Эйфория первого боя, которого в общем-то и не было — так, стрелялки-прогонялки — улетучилась вместе с выползшим из-за лесочка солнышком, и только Димка суетился, матерился и торопил командира группы. Да и было отчего психовать: потратить два часа на разборки с заплутавшим «буцефалом», дурацкий «совет в Филях» командира и бойцов на предмет, есть ли кто на флангах или нет, хотя знание этого вопроса у всех нулевое, тупое сидение в «мотолыгах» и «таблетках» без бокового охранения, разведдозора и всего, что знал сержант Советской армии.
К обеду вышли на окружную, вошли в город и… Кто и почему остановил нас и отдал приказ на выход, почему не подошли резервы, почему всё было организовано бездарно. Почему? Почему?! Почему?!! Тысячи «почему?» и все без ответов. Или что-то пошло не так, что кого-то напугал именно успех, которого кто-то очень и очень не желал.
В стылом райотделе в Липцах, расстелив на столе карту Харькова и окрестностей, ещё и ещё раз мысленно проходили маршрут, заходили в город, растекаясь по его улицам, и не могли понять, зачем нас остановили. В канун Дня Победы всё взятое нами в феврале было отдано. Были отданы люди, поверившие нам, что Россия вернулась навсегда. На боль, на смерть отданы. И вера в Россию, что своих не бросаем, тоже была отдана на поругание.
Я всё это рассказал комбату, надеясь у него найти ответ, но он лишь мрачно взглянул и процедил:
— Плевать! Нам отступать некуда. Нам здесь жить, а не в Лондонах да Майами и умирать нам тоже здесь. Это война на уничтожение: мы или они, без вариантов. И мы обязаны, понимаешь, обязаны разъе…ть всю эту нечисть.
Его мосластый кулак впечатался в самодельную столешницу, а прокуренные до коричневатой желтизны зубы оскалились подобием улыбки на рассечённом глубоким шрамом лице.
— А что потом?
— Не знаю. — Комбат помрачнел и опять потянулся к сигаретам. — Пока надежда, что изменится жизнь, хотя и понимаю, что всё призрачно. Но хочется жить надеждой. Понимаешь? Хочется.
Мы мотались вдоль Оскола по селам и посёлкам от Купянска до Лимана. Убитые дороги, скудость и запустение, и вовсе не потому, что война, а потому, что после девяносто первого Украина выживала. Не жила, а именно выживала, лелея какие-то призрачные и несбыточные мечты. Редкие сёла остались нетронутыми, а то всё больше разобранные взрывами крыши, посеченные осколками заборы да ворота, превращённые в дуршлаг, выбитые стёкла, а то и вовсе груда кирпича на месте жилищ. Мужиков почти не видно — понятно, кто в ВСУ, кто в теробороне — воюют с нами. На наши дурацкие вопросы по поводу отсутствия представителей сильного пола женщины тупили взгляды, власти украинские не винили, российские — опасались, лишь вздыхали и виноватили во всём войну треклятую. От наших «здравствуйте, пожалуйста, спасибо» боязливо вздрагивали, словно в ожидании подвоха, и лишь немного оттаивали, когда делились с ними сигаретами, водою, продуктами. Мужиков нет, а сигареты-то зачем? А впрок, чего же не брать, коли дают.
На пути попалось село. Так себе сельцо, пыльное, безрадостное, безлюдное и даже без привычного лая бросающихся под колёса дворняжек. Как только остановились у здания местной администрации, сразу же появились две женщины: присматривали за храмом напротив и заодно за зданием местной власти. Все дома на улице либо посечены осколками да пулями, либо и вовсе разрушены, а вот храм уцелел и даже ни одной царапины. Зашли, постояли, лбы окрестили, что-то вспомнили обрывочное из слышанных молитв, хотя никто их толком не знал.
Дед Юшка — юродивый. Ему можно всё что хочешь говорить: мели, Емеля — твоя неделя, всё одно полоумный, а чешет, как по писаному. И не скажешь, что умом тронутый — чистый профессор с кафедры политологии. Его на селе так и кличут — Профессор.
— Вон они говорят, что была всегда Украина, а как же с денежками-то быть, а? Вот по весне нашёл на своём огороде монетки царской чеканки начиная с восемнадцатого века, а украинских нет. А всё потому, что исконно это русская земля. Большевички переусердствовали в создании украинства. Вот возьми Галичину — испокон веку была Червонной Русью, да отсекли её давно. А по правде сказать — сами отложились: князь Даниил за королевскую корону изменил вере православной, повёл русские земли под папскую тиару.
— И чего ты, дед, такой умный? Тебе бы в Думу нашу да на трибуну. Не боишься говорить крамолу? — Вадим перестал протирать зеркала и взялся полировать капот.
— В Думе своих дураков хватает, а шутам на Руси завсегда позволено больше, нежели самому царю, а тем более боярам. Дай лучше сигареточку.
— Да у тебя уже есть одна. Вон, за ухом пристроилась.
— Так то про запас. Вот вы уедете, а мне что курить? Давай, солдатик, не жмись, доброта она сторицей воздаётся.
Дед Юшка молчит, попыхивая сигаретой, щупает пристальным взглядом нас и наш мобильный отряд. Вздыхает:
— Круто кашу заварили, теперь хлебать — не расхлебать. Располовинила власть украинская народ, раскромсала нас по живому, по самому святому — по вере да по памяти, по душе и сердцу разлом прошёл. Гражданская война это, мужики, ещё оттуда тянется, с семнадцатого. В России она, может быть, и закончилась Великой Отечественной, а у нас лишь затихала на время, пока вновь не полыхнула в девяносто первом. А потом у нас бесовство верх взяло, осилило, да Россия вмешалась. Только у вас своих бесов, чай, поболе будет — агромадная Россия, вот и наплодились эти тараканы повсюду. Поганый народец стал, всё одно ему, лишь бы в корыте пойло было. Холодильник завсегда одолеет телевизор. В войну как было? Кто в Красной армии, а кто в полицаях. А после войны дети породнились, вот и поди разберись, кто за кого.
— Так мы же пришли, теперь всё по-другому будет. Живи да радуйся, — цедит Вадим, стирая тряпкой пыль с зеркал бокового вида.
— А чему радоваться, коли у половины села родные кто в армии служит, кто в полиции, а значит, сейчас воюют с вами, а кто и в земле уже лежит. Будет верх за вами, так нашим захистникам вы же и припомните их службу. Правда, по закону спрашивать будете, да и есть за что кое у кого спросить. Ну а если они вернутся — кровушкой заплатим даже за то, что вот, как я, лясы с вами точили.
Дед Юшка выстрелил из моей пачки пару сигарет, одну засунул за ухо, вторую прикурил и продолжил:
— По мне, так осина давно рыдает по этим паскудникам Порошенкам да Зеленским. Про нациков уж и не говорю — бесы это, истинные бесы. И западенцы тоже бесы, чужие они нам, и верой чужие, и духом. Да только опять война кровью нас метить да делить будет.
С Юшкой мы не спорили: в чём-то прав он, с чем-то можно не соглашаться, но что нацики бесы — это факт.
Ещё в марте в одном из посёлков взяли их базу. Вечером, разбирая изъятое, наткнулся на брошюрку со статьями Билецкого «Патриот Украины» и «Украинский расовый социал-национализм». В ней ответы на многие вопросы: «Лечение нашего национального организма необходимо начинать с расового очищения нации. И тогда в здоровом расовом теле возродится здоровый национальный дух, а с ним культура, язык и все остальное. Кроме вопроса чистоты, мы должны обратить внимание также на вопросы полноценности расы.
Украинцы — это часть (причем одна из крупнейших и самых качественных) европейской «белой расы». Расы — творца великой цивилизации, самых высоких человеческих достижений. Историческая миссия нашей нации в это переломное столетие — возглавить и повести за собой «белые народы» всего мира в последний крестовый поход за свое существование. Поход против возглавляемого семитами недочеловечества. <…> Если говорить о русскоязычном востоке Украины, украинские территории в составе России, то мы должны в первую очередь пробудить их расовое сознание. После чего языковыми националистами они станут автоматически. Вопрос же тотальной украинизации в будущей социал-националистической стране будет решен в течение 3–6 месяцев с помощью жесткой государственной политики».
Итак, «братский народ» украинцы — самая качественная часть «белой расы». Её историческая миссия — последний крестовый поход против недочеловеков. Унтерменши, недочеловеки — это мы: орки, свинособаки, татары и т. д. «Верим ли мы в мультикультурализм и возможность проживания разных больших этнокультурных групп на одной территории? …Нет. Это миф, который привёл европейскую цивилизацию к огромным проблемам… <…> Социальная помощь для рождения ребенка должна касаться всей украинской нации, но лучшие семьи, которые потенциально могут родить наиболее талантливых детей, должны иметь социальный стимул для рождения максимального количества детей. Таким образом, увеличивая количество украинцев, мы одновременно увеличивали бы процент наилучшего расового элемента нации».
Знакомо, не правда ли? Запах «Майн кампфа» реально ощутим. Концлагеря они уже построили, очередь за крематориями. Там много было таких книжек. А еще были книги художественные — о «киборгах» Донецкого аэропорта, о «подвигах» «Азова», «Айдара», тербатов, о «Небесной сотне», о Майдане — почти все на русском языке написаны и пропагандистски мощно. Украина превыше всего. Украина — древнейшая и первородная цивилизация. Украинцы — самая чистая на Земле белая раса. Украинцы — это мессия для спасения мира от русских. Украинский нацизм оставил нам одно право — право умереть.
В отношении Украины никогда никаких иллюзий не питал — эклектически собранная, неоднородная, вдруг воспылавшая идеей избранности. Есть галичане с ущербной психологией обиженных и чуждой православию верой, но пассионарные именно в своей озлобленности и ненависти, выпестованные Австро-Венгрией. Есть срединная Украина, покорная Речи Посполитой. Есть причерноморская, здорово разбавленная Советами и особенно Незалэжной западенцами. Есть русская земля, насильно втиснутая большевиками в этнотерриториальное недоразумение по имени Украина. Разный язык с диалектизмами, ментальностью, верой, культурой. Лоскуты, сшитые тотальной идеей сверхчеловека.