Ночью первого марта российские войска вошли в Херсон с западной стороны. Город был фактически пуст — его некому было оборонять, и только около десяти часов утра рота теробороны в Сиреневом парке атаковала колонну наших войск. Сотни две горожан, вооружённых автоматами да «мухами»[45]. Бой был скоротечен — минут двадцать. С нашей стороны потерь не было, а вот тероборона потеряла с полсотни бойцов, не считая раненых. Попытались терборонцы вступить в бой в районе железной дороги, но были рассеяны, оставив лежать на мёрзлой земле десятка два погибших.
Может показаться, что раз город сдался практически без сопротивления, то настроены жители к нам если не радушно, то хотя бы нейтрально. Отнюдь. Пророссийский Николаев мобилизовался на сопротивление и дал отпор, а эти хохлы просто привычно ломанули шапку перед сильным, затаились в выжидании, чья возьмёт.
Полагал, что попасть в Херсон так же сложно, как у нас в Журавлёвку или на Нехотеевку. Оказалось, что даже бейджик военкора «ANNA News» ни к чему — достаточно паспорта. А вот постоять придётся — едут военные, едут фуры с продуктами, легковушки, автобусы. Ягодно-черешнево-огуречно-помидорный нескончаемый поток.
Повезло с оказией: российские дорожники ехали «на разведку» — будут приводить в божеский вид херсонские дороги весной следующего года. Это знаково: раз дорожники уже «делят» заказы, то пришли мы сюда всерьёз и надолго.
— Навсегда вернули земельку русскую, Потёмкиным завоёванную в казну российскую, — дымил сигаретой Парфёныч, водитель нашего «бусика». — Не хрен тут самостийность разводить. Она завсегда вредна для русского, а для хохла и вовсе махновщиной заканчивается.
Парфёныч выразил общую мысль и общее настроение: волнительно-приподнятое, чуток с гординкой и за Президента, решившегося-таки на приведение к разуму этого гуляй-поля, и за наших ребят, которые как раз и учат уму-разуму.
Возвращение русских земель, три столетия назад засверкавших алмазом в короне Российской империи, даётся непросто. Да это и понятно: замутнённое сознание вернуть к ясности — труд адский. Здесь не столько скальпель хирурга нужен, сколько ежедневная, ежечасная, ежеминутная, ежесекундная «долбёжка» — вы русские, история общая, культура общая, язык общий, а то, что исковеркали его австро-мадьярско-польской речью, так не беда — подправим и подчистим.
Блокпосты на узловых перекрестках, предельно вежливые люди в форме, нарочито корректно проверяющие документы и досматривающие машины — непременный атрибут войны, наполненный водой Северо-Крымский канал, полыхающая красными маками степь. Хотя нет — пока ещё разноцветье разлилось и колышется морской волной под уже задышавшим зноем, степным суховеем.
Меня ждали в «спецуре», но срочное задание вырвало моих друзей на двое суток, так что пришлось довольствоваться общением с командиром их подразделения. Зануда редкостная и дотошная, сопровождавшая каждое слово: «Об этом писать нельзя, это снимать нельзя, а об этом вообще рекомендую забыть», и в том же духе.
Впечатление от общения с местными двоякое: годы незалэжности дали не просто всходы — сочные плоды жизни вне правового поля с изменённым сознанием.
— Раньше вольготно жили, «договорнячок» во всём и со всеми, да лафа, видать, закончилась. И Порох, и Зеля всё Крым забрать грозились, а он, вишь, сам сюда пришёл. Теперь будет как там: упорядочение, регистрация, налоги платить придётся, короче, прежняя жизнь побоку, — сокрушается толстый дядька в придорожной лавчонке с претензионным названием «Супермаркет Мальвина».
Выбор товаров скудный, за два месяца запасы подчистили, так что зять завозит кое-что из Крыма, но не шибко: российских денег у людей с гулькин нос, а гривны берегут на всякий случай. Сам не ездит: опасается, что и магазинчик не ровен час кто-нибудь возьмёт да обчистит, и дорога не так уж и безопасна, да и как вести себя с таможней — не обучен. Хотя цены в Крыму раза в два ниже херсонских на хлеб, молочку, мясо, особенно на кур.
— А наши на границе стоят? — спрашивает он с затаённой надеждой, хотя знает, что война смыла их первой волной. Наши — это украинцы, а мы для него чужаки. Вопрос, конечно, дурацкий, и сам же на него отвечает:
— Раньше сунешь на лапу прикордонникам и вези, что хошь, а теперь…
— Да не будет теперь границы, — заверяю его. — И Украины больше не будет, так что можешь свою жовто-блакитную захованку отдать бабе своей полы мыть.
Это ясный намёк на то, что припрятал он где-то в потаённом углу украинский флаг. Так, на всякий случай: а вдруг власть переменится?
— Это что ж, русские порядки будут? — грустит он и тычется вислым носом в ладонь, будто склёвывает с неё рассыпанное просо.
— Будут, дядя, будут, поблудили — и ладно, пора вспомнить, что русские вы, что чтить надо веру свою и корни исконные, а не в холуях ходить за пайку, — отрезаю резко и для него обидно, хотя внешне обиду старается не выказывать.
