Лет сорока на вид плюс-минус пару лет. Женат, дома остались дети. Получил повестку, увиливать не стал — не по-мужски это, не по-христиански прятаться за спины других. Родина и Россия — женского рода, и, стало быть, долг мужчины — защитить их. Защитить свою мать, жену, дочь. Да и война эта не простая, а святая.
Мобилизованные? Ну на то они и мобилизованные, что не бросятся на амбразуру, хотя… Оботрутся, обомнутся, просеются, и ядро останется, которое будет воевать. Заматереют мужики, стиснут зубы и пойдут крушить. Сейчас куются настоящая армия и настоящие командиры. Нам бы теперь ещё дома чистку навести — столько мерзости по кабинетам засело. Ну, даст бог, вернёмся и будем уже другими.
Он торопливо допил чай, улыбнулся, вышел. Водители надевали разгрузки поверх «броников», поудобнее укладывали автоматы между сидений, чтобы были они всегда под рукой. Он махнул нам рукой: «Удачи!» И тебе удачи, солдат, чтобы на твоём пути не было засад, мин и «квадриков», чтобы не накрыли «хаймерсы». Чтобы нам еще свидеться и уже обстоятельно поговорить. Очень уж ты запал нам в душу, солдат Великой России!
На обочине «жигулёнок» с красным крестом на боку — его расстрелял «буцефал». Есть такой БТР у укров, образец технической мысли харьковского завода имени Малышева. А «жигулёнок» — машина гражданская, перевозила больного. Погибли все: водитель, медсестра, больной, сопровождающий. Они даже не верили, что их будут расстреливать, и лишь когда пулемёт проложил первую стежку перед самым капотом, водитель крутанул руль вправо на обочину и затормозил. Он первым выскочил, распахнув дверцу, и закричал, что везёт больного, но захлебнулся кровью: пуля пробила горло, и он упал у колеса автомашины. Остальные выйти не успели: их просто расстреляли, как в тире.
О чём думал пулемётчик и думал ли вообще? Или ощущал силу свою, потому что палец — на гашетке и он волен решить судьбу каждого, кто окажется в прицеле? Он был точен, этот пулемётчик, бил короткими очередями, и пули ложились кучно.
На башню выбрался второй. Снял шлемофон, глубоко вдохнул степной воздух, потянулся, и улыбка растянула рот. Они выкурили по сигарете, оценили дело рук своих — добротно сработали — и уехали. Далеко ли? Вряд ли: слишком много их осталось на полях земли Донецкой, посадках, обочинах дорог, в развалинах домов. Да и не мог Господь обделить их своим вниманием за такое злодеяние.
Практически у нас не было целевой гуманитарки, за исключение лекарств под заказ, тепловизора и «квадрика». А везли попутным грузом целый «бусик» медикаментов, перевязки и всего нужного и не очень, который надо было «пристроить». Часть вещей передали для элэнэровского полка: ребята — класс! «Броники» делают сами из автомобильных и тракторных рессор, разгрузки и всю «снарягу» шьют по домам — финансово просто не в состоянии купить в магазине или на рынке, да и не всё можно там найти. Вот им как раз передал вещи, которые отдал нам Роман Лучанинов, брат погибшего Димы: готовил для брата, но он погиб. Добавили ещё кое-что, да вот передавали уже в темноте и спешке, поэтому фотографировал Саша на мобильник, но «результаты» еще не переслал.
Вторая огромная часть пошла в госпиталь в Лисичку[102]. Ну, насколько же шарик наш маленький: начальник госпиталя — ученик Велли Алиевича Курбанова, героя нашего фильма «Я — русский офицер!» и нашего друга.
Оптика, как и заведено, в разведку: ребятам она как нельзя кстати. Раньше привозили антидроны, которыми они уже уложили за несколько дней 7 (семь!) БПЛ, теперь «трофейный» после ремонта доставили.
Как всегда, в спешке «начудили»: лекарства для диабетиков по ошибке выгрузили в госпитале, потом по рации организовывали их спецхранение и договаривались о передаче адресату в Луганск. Остальное по мелочам не в счёт.
В общем и целом доклад по гуманитарке окончен и переходим к «случаям из жизни».
Попасная стратегически важна: рукой подать до Артёмовска (Бахмута) и Соледара, где земля дыбится взрывами. Здесь пылили чумацкие шляхи и в стародавние времена пролегал «секретный казацкий шлях» из Запорожской Сечи на Дон. Попасная, по сути, ключ к Бахмуту, который крепко запирает пути на запад — Славянск и Краматорск и далее на Барвенково; на юг через Горловку на Донецк; на восток — к Луганску; на север — к Лисичанску, Рубежному, Северодонецку. Не случайно бои шли за неё всю весну и даже в начале лета — «зачищали», отбивали бесконечные контратаки, сами «отжимали территорию»: не километрами, нет, а метрами, обильно сдабривая их кровью.
От Первомайского к Попасной несколько «направлений»: относительно получше, но небезопасно; похуже, но спокойно — колыхайся себе да колыхайся часа полтора. Есть ещё более-менее пригодная дорога, но кружная и долгая, и опять-таки в любом случае последние пять километров ты всё равно потенциальная мишень. Прямо как на росстани у Вещего камня: «Направо пойдёшь — коня потеряешь, себя спасёшь; налево пойдёшь — себя потеряешь, коня спасёшь; прямо пойдёшь — и себя, и коня потеряешь». Выбрали путь из категории «и себя, и коня потеряешь», зато короткий, быстрый и «фестивальный» — укры выражали радость нашему появлению довольно громко.
Никакая фотография не передаст того ощущения опустошения, безысходности, трагизма мёртвого города, и вновь и вновь мысленно спрашиваю себя: зачем? Ну почему человек так безрассуден и жесток, чтобы убивать себе подобного и уничтожать созданное им?
До войны в Попасной жили почти двадцать тысяч человек, сейчас едва по пальцам пересчитать. Всё лето и почти до самой осени задыхались от трупного запаха. Сейчас он ушёл, а вот тела погибших остались — не хотят покидать свой город. В квартире, куда заглянул в поисках снайперской «лёжки» — пару дней назад из этого дома «работал» какой-то «бессмертный», — едва не споткнулся о тела мужчины и женщины. Уже высохшие, мумифицированные тела когда-то человеческого счастья. Муж и жена. Старики. Забытые. Непогребённые.
Во дворе обступивших развалин могила украинского солдата. Похоронили его ребята из батареи Володи Ермака, нашего земляка. Они наткнулись на погибшего в развалинах, перенесли во двор, выкопали могилу, похоронили, насыпали холмик, поставили самодельный крест из спинки кровати и даже табличку с именем прикрепили (документы в кармане нашли, но забирать не стали). Артиллеристы — сплошь луганчане, кто-то своих близких потерял, кто-то друзей, а вот ненависть не ожесточила, хотя воюют с четырнадцатого, с самого начала.
Спросите, почему не похоронили стариков? После боёв погибших только с улиц убирали, а тех, кто в домах да квартирах лежали, оставили на потом, да только гражданской власти нет, а военным недосуг. И потом надо место определить, где хоронить, идентифицировать погибших, списки составить… Тут не до живых порой, а что уж говорить о мёртвых…
Попасная. Бои на уничтожение без поправки на человечность. И всё же… Многоэтажка захвачена нами как раз напротив многоэтажки укров. Один на один, дом на дом, остальные заняты соседями. Считали, что напротив укры, а оказалось… Короче, договорились выпустить «мирняк». Пока жильцы выходили, с той стороны спросили:
— А вы Лукашенко любите?
— Да не то чтобы очень, но нормальный мужик, хоть и крутился, как вошь на гребешке. Но батька всё же, за государство своё радеет. Вот Эрдоган тоже тварь конченая, но уважаем — государственник всё-таки!
— Вражина он. Русне продался.
Поговорили. «Мирняк» шарахался