— Сваливаем! Быстрее!
Валера, не слушая его и отчаянно борясь со страхом, пытающимся спеленать сознание, плавно нажал на газ, и машина медленно двинулась вперёд. Перед перекрёстком он принял вправо, не глуша двигатель, вылез из-за руля, взяв с заднего сиденья автомат, почти на цыпочках подбежал к углу дома и, влипая в стену, выглянул. Под ложечкой засосало: метрах в двухстах на перекрестке стояли три пикапа с установленными в кузовах пулемётами и короткими очередями били вдоль улиц, выходящих на перекрёсток. Стараясь выровнять дыхание, прикинул: до пикапов метров двести. Для автомата в самый раз, для пулемётной «ответки» маловато — можно огрести по самое некуда.
Валера с сожаление вздохнул: «шайтан-трубу»[89] бы сюда. Ба-бах! — и огненный шарик покатился бы по перекрёстку. Хотя сноровка тоже нужна, а то в четырнадцатом долбанул в окно кабинета заводоуправления танкового завода в Харькове, а заряд вошёл в стену в паре метров. Шуму много, а толку ничего. Он поднял автомат, прижал приклад к плечу и, почти не целясь, нажал на спуск. Длинная очередь его «калашникова» вплелась в ткань пулемётных выстрелов. Он видел, как, разбросав руки, падал пулемётчик, переваливаясь через борт машины. Как брызнуло лобовое стекло, и кто-то метнулся в кювет. Он не отпустил спусковой крючок, пока затворная рама не встала в крайнее заднее положение.
Страх снова обжёг, и он бросился к машине. Давя на газ, он мчался в город, внутренне гордясь собою: сбылось, наконец-то сбылось то, о чём он мечтал: драться. Это был его первый настоящий бой, первый убитый враг, разбегающиеся в страхе остальные. Теперь не он — это они боялись его.
А Паша крыл его матом, меняя магазин, и поминутно оглядывался, пока дорога резко не вильнула вправо, оставляя за поворотом оставшийся за спиной перекресток. Они заберут в городе Алексея и уже втроём будут выбираться сначала на Боровую, потом через Сватово на Старобельск и дальше на Луганск. В комендатуре сдадут автоматы, напишут отчёт, им «откроют коридор», и они выберутся в Россию.
Они не бежали из Балаклеи — они отступили, дав неравный бой. Просто силы были неравны.
Как никогда, это был молниеносный бросок на войну. Молниеносный по исполнению, сродни броску кобры. На запланированные «точки» выходили чуть ли не минута в минуту благодаря выбранному маршруту и скорости. Дожди развезли грунтовки (а дорог за «лентой» по определению нет, за исключением сделанной нами от Старобельска до Танюшевки), и нормальный человек выбрал бы по крайней мере щебенку или хотя бы с фрагментарными нашлепками ещё советского асфальта, но нормальных по определению среди нас не было.
Выбор пал даже не на дорогу — так, направление из разряда «чужие здесь не ходят», зато выиграли пару часов светлого времени. Выручали специальная горно-альпийская резина «уазика» и мастерство Ильи. Даже «Нива» разведки с почти лысой резиной брала, порой с третьей попытки, водно-грязевые «ванны» или, натужно пыхтя и завывая, карабкалась на крутизну меловой гряды.
Мы должны были в точно назначенное время и в условленное место доставить этот «уазик», вылизанный накануне до стерильной чистоты, а теперь густо закамуфлированный грязью, глиной и мелом в довольно забавный цвет. Ну а разведка шла с нами в прикрытие — накануне из лесочка то ли местные бандеровцы, то ли пришлая ДРГ отсалютовали по машине с нашими друзьями.
Сёла насупились, как-то потускнели и замерли в напряжении и ожидании: давила неизвестность. Она же смахнула мальчишек, всегда выбегавших к дороге и приветствовавших проходящие армейские колонны: а ну как вернутся нацики — не простят. Пусто как-то и давяще.
На этот раз командир артдивизиона задержался на полчаса, что было абсолютно ему несвойственно. Глаза красные от недосыпа, неулыбчив и поначалу неразговорчив. Серёга, водитель, обхаживал привезенный «уазик», поглаживал по заляпанному грязью боку, что-то шептал, будто заговор читал приворотный, улыбался — он был счастлив. Вместо «градами» разобранной на молекулы прежней «буханки» — эдакой колымаги, собранной дивизионными левшами по болтику и гаечке, нежданно-негаданно привалило такое счастье в виде этой белой красавицы.
Лёша, начальник артразведки, худющий, с болтающимся у колена «стечкиным», как ребёнок, обрадовался биноклю. Ну, а губы комдива, оглядевшего и ощупавшего привезенные блиндажные печки, наконец-то растянула улыбка. Чуть-чуть, едва наметившись: печки — это хорошо, да вот снарядов бы…
Он взорвался неожиданно и ожидаемо: говорил о штабных и командовании, непривычно частя матом, о том, что эти бездари наверняка сдадут Лиман, что под Лисичанском тоже зреет нарыв, который если прорвётся, то зальёт гноем и Сватово, и Старобельск, о бойцах, самоотверженных и отчаянных, об отсутствии прикрытия, о соседях, о разведчиках, режущих ночами укров и доставляющих карты, документы, а позавчера пригнавших «затрофеенные» танк и БТР, о чевэкашниках… О многом говорил комдив, да только писать об этом нельзя: ни ко времени и ни к месту.
Мы уехали первыми, а они пили по второму бумажному стаканчику кофе (бурда коричневая), провожая нас взглядом. В нём не было тоски и безысходности: они настоящие, они будут стоять насмерть.
Мы обещали вернуться, и хотелось, очень хотелось верить в то, что увидимся. Что опять будем сидеть в блиндаже комдива, пить обжигающий чай, настоянный на собранных степных травах, вспоминать дом, мечтать… Рядом будет долбить арта, и от взрывов будет выплескиваться из кружки чай, обжигая пальцы, а Витя Носов будет хохмить, и смех, вырвавшись из блиндажа, рванёт в траншею. И прижимающиеся к стенке окопа бойцы тоже улыбнутся: раз комдив смеётся, значит, всё будет хорошо.
Россия приросла новыми старыми землями. По праву русскими. Скрепляли кровью начиная с 2014-го. Радость? Да есть, конечно, только подспудная, внутренняя, не особо рвущаяся наружу. Это пусть жеребится столица, орёт на площадях, порой даже не зная, где географически находятся эти новые субъекты с неопределённым правовым статусом. Даже слова и имена какие вспомнили: Русская весна, Новороссия, Алексей Мозговой.
В мае пятнадцатого его предупредили: проведёшь антифашистский съезд в Краснодоне — не жилец. Звонил теперь уже бывший министр иностранных дел одной из республик, требовал отменить съезд, иначе… Не послушался, провёл, а спустя две недели произошло «иначе»: расстреляли на дороге из засады. Сразу же сообщили, что это работа украинской ДРГ: ну кто бы сомневался!
«Минском», этим мюнхенским сговором сентября две тысячи четырнадцатого года, позором в новейшей истории новой России, восставший народ заталкивали обратно в фашистскую Украину. Для чего? Мало было Одессы, Запорожья, Днепропетровска, Харькова? Сколько надо было пролить литров и тонн людской крови, чтобы наконец-то осознать, что отталкиваемый все эти годы Донбасс никогда не вернётся в прежний порт прописки и выстоит вопреки кремлёвским политтехнологам? Или страшно, что самосознание русских за все годы безвременья уничтожить не удалось? За «ответки» сажали ополченцев (бойцов Народной милиции) и гнобили их командиров. Верховный суд ЛНР, по сути, признал бригаду «Призрак» террористической организацией (приговор по сфальсифицированному делу Александра Костина, комбата Августа, приговорённого к четырнадцати годам, умершего (убитого?) от сердечной недостаточности в изоляторе). Обвинительное заключение подписал генпрокурор ЛНР Горенко, взорванный недавно в своем кабинете. Господь попускает, не успевает за всеми, но всё равно закон кармы действует.
Уже заговорили о переводе СВО в контртеррористическую операцию. Это отказ от провозглашенных целей и задач СВО? КТО не проводится на территории другого государства, значит, решили ограничиться достигнутым? Какая мотивация вывода войск из взятых с боями и политых кровью наших бойцов Киевской, Черниговской, Сумской областей весною и Харьковской области сейчас? На чём сторговались? На Херсоне и Запорожье? Без Харькова и всего Левобережья, всей Слобожанщины и вообще Новороссии — это поражение. Но даже заяц, загнанный в угол, становится львом. Взрывы на газопроводе не прогнозировали? Где красные линии и стратегические локации, подвергнутые ударам? Из центра через Харьков эшелонами гнали и гонят пиндосские технику, БК, наемников (регулярные части Польши и других государств НАТО) БЕЗБОЯЗНЕННО. Разведка орала в голос о местах дислокации сил врага, о готовящемся наступлении, но в результате «ошиблись в определении направления главного удара». Это вынужденное оправдание сквозь сжатые зубы наших гениальных стратегов. Зачем лукавить? Народ мудр, он прозорлив, он терпелив.
Мы сейчас расплачиваемся за февральско-мартовское предательство, за коммерциализацию армейской верхушки, за просчеты (?) политиков, за обман Верховного. Знакомый генерал, в общем-то нормальный и умный мужик, с горечью констатировал: Кутузов сдал Москву, чтобы потом мы оказались в Париже. Во-первых, Кутузовых слизал, как кот сметану, 1991 год, а затем довершил октябрь 1993-го. Во-вторых, Парижа при такой войне не будет: будет раздел страны. Запад страны разорвут на части натовцы, от Урала на восток тихой сапой заберут друзья-китайцы.
— У нас нет права отступать. У нас нет права проиграть, — рубил ночь сжатым кулаком комбриг на прощании бригады с погибшими бойцами.
После Изюма он тем же самым кулаком долбил столешницу и матерился, а слёзы текли по его заросшим щетиной щекам. Его бригада под Лиманом дралась до последнего патрона и ни разу (!) не отступила без приказа, хотя не все приказы об отступлении он выполнял.
С трёх ночи в пути, поэтому утром в Ровеньках грех было отказать себе в чашке чая. Подъехал Олег Николаевич Сикарев — как всегда, спортивен, свеж, энергичен. Прихватил с собою блок сигарет — догадался, что неспроста мы оказались в его краях. Сетовал, что мало, что не знал о нашем появлении заранее, что предупредить бы надо было. Не могли, Олег Николаевич, не хотелось сюрпризов на сопредельной стороне — телефоны-то наши на контроле.