— Абы жрать было что, а так всё едино, чья власть. Она всё равно завсегда супротив народу, — сечёт отмашкой руки воздух и тянется к моей пачке сигарет, высмыкивая сразу несколько, хотя карман топорщит своя. — Про запас. У солдат не стрельнёшь, а ты когда ещё наведаешься. Так что не взыщи.
Пропаганда пропагандой, но реалии совсем иные. Чины из военно-гражданской администрации Херсонской области твердят, что шестьдесят шесть процентов населения за вхождение в РФ. Интернет пестрит другими цифрами — за семьдесят, а крымский чиновник уверял меня, что даже чуть ли не все сто! По факту же особой приветливости на горизонте не наблюдается. Правда, кто в зоне обстрела ракетами и минами ВСУ, те немножко трезвеют, хотя тут же оправдывают своих захистников: не напала бы Россия, так и жили бы в нирване. Это те, кто не носил цветы на 9 Мая к памятникам советским воинам, для кого что красный флаг, что бандеровский — всё едино для отказавшихся от корней своих.
В приморских областях незалэжной ещё со времён Кравчука сразу же стали расселять западенцев, густо перемешивая с местными и насаждая русофобию, так что тешить себя иллюзиями не стоит. Говорят, что Николаевская область ещё хлеще: там напрочь вытравили русский дух, хотя не верится.
Крымские чиновники до сих пор живут по понятиям Банковой — воруй, пока при должности. Воруют безбожно, потеют от страха, но загребают. За восемь лет еще не вытравили хамство и вороватость у крымских, а уж у новоприобретённых тем более сил не хватит до совести докопаться. Как сказал знакомый чекист, их сначала на отсидку отправлять надо, а уж потом на должности рассаживать.
На обратном пути «магазинный дядька» щеголял в вышиванке и отсвечивал огромным фингалом. На лавке висел огромный амбарный замок. Не преминул поинтересоваться причиной изменений. Оказывается, заехали к нему местные «патриоты», засветили в глаз за «зраду» — продал сигареты российским военным, забрали выручку «на борьбу с оккупантами» и ящик сигарет прихватили. Вот и пришлось доказывать верность ридной нэньки вышиванкой, а лавку закрыть до лучших времён.
— Понимаешь, ваши солдаты деньгами расплатились за сигареты, а наши задарма забрали, да еще морду набили. Вы тут «здрасьте — до свиданья, спасибо — пожалуйста», а они в морду. Нет, народ только силу уважает. Вы тут сначала порядок наведите, к ногтю эту плесень, а уж потом демократию разводите, б…ь.
Твою ж мать, всего сутки прошли, а уже такие метаморфозы сознания! Напоследок он стрельнул еще пару сигарет и сожалеюще проскрипел:
— Поторопились вы. Надо было сначала заставить народец под ракетами месячишко в подвалах посидеть, чтобы прочувствовали. Да чтобы нацики порезвились, а то подзабыли, как гнобили их, и уж только потом освобождать. Хотя всё одно добро быстро забывается.
Когда он выщелкивал из моей пачки сигареты, я не удержался и съязвил, что у него в его же лавке есть сигареты, на что он буркнул:
— Ты не жмись, ты теперь должен меня на свой кошт взять, чтобы я против слова не держал.
Вроде бы ничего не изменилось: и солнце то же, и небо такое же голубое без облачка, и машины всё также снуют туда-сюда, и колонны военных, и блокпосты. Ничего! Только вот «магазинный дядька» другим стал. Как мало надо: обобрать чуток да в морду сунуть кулаком, вот и вся диалектика.
Это даже не короста — ту отодрать можно да мазью какой-нибудь замазать, пролечить. Здесь саркома сожрала не только плоть, но и сердце, мозг, душу.
Три с половиной месяца так называемой спецоперации. Времени больше, чем достаточно, чтобы долбить сознание заблудших соседей, возвращая их к исконным корням. Увы, кроме как победным реляциям чинам от минобороны да поднаторевшим в самолюбовании пропагандистам всяких шоу с их записными гостями на нашем ТВ нет места ни специальным историческим программам, ни фильмам.
— У нас половина мужиков и почти вся молодёжь в армии или в теробороне, их матери и жены с ума сходят, а ваши долдонят, что столько-то убили, столько-то уничтожили. Не говорят, сколько заработал на крови Зеля. Не говорят, что один народ сцепился в смертельной схватке друг с другом. Не призывают повернуть оружие против власти. Каналы украинские отключили, зато теперь все на кабельное подсели да тарелки на Киев настроили. А пропаганда на Украине не чета российской — поднаторели мозги промывать. Ты скажешь, что у вас не понимают этого? Понимают, еще как понимают, да только сдается мне, что спецом всё это делается. Флаги красные развесить — это одно, а надо, чтобы люди сами это жовто-блакитное тряпьё снимали, — мой старый приятель второй час нудит «о политическом моменте» и сокрушается по поводу неразумной, по его мнению, политики российской власти. — Вы на контрасте работайте. Вот ваши солдаты говорят спасибо и пожалуйста, мусор на улицу не выбрасывают — всё в урну норовят, помочь стараются, а мы к этому не привычные. Это работает на вас. Наши маркитанты возят товары из Крыма. Знают, каким был и каким стал — разница неимоверная. Поля в виноградниках и садах, дороги строятся, города и посёлки не узнать. Они об этом говорят, только тихонько, чтобы от свидомых не огрести…