Обговорили список медикаментов на следующую гуманитарку, произнесли дежурные благодарности на камеру (не лежит душа к этому ритуалу, но требуют обстоятельства), фотография на память, короткое прощание и снова в путь. До встречи, дорогие наши защитники!
Взгляд зацепил его сразу. Слишком уж он был нетипичен на этой луганской улице у придорожного кафе, выбиваясь из общего ряда своим спокойствием и основательностью. Он даже курил как-то по-особенному, зажав сигарету между безымянным и средним пальцами. Может быть, потому, что фаланга указательного напрочь отсутствовала, а оставшейся сигарету не удержать. Его внутренняя непоказная независимость ощущалась в посадке головы, в спокойном пристальном взгляде и даже в распахнутой куртке, свидетельствующей не столько о небрежности, сколько о независимом характере её владельца. Потягивая с прихлёбом кофе из бумажного стаканчика, он смотрел вдоль улицы, словно кого-то поджидая.
Однозначно где-то и когда-то пути наши пересекались — что-то знакомое показалось в этом прищуре, в этой линялой бороде, вытравленной табачным дымом, но где и когда — память отказывалась подсказывать.
Подошёл к нему, присел рядышком, закурил, пара фраз о погоде (только что прошедший ливень плавно перешёл в небольшой дождь), и вот уже потекла неторопливая беседа. Оказалось, что пути-дорожки действительно пересекались: в четырнадцатом мы возвращались, перетаскивая «языков» через нейтралку, а он как раз в составе группы обеспечивал наш выход. Короткая встреча, ночью, в свете зажжённого фонарика, а всё-таки врезалась в память.
Он теперь на «Урале» работает. Оружие с собою не берёт — РГД в кармане, а стрелять фаланга ампутированного осколком пальца не позволяет, потому и рулит по фронтовому бездорожью без автомата. Если что — самоподрыв и потопала душа в рай. А может, и в ад — грешил немало, но это уже как архангел решит. Из Новочеркасска возвращается: менял резину на зимнюю: старая лысая в смерть, по грязи елозит, а тут осень вперемежку с зимой, так что шуточки в сторону.
И вдруг словно солнышко прорвалось сквозь насупленные тучи.
— Дед Сашка? — спросил у него полуутвердительно.
— Он самый. А ты никак Седой? — степенно ответил казак и взглянул с хитрецой. — Признал я тебя. Только ты помоложе да порезвее был тогда… Седой — один из прежних позывных (их было достаточно, так что вычислять не стоит). Был резвее — это точно: годы берут своё. А вот память не вытравить. Ну а насчёт моложе — так я и сейчас вроде не развалина на диване годочки пролёживать. — Тебе сколько? — Он прищурился, словно оценивая.
Услышав ответ, усмехнулся:
— Дык я на дюжину годков молодше буду, папаня.
Мы расхохотались: повеселил казак, и будто светлее стало это хмурое, зябкое и мокрое утро. А и впрямь дождь стих, и небо стало проясняться.
Фото на память — тогда такой услуги не было. Обнялись, пожелали встречи, не веря, что она случится. Война — штука такая, что загадывать смешно. Живи, дед Сашка, буду молиться за тебя!
На ночь ребята «подогнали» просто шикарный отель. Большей радости, чем горячая вода и возможность вытянуться даже на полу, а тем более на кровати, представить невозможно. Вот ведь натура человеческая: чуть улыбнулась удача нечаянным и нежданным счастьем в виде гостиничного номера и безмятежной ночной тишиной, как напрочь забываем о войне, о предстоящей дороге, об опасности.
Утром Миша стоял на гостиничном крыльце, щурился, как сытый кот, и даром что не мурлыкал. А что? Жизнь удалась: добрались до полуночи, «рубанули» банку холодной каши из сухпая, чайком согрелись, душ, хрустящие простыни на широченной кровати — что вдоль, что поперёк. Лафа. Напротив, в паре шагов, сидел большой рыжий кот. Даже не кот, а котяра откормленный и тоже щурился. И от его умильной мордашки и яркой рыжести вылизанной до блеска шерстки градус настроения медленно, но уверенно пополз вверх. Солнечный кот, и настроение под стать ему становится.
Миша решил, что этот рыжий пройдоха крайне нуждается в усиленном питании, и от щедрот душевных отдал ему весь наш суточный запас колбасы, аккуратно порезав ее на элегантные кусочки. Можно подумать, что эта зараза привыкла есть исключительно на тарелке с вензелями из сервиза саксонских королей.
Рыжая бестия изысканно лизнул кусочек колбаски, нежно взял его в рот, тщательно прожевал и вопросительно посмотрел на Мишку. Выражение его морды было презрительно высокомерное.
— Дай-ка я этому нахалу пинка для ускорения отвешу. Ты глянь-ка на него: ещё выкобенивается, блохосборник.
— Ты что? Это же директор отеля! Ему по рангу надо быть таким, — горячо возразил Миша под смех охраны.
Лощёный откормленный баловень нашу колбасу так и не доел.
За щедрость свою и лишения нас колбасы Мишку посадили на голодный паёк до самого дома.
Ноябрь
Дмитрий Сергеевич Лучанинов, 26.05.1991, белгородец, гордость нашего Отечества. Военная жизнь оказалась короткой, но не каждому судьбой дано так прожить — ярко и достойно.
Я уже писал о его гибели, но коротко: не все обстоятельства были известны.
Дмитрий был назначен командиром БМП. Машина старенькая, капризничала, но экипаж подобрался мастеровой, так что не просто двигались, но еще и стреляли. Когда соседняя рота завязла в окружении под Тернами и была практически обречена на гибель, он без приказа, по собственной инициативе, прорвался к ним на своей «бэхе». Сначала раскатал ляхов и нациков, прорвав окружение, а затем, забрав на броню оставшихся ребят, с боем прорвался к своим. Скажете: ничего особенного? Да нет, это настоящий ратный подвиг. Поверьте, не каждый способен на такое.
Когда его БМП вышла из строя, он оставил её в рембате, а сам вернулся к ребятам, которых спас накануне. Там, на войне, особые отношения, и то, что мы называем приятельством, на фронте выкристаллизовывается в дружбу, когда готовность сложить голову за други своя становится основной поведенческой мотивацией.
Мог Дмитрий остаться на базе, пока не отремонтируют машину? Мог, но не остался. Опять ничего особенного? Кто поднимался в атаку, кто перебежками добирался к укрытию, кто вообще попадал в прицел винтовки, автомата или пулемёта, тот знает, как тяжело сделать первый шаг, а потом второй, третий… Какая сила воли нужна, чтобы оторвать себя от спасительной земли, на которой ты распластался, и подняться даже для перебежки, не говоря уже об атаке. И каждый раз ты сокращаешь расстояние между жизнью и смертью. Он сделал этот шаг, отделяющий жизнь от смерти. Дмитрий опять отправился в самое пекло, прекрасно осознавая, что это может стать дорогой в один конец. И всё же он пошёл. Сам. Добровольно.
Они держались в Невском ещё сутки, отбивая атаки одну за другой, но к вечеру вынуждены были уходить. Отстреливались практически до последнего патрона. Их оставалось от всей роты едва с дюжину, так что уместились все на броне одного бэтээра. Они уже почти вырвались, когда их накрыли минами. Осколок прошил «броник» на спине: взрыв был совсем рядом, и никакой бронежилет спасти не мог. Умер он почти мгновенно. Сидевший рядом Лёша держал соскальзывающее тело за остывающую руку — он не мог бросить друга. Никогда бы не простил себе этого: ведь он продолжал жить благодаря Дмитрию. Они оставили его в Сватове, попрощались и вернулись. На другой день кто-то из них погиб, кого-то ранили, кто-то пропал без вести.
Я не был с ним знаком и не знаю, каким он был в гражданской жизни. Но я знаю, каким он был на войне — отчаянно храбрым, отважным, мужественным, хладнокровным. За такими идут. Таким верят. Таких уважают. Такие не штурмуют Верхний Ларс или казахскую границу. На таких, как Дмитрий, держалась и держится земля Русская. Хотел написать «и держаться будет», но рука дрогнула: их мало осталось — настоящих, преданных, не стыдившихся сказать, что они русские. Повытравили души за тридцать лет безвременья, теперь вот лучших сыновей России кладём в землю, а кто останется? Вернувшиеся беглецы, которым совсем не совестно сказать: «Ну простите нас, трусов, потому как не готовы мы умирать за Отечество, да и своим его не считаем»? Вот эта плесень останется? А зачем она нам нужна, если таких, как Дмитрий, больше не будет? Спасается Россия сейчас пассионариями, но их всё меньше и меньше, а дальше что?
Верю: смерть Дмитрия Сергеевича Лучанинова, белгородца, русского, воина православного, не напрасна. Он навсегда останется жить в наших сердцах. А ещё в сердце своего крохотного сынишки.
Сегодня комполка сам повёл экипажи на задание. Набившиеся в штабной кунг офицеры жадно цедили эфир, ловя голоса командира и экипажей. Томились в ожидании, прятали волнение, молчали. На 17-й минуте прорвалось:
— Седьмой, захожу на цель, работаю… Цели отработаны.
— Первый, я четвёртый. По нам работают «буки»…
Напряженная тишина в кунге. У ЗНШ[91] багровым взялся витой шрам от уха до уха через коротко стриженную голову. Рэбовец[92] щелкает тангентой портативной рации. Штурман полка до дыр протирает взглядом полётную карту, испещрённую линиями, цифрами, числами, углами, градусами, азимутами и чёрт-те знает, чем ещё, непонятную и нечитаемую для меня, гражданского, волей случая оказавшегося на КП. Оперативный дежурный смотрит на часы и остро отточенным карандашом что-то чёркает в журнале. Сегодня работают только одни «старики», и шансы на благополучное возвращение сто к одному.
Хотя нет, стопроцентных шансов никогда не бывает. Тем более когда на задание пошёл совсем молоденький лейтенант, едва оперившийся, но уже зарекомендовавший себя настоящим лётчиком, мастером боя. И всё же шансы на возвращение в полном составе не из-за того, что среди асов находился этот счастливчик лейтенант, даже не имеющий класса (только готовится представление к 3-му), а потому, что враг в избытке обзавёлся «буками» и теперь гвоздит ракетами по «вертушкам». Да и уничтоженное департаментом информации еще в феврале украинское ПВО не даёт продыху. Сто к одному — это я погорячился. Просто хочется, чтобы вернулись все.