Прав дед Юшка: менялся язык, менялась ментальность, менялась внутренняя культура. Возник новый субэтнос, ненавидящий свои корни, не имеющий своих исторических героев, холопски покорный, холуйски преданный. Необходимость проституирования как формы существования государственности прочно вошла в сознание украинцев через западенцев, спешащих отдаться кому угодно, лишь бы заплатили.
Да, другой здесь живёт народ, хоть и спешат называть себя русскими. И язык вроде наш, русский, и даже суржик — тоже русский. И внешне похожи что лицом, что одеждой, а вот стереотип поведения совсем иной. Наш сформирован советской средой в особую этнопсихологическую систему: убирать за собою посуду, снимать обувь в прихожей, стесняться, извиняться, сердобольными быть, жалостливыми… Целый комплекс мелких деталек, отличающих наше поведение во внешнем общении. А вот генотип уже иной.
Вот эти хуторянство, мелочность, жадноватость, хитрость, постоянные жалобные стоны, что их притесняют, что это они сначала кормили москалей, сожравших всё их сало, а теперь кормят Европу, хотя жрут уже польское сало, воспринимались нами если не с осуждением, то с внутренним неприятием и отторжением. С этими чертами беженцев (эвакуированных) столкнётся Центральная Россия и слегка оторопеет: к ним всей душой, а они считают, что им все обязаны и должны. И ещё какая-то озлобленность, помноженная на зависть.
Вспомнил разговор с комбатом. Суровый мужик, но начитанный до самых кончиков ногтей. С ним нельзя не согласиться: нацизм на Украине выпестовали не галичане — те всегда отличались ущербностью. Его вынянчили украинцы Полтавы, Черкасс, Киева, Хмельницкого, Житомира, Чернигова, Харькова. Украинцы Центральной Украины, позволившие западенцам установить свои порядки, спасовавшие перед прущей наглостью, хамством и дикостью. Распевали с ними бандеровские песни, смаковали антирусские анекдоты, позволяли коверкать язык, закрывали глаза на культивирование оуновщины, Бандеры и Шухевича. Когда пошли они маршировать по улицам с факелами, а потом с флагами СС — притихли, не смели протестовать, силу почувствовали страшную и безжалостную. Потом они переписали историю, назначив в герои бандеровских палачей. Про сжигание людей в Одессе старались замолчать: нас это не касается, моя хата с краю — ничего не знаю, хотя таких Одесс было более чем достаточно по всей Украине.
Комбат сказал, что эта война — «ответка» за безразличие, за трусость, за глупость. Но ничего, лет за десять вылечим. А вот здесь с ним не согласился. Не в сроках не согласился — бог с ними, со сроками, при нынешних технологиях программирования сознания и лет за пять-шесть обернёмся. А вот с самой постановкой вопроса не согласен: её больше не должно быть вообще — детям нельзя играть со спичками. Чаша терпения у России переполнена. Ополоумевшую соседку с усиками под носом и свастикой на рукаве терапевтически не вылечить — только хирургия. Опухоль метастазами расползлась, так что удалять её надо, потому как с лекарствами запоздали.
Дранг нах Остен начался не вчера и не сегодня — это продолжение тевтонского похода на Русь. Только теперь крестовый поход исполняет Украина. Результат для Запада не столь важен — всё одно русские в исступлении и ненависти перебьют русских. Причины навязанной нам войны всё те же: деградация западной культуры и веры, её внутренний раскол, наши углеводороды, становление центра притяжения, аккумулирующего силы Востока. А ещё и потому, что мы чуть ли не единственные, сохранившие чувство достоинства, что ценностные критерии иные — совесть, доброта, справедливость. Потому что мы другие.
Ребята из бригады спецназа четверо суток «работали в полях»: спали в снегу, если это можно было назвать сном, из еды — замерзшая галета, ночью вылазка, взятие «языков», снятие часовых. Морозище пробирал насквозь, пообморозились, но когда вышли на базу — ни стона. Шуточки-прибауточки, подначки-подколочки, неунывающие и улыбающиеся. А ведь мальчишки совсем! Непобедимые, непокоряемые, русские!
Вчера был покорён сбережением памяти своего дедушки Сульженко Петра Никитовича, 1924 года рождения, его внучкой Натальей Константиновной Маховой. Удивительное для нашего времени трепетное отношение поколения наших детей и внуков к памяти своих предков. Передала его черновик рукописи, а фактически дневниковых записей и воспоминаний с детально вычерченными схемами боёв, в которых ему довелось участвовать. Воевал с декабря 1942-го по 22 апреля 1943 года, когда был тяжело ранен и ему ампутировали ногу. Восемнадцать лет, пять месяцев войны, старший сержант, командир взвода автоматчиков, ордена Красной Звезды и Отечественной войны I степени, медаль «За оборону Сталинграда». Начал на Волге, закончил у Миус-реки, ступив на землю Донбасскую. А теперь его внуки очищают эту землю от нечисти.
Просидели далеко за полночь, а всё наговориться не могли. Почти сорок листов формата А4 убористого, почти каллиграфического почерка, а за ними судьба целого поколения. А потом рассказывала, как дед просто боготворил Высоцкого, как собирал по крупицам всё о нём, как всегда звучали в их доме его песни и стихи, как она впитывала его военные песни. Они и теперь звучат в их доме — воспитывают своих девочек. В любви к своему Отечеству, к России. Воспитают. Не могут не воспитать.
Муж Натальи Алексей Махов, врач-стоматолог, специалист экстра-класса, внимательно выслушает мои сетования на нехватку того или иного, помолчит, а спустя неделю-другую привозит остродефицитные жгуты и медикаменты. В копеечку выливается, а всё равно достаёт и передаёт. Он тоже воюет за Россию. Своим открытым сердцем, своим неравнодушием, своим милосердием и состраданием.
Август
Жизнь коротка. Очень. Порой мгновение: еще летит в воздухе тембр голоса стоящего рядом, а его уже нет. Он ещё стоит, он ещё держит в руках сигарету, а пуля снайпера уже отпустила его душу.
Все эти месяцы после начала войны сутки спрессованы в мгновения и мысли подчинены одному: успеть бы… Успеть не остаться в стороне, успеть окунуться в самую гущу событий, успеть написать, сфотографировать, заснять. Успеть помочь — собрать гуманитарку, отвезти её, раздать, утешить. Успеть к сапёрам, танкистам или разведчикам — увидеть, услышать, самому что-то сделать. Успеть жить по-настоящему. Надо спешить делать добро, и малая толика сделанного тобою от кого-то отвратит беду, согреет, вернёт силы и веру. Грехи наши прежние высветляют в потёмках тот единственный путь к спасению души — помощь людям.
Читаю и перечитываю рассказы Юрия Ивановича Хоба. Надо успеть собрать макет его книги. Он из Докучаевска, что на Донбассе. Вышел за порог — и уже на фронте. Взял в руки свой видавший виды фотоаппарат и пошёл мерить кряж донецкий, изрезанный траншеями да воронками. Щёлкает фотокамера, скользит карандаш по листкам блокнота, а потом ложится всё увиденное и услышанное в его очерки. Названия-то какие: «Опустела вишневая ветка», «Живое серебро обители ореховой сони», «Дороги предзимья, которые пахнут грибами и морем», «Витрина лесной опушки», «Уж в небе осень колобродит»… А какое чудо его фотографии!
Не пишет — будто песнь поёт. И так хочется, чтобы её услышали люди и насладились красотой слова и образа. Заехали к нему прошлый раз — специально отклонился от выбранного накануне маршрута, чтобы вручить удостоверение члена Союза писателей России. Старик прослезился, руки дрожат, сигарету раз пять прикуривал, да так и не смог.
По дороге к нему, не доезжая поворота на Еленовку, попали под обстрел. Идущий впереди «уазик» подпрыгнул и запахал носом в кювет. Опора высоковольтной линии дрогнула и стала колченогой, накренилась и повисла на проводах. Саша давит на педаль газа, и мы вырываемся из зоны обстрела.
А ведь секунды отделяли нас от «уазика», так что мина могла достаться нам. Или мы ей, но это уже с какого бока посмотреть.
По пути на работу зашёл Александр Васильевич Тарасов в аптеку: хвори одолели. Двое солдат целый короб набрали «медицины» — бинты, жгуты, кровоостанавливающее, жаропонижающее, да переоценили свои финансовые возможности. Недостающую сумму заплатил Саша. Достал молча из кармана деньги и заплатил. У ребят слёзы на глазах, стали спрашивать, как зовут его, а в ответ: «Иванов Иван Иванович, русский». Когда бойцы ушли, он выгреб все оставшиеся деньги, пересчитал, вздохнул и вышел: на лекарство для себя не хватило. Это крохотный эпизод из его жизни, хотя добрых дел у него воз и большущая тележка. Рубашку с себя снимет, лишь бы помочь ближнему. Иной если и сделает на пятак, так шуму на целковый, а он никогда не бахвалится.
Саша — замечательный писатель, но никогда не скажет о себе «известный поэт и прозаик» или что-то в этом роде. Ну, не болен он гипертрофированным тщеславием и комплексом неполноценности, отсюда скромность и совестливость по жизни. В прошлом году с трудом уговорили его издать избранное к юбилею. Набралось на несколько томов, но он поскромничал. Издали «двойню»: два тома — проза «Под созвездием Весов» и стихи «Здесь, на земле». О чём книги? О счастье, доброте, искренности, сострадании, тревоге, достоинстве, безысходности и всей палитре чувств человеческих. Скоро они поступят в библиотеки, так что спешите знакомиться. А тираж, как всегда, мизерный: триста экземпляров. Жаль. А ведь такие книги должны быть в домашних библиотеках — детей-то надо воспитывать не на «Властелине колец», не на коммерческом мусоре и жидомасонской пене, а на настоящей русской литературе, написанной в классическом стиле и о вечных ценностях.
Мы часто мотаемся с ним в прифронтовой полосе (прифронтовой ли, когда некоторые села уже стёрты с лица земли нашей грешной снарядами да минами?), развозя бойцам гуманитарку. Он нужен мне не только как проводник — корреспондентом районки исколесил по всем просёлочным и грунтовкам, знает каждый поворот-перекрёсток, потому проведёт в одно касание, но и просто как мудрый товарищ и досконально знающий местных селян. Без них непросто найти позиции наших ребят, а чужаку они не скажут, вот и вожу его с собою ещё и как «переводчика».