Вручали билет под орудийный салют сначала укров, затем нашей «ответки». Узнав о цели нашего скоротечного визита, примчался доктор наук, профессор Анатолий Егорович, давний приятель Хобы. Для традиционного ритуала привёз бочонок домашнего вина, которое отведать, увы, мы не могли — табу. Он пообещал сберечь этот солнечный нектар до лета, когда вернёмся для съемок. Вернёмся, обязательно вернёмся!
Ещё раз о тактических носилках. Те, что делает Сергей Евгеньевич Волосатых (не в целях рекламы!), идут нарасхват. Уже апробированы у вертолётчиков, у десантников (заказали две тысячи на дивизию!), у наших разведчиков. Теперь пришлось нам самим испытать.
Работали под Сватово. Всё бы ничего — привычно работала арта и миномёты (между вспышкой разрыва и звуком выхода — около шести секунд, а значит, они не далее двух километров), двигалась техника, копались в двигателях замерших на обочине машин технари, месили землю-матушку траки танков и колёса «Уралов», гонял ветер листву, если бы не этот удар «хаймерсов». Совсем рядышком ударило, да так, что Витину машину подбросило, и она едва не запахала передним бампером в дорогу, но он удержал руль. Мгновенно заволокло дымом и пылью — сплошняком туман, и остро потянуло сгоревшим тротилом. Что было дальше? Да нет, никто не бросился в кювет, инстинктивно закрывая голову руками, не нажал на педаль газа, уходя от осколков и летящих ракет. Без суеты и криков Дар и Сергей тащили носилки, вместе с Валерой и Васей укладывали на них раненого, потом Вася накладывал жгут и бинтовал ногу, а остальные не лезли со своими советами, и затем бегом с раненым на носилках к подъехавшей «скорой».
В стороне у забора приходил в себя контуженый и раненый боец, засыпанный с ног до головы бетонной пылью. Мотал головой, таращил глаза, что-то пытался сказать, но лишь шевелил губами. Его ощупали, осмотрели, нет ли переломов и ран, аккуратно подняли и потом довели к машине и помогли забраться внутрь.
Кто-то курил в стороне и не мешал остальным. Кто-то снимал, кто-то говорил по рации. Наверное, были еще раненые, раз вскоре подъехали ещё две «скорые». И никто не обращал внимания на близкие разрывы и трескотню пулемётов. Обыденность, впитавшаяся в сознание, и мозг автоматически просеивал эти звуки, вычленяя несущие беду. Говорят, что звук летящих в тебя пули, мины, снаряда ты не слышишь. Быть может, и так, во всяком случае, не слышал, только тупые прожигающие удары в лицо и руку, прожигающие. Ну и что, что не слышишь, зато чувствуешь: это твоя. Чувствуешь кожей, подсознанием, необъяснимым чувством, которое называют шестым, а я звериным. Оттуда нам досталось, когда в шкурах ходили.
Всё нормально, обошлось почти без потерь, если не считать повреждения флеш-карты на второй камере. Жаль, конечно, на ней было отснято шесть эпизодов «Писем с фронта» и начало проекта «Воины Белого Города». Может, ещё смогут вытащить из неё содержимое? Дай-то бог.
Если решите участвовать в конкурсе на гранты, будь то президентские или региональные, то никогда не касайтесь темы патриотизма, СВО, Донбасса, России и русскости. Иначе вы изначально обречены стать аутсайдерами. Пишите о танцполах, квестах, артфестах, коучах и прочей лабуде, уводящей человека в иллюзорный мир. Мотивация примитивна: народу нужен покой. Праздник. Веселье. Балалайка и фуфайка. Ай-люли сарафан. Лубок. В крайнем случае заборная живопись, в смысле на заборе. Никакой политики. Короче — балалайка для Шариковых. Президент говорит об одном, чиновники от минкульта и прочая ведут себя так, будто их президент в Вашингтоне.
Об этом мы еще поговорим, но руки не опускаем — будем драться. Чиновник как огня боится «засветки» — он же всё время в маске лицемерия и лжи, а тут истинную рожу увидят. Хотя такое ощущение, что некоторые рвотные рожи выставляются напоказ и манкируют своей непотопляемостью.
Нам вполовину уменьшили крохи на издание литературы. Самое главное — на издание альманахов «Пересвет» и «Светоч» — патриотических, русских, классических. Зато частный журнал — полный карт-бланш. Повторяю — ЧАСТНЫЙ. Первый номер — ни слова РУССКИЙ, РОДИНА, ОТЕЧЕСТВО, РОССИЯ, ПАТРИОТИЗМ. Кто стоит за этим решением — узнаем, но пока всё сходится на нашем областном минкульте. Ничего личного — только бизнес. Для них слово об СВО — словно нож в горло. В 1941 году Сталин в несколько раз увеличил тиражи книг — понимал силу слова. Наши теперешние этого русского слова боятся.
Мы опять возвращаемся к тому, с чего начинали: на свои кровные в складчину реализуем проекты. Вот один из них уже в работе — «Воины Белого Города». Задумка — показать наших воюющих белгородцев: мобилизованных, добровольцев, контрактников. Пусть заочная, но всё же встреча с родными, знакомыми, земляками. В прежнюю поездку отыскали Дмитрия Быстрикова, теперь передали ему посылочку от родных.
Будем работать. Вопреки всему. За нами — Россия. Слёзы матерей и жён. Плач деточек. Каменеющие скулы отцов и братьев. Сжимающиеся в кулак пальцы. Мы всё равно будем сражаться. Стиснув зубы. Лёжа. В смертельной агонии. Даже мёртвые. Мы русские. Неодолимые.
Не могли проехать мимо одиноко стоящей на обочине «мотолыги» и бойца рядом с нею. Подрёмывал в распахнутом десантном люке, положив на колени автомат и не обращая внимания на стрельбу и взрывы. Остановились: может, помощь какая нужна? Отказался, стеснительно улыбаясь. Оказалось, вывозил с передка раненых, да попал под обстрел. Машина загорелась, но ему удалось сбить пламя, а вот движок закапризничал. Теперь ждёт ремонтников. А раненых перегрузили на попутку и отправили в госпиталь. Иван Осетров из Грайворонского района. Работяга этой странной войны, трусливо названной спецоперацией.
Вдумайтесь: идёт бой, этот паренёк прорывается к переднему краю, забирает раненых, проваливаясь по самые борта в пахотный чернозем и пластами наматывая его на траки, вывозит их. Броня — одно название, пули прошивают насквозь два борта, но как транспортёр — не нарадуешься. А укры всё «долбят» и «долбят». Когда полыхнула машина, то мог бы броситься в посадку, спасаясь, а он давай вытаскивать раненых, относя их подальше: мог рвануть БК, и мало бы не показалось. Раненых потом отправил на попутке в госпиталь. Теперь вот дремал, дожидаясь подмоги. Сфотографировали его на память, сфотографировались сами — его величество случай сподобил встретить на этой фронтовой дороге земляка. Теперь надо добраться к его родителям, передать фото, рассказать о нём. Героический парень, простой, сельский, русский. Это благодаря вот таким Иванам Осетровым стоит Россия — шатается, но стоит. И выстоит!
А ещё он просил не передавать фото маме — непрезентабелен очень, форма не глажена, местами в мазуте и грязи. Да и усталый очень. Переживать будет. Господи, да какая к чёрту разница, как выглядит и в чём одет, главное — живой! Живой!!
Земля от Сватова до Кременной морщинится окопами, а теперь еще и противотанковыми рвами. Искорёжили земельку, испоганили «зубами дракона», исполосовали глубокими колеями, испятнали воронками. Оправится, конечно, со временем, но если бы не играли в войнушку, то этой гримасы боли и не было бы вовсе. Почему блестяще начатая измотанной в зимних учениях армией операция вдруг застопорилась, а потом приняла необъяснимо вялотекущий характер с точки зрения военной стратегии? Остановили наступление на Николаев и Одессу с выходом к Приднестровью, катастрофически поспешно вышли из Киевской, Житомирской, Черниговской, Сумской областей, обвальное бегство из Харьковской области, теперь вот оставление днепровского плацдарма вместе с Херсоном. Почему? Зачем? Кому это выгодно?
Мы сидели на снарядном ящике у блиндажа в четыре наката и курили, провожая взглядом играющие в догонялки кучевые облачка. То и дело их таранили поднимающиеся вертикально сизые дымы от разрывов мин: вспышка, столб густого белёсого дыма, короткий резкий звук.
У меня были свои ответы на все эти вопросы. Я знал гораздо больше, чем этот майор, но мне было важно понимание происходящего вот этими комбатами, ротными, взводными, контрактниками, добровольцами, мобилизованными.
Его корёжит от дурацких команд, но он вынужден их выполнять. Говорит о дурости одних отцов-командиров и восхищается умением других, сожалея, что они-то как раз не в чести. О лжи, о самодурстве, о страхе говорить правду, о хлестаковщине, царящей в штабах, пороках, пронизавших армию. Говорит, что иначе и быть не может в этом больном обществе. Отступление из-под Киева воспринял как трагическую ошибку политического руководства. Не военного — именно политического. Весенний отход от Харькова — закономерное продолжение соглашательства компрадорского капитала. Балаклея и последовавшая катастрофа, оставление днепровского плацдарма и Херсона — результат капитулянтства. Что дальше? Конечно же сражаться. Вопреки всему. У нас обратной дороги нет. Нет чести и стыда — пусть договариваются, а нас на колени не поставить.
Врывается треск рации и чей-то хриплый голос. Он отжимает тангенту, слушает, отдаёт команду, поднимается:
— Давай-ка уходи, сейчас начнётся. У них, как у фрицев, строго по распорядку. В следующий раз договорим. Может, что изменится, а?
Виноватая улыбка таится в уголках губ. Почему виноватая? Уж ты, комбат, ни в чем не виноват.
Не прощаемся — такая примета. Максимум две недели — и я у тебя, комбат. Будем жить!
Группа Дара снимала под Сватово «Письма с фронта». По сюжету боец брал в руки игрушку — солнечного плюшевого медвежонка Мишку, говорил и передавал его из кадра следующему. Мишка — это игрушка из одноимённой короткометражки. Игрушка из посылки на фронт отцу. Теперь решили снять «обратную связь», да не думали, что будет пронзительно до слёз от непридуманных историй. У одного бойца задрожали руки, тиская игрушку, дрогнул голос, закипели слёзы в покрасневших глаза. На наш вопрос его командир глухо проронил: