Съезжаем с асфальта — призрачного, едва различимого среди толстого слоя песчаной пыли и всего испятнанного воронками — на грунтовку. Мягкая, даже какая-то душевная, во всяком случае, не подкидывающая до потолка кабины и не вытрясающая всё нутро. Песчанка узкая, в одну колею, зато машина не скачет с завидной прытью, а катится вальяжно, по-барски. И даже то, что здесь на раз-два мину установить, нас не останавливает — расслабуха, а не грунтовка.
«Броники» на дверцах, терпкий запах хвои наполняет кабину, и его не забивает даже сигаретный дым.
Разведчики ждут нас в лесу. Угощают салом с хлебом — вкуснотища необыкновенная, хотя я и не любитель этого хохлацкого лакомства. Оказывается, сами солили по какому-то своему, особому рецепту. Нарезают сало согласно ритуалу: сначала аккуратно распеленают завёрнутый в холстину брусок, потом он пройдёт по кругу, каждый вдохнёт запах его, насладится, и только лишь потом Фидель своим НР-42[71] тоненькими пластинками нарежет его и медленно намажет на тонкий кусочек хлеба.
Его тоже сами выпекали разведосы, и опять-таки по своей рецептуре.
— Отжали, понимаешь, мои проходимцы где-то полевую кухню, притащили в батальон и давай кочегарить, — притворно недовольно бурчал комбат на мои вопросы. — Зато сами формы придумываем, но предпочитаем небольшие и бруском, чтобы в РР места не занимал.
У них всё аббревиатуры: НР, ТР, РР[72] и прочие «эр». Что поделаешь: специфика работы.
Подошёл комбат-рэбовец. Сразу видно — наука, да и РЭБ хоть и разведка, но ни какая-нибудь пехотная, носом пашущая, нюхающая, высматривающая, вслушивающаяся, а радиоэлектронная. По виду школьный учитель, очки в изящной металлической оправе, по интеллекту и эрудиции никак не меньше вузовского профессора. Язык сочен и афористичен, хотя говорим о вещах далеко не литературных — скучная высшая математика, физика, баллистика, чертит какие-то эллипсы и кривые на песке, какие-то формулы, расчёты, траектории. Для нас, примитивных неучей, сплошной тёмный лет, тайга и тундра. Ясно одно: «хаймерсы» будут досаждать и дальше, если не будем уничтожать в эшелонах: на «рэбовцев» надежды мало. Потом стирает всё берцем и смеётся: «Секретные сведения. Вот попадётесь украм, а те потрошить начнут — всё выложите, а так и сказать нечего будет».
Типун тебе на язык, комбат, но в плен мы не попадёмся и язык не развяжем вовсе не из-за твоих каракулей, а потому, что давно уговорились: если что, то, обнявшись, рванём гранату.
Комбат войсковых разведчиков прямая ему противоположность: высок, поджар, небрит, в старой, выбеленной потом и солнцем разгрузке, но неряшливость напрочь отсутствует. Говорит мало, больше молчит. Вчера его ребята «сняли» ДРГ — досаждали нашим колоннам, вот и поплатились. Наверное, бессмертными себя считали, да только разведосы с этим не согласились. Сегодня тоже в поиске, вернутся к утру и наверняка притащат какого-нибудь говоруна.
По рации передают, что барражирует беспилотник, и комбриг даёт команду сматываться: негоже демаскировать товарищей. Комбаты хором предлагают переждать — не ровен час, наведёт беспилотник на нас вражескую арту, но комбриг решения не меняет: надо ещё объехать с дюжину объектов. И мы вновь мчимся, навесив на дверцы «броники» и держа палец на флажке предохранителя.
На прошлой неделе у комбрига Пономарёва был день рождения. Приехал генерал, поздравил, накрыли стол — хлеб, каша, свежие огурцы, привезенные Виталием Писанковым, «самопальный» лимонад — разрезанный и выжатый лимон с водою и непременно чай. На спиртное табу — не место и не время. Я подарил икону Николая-угодника, привезенную с Афона, — пусть святой и дальше хранит и оберегает. Николай Вениаминович принял, прикоснулся губами, перекрестился, поблагодарил, и глаза увлажнились. Суровый мужик, радость старался не выказать, а всё же не сдержался, и голос дрогнул.
Армию перебрасывают на юг, и бригада завтра тоже снимается: они пойдут первыми, чтобы успеть подготовить базу снабжения. Наметят места складов, просчитают логистику — короткую и безопасную, что никогда не совпадает. Здесь леса, там степи, и под пристальным взглядом недобрых глаз, под постоянно висящими беспилотниками, корректирующими огонь, бригаде ой как непросто будет выполнять задачи. Но у комбрига десантная закалка, а для десанта невыполнимых задач не бывает.
Договорились, что встретимся недели через три, когда смонтируем фильм о бригаде и привезём его, а потом снова будем мотаться по передку, слушая, смотря, снимая. Даст бог, сделаем ещё не один фильм и напишем ещё не один очерк. Главное — чтобы все были живы. Храни вас Господь, русские воины, ангелы русского воинства православного.
Мы впервые встретились с ним в госпитале и с тех пор незримо будто пуповиной связаны. Генерал, закрывший собою своих бойцов, вне стандартов понимания. На мой вопрос, что заставило его выскочить из убежища под разрывы мин и броситься на площадку, где растерянно вжали голову в плечи четверо молоденьких солдатиков, схватить их в охапку и буквально стащить в укрытие, приняв на себя осколки мины, удивленно вскинул брови:
— Я русский офицер. Я присягал спасать мир, Родину, людей. В тот миг я видел мальчишек, которые должны были неминуемого погибнуть под рвущимися минами, и их надо было спасать.
Я уже писал о нём, не называя его имени. Теперь могу: Шкильнюк Валерий Витальевич. Генерал-майор. Мастер спорта по самбо. Службу начинал в легендарной учебке спецназа советского ВДВ Гайжюнай, что ныне в «независимой» Литве. Независимой от памяти, совести, благодарности. «Господь придумал рай, а чёрт — ВДВ и Гайжюнай», — говорили десантники, и этим всё сказано. Внешне могуч — чувствуется недюжинная сила. Взгляд не тупит — смотрит в глаза, выворачивая наизнанку, голос не повышает.
Должны были приехать к нему в штаб, но он сам неожиданно появился у разведчиков. А ведь никто не говорил ему, что мы здесь, но он умудрился просчитать наш путь и точку встречи. Хотя чему удивляться: он мог запросто уйти в ночь с разведгруппой в тыл врага, взять «языка» или «расчехлить» опорник, обнаружить «закладуху» — замаскированный под кирпич фугас и извлечь его, не дожидаясь сапёров. Разговаривать с ним — одно наслаждение богатством и образностью языка, глубиной мысли, логичностью, убеждённостью, духовной силой.
Он приехал на КамАЗе без охраны, с одним водителем. На наше осторожное замечание улыбнулся:
— А вот этого достаточно. — И он похлопал своей лапищей по цевью АКС[73].
Восемь магазинов на груди разгрузки, четыре гранаты, нож, пистолет — это только видимый арсенал. А ещё непоколебимая уверенность в своей непобедимости.
Офицеры встретили его, как старшего брата, радушно, с уважением, не переходя границы субординации, а солдаты смотрели на него с сыновьей любовью. Его понимали не просто с полуслова: бровью повёл или жест руки — и уже несутся выполнять непроизнесённую команду.
В тот день мы колесили с ним и комбригом по просёлкам, грунтовкам и по тому, что когда-то, в другой жизни, было асфальтом, рискуя напороться на мину или засаду. На моё ворчание, что негоже генералу так рисковать собою, Валерий Витальевич улыбнулся:
— Так вы же сегодня у меня в «личке», чего же опасаться?
Потом Витя Носов сказал, что это честь закрыть собою генерала в случае опасности, и не отходил от него ни на шаг до самого расставания.
Заехали в село, которое он брал месяц назад — вшестером против целой роты вээсушников! Уходя, укры взорвали все три моста, надеясь надолго задержать наши войска, но за трое суток (!) он восстановил их. Три моста за трое суток! Немыслимо! Теперь люди видели в нём всемогущего волшебника и, окружив нас, засыпали словами благодарности, заодно прося помощи в ремонте детского сада и школы. И никто не обращался к нему по званию — только Валерий Витальевич. Он их надежда, защитник и спаситель, а в его лице — вся армия России. И подумалось, что дай волю таким генералам — и война давно бы закончилась.
А солдаты называют его Батей. Вот так вот.
Южнее Норцовского Бора и западнее Изюма «поселился» Слон — большой лесной массив. В отличие от другие лесов, лесочков, сосновых боров он был безымянным. За характерный загиб в виде хобота нарекли его Слоном. Кто первым его так назвал — уж и не помню, но услышал впервые его имя из уст Медведя — командира разведбата. Ну а потом прочно закрепилось за ним «задница слона». Там действительно было совсем несладко.
Когда «немцы» (так разведчики упорно называли хохлов) были выбиты из леса, наши ребята затрофеили танк. По правде сказать, не выбили — бои были локальные и не слишком ожесточённые, а танк не взяли в бою — его банально бросили укры при отступлении.
Ну как не использовать такое благо? Катали по передку, стреляя из закрытых огневых позиций: пусть думают, что миномёт работает. Поскольку сплошной линии фронта не было — так, очаговая, то укры заходили к нам. В штабе ор начинался: ДРГ проникли, а на поверку оказывались либо блудившие ватажки, либо войсковые разведчики, либо просто шальные искатели приключений на одно место, а порой жовто-блакитные воины искали своих.
Примерно через недельку после ухода зарулила к нам «Нива» с четырьмя парубками. Жара была несусветная, к тому же парило не на шутку. Потому ребята были в основном по форме одежды «голый торс» — ну как не понежиться под лучами солнышка. Эти четыре дурика приняли нас за своих:
— Хлопцы, танк не бачилы?
— Бачилы, бачилы, вот только вас нам и не хватало, — проворчал старшина и полоснул очередью.
Сдаваться укры не пожелали, поэтому в несколько секунд всё было кончено. Прикопали их тут же на опушке леса — заслужили, по-солдатски смерть приняли. Документы оставили при них и даже телефоны брать не стали. Родным их позвонили, дали координаты могилки — война же не вечна, когда-нибудь закончится, так что есть шанс хлопцам вернуться домой. На холмик крест самодельный поставили с именами: Мыкола, Тарас, Остап, Василь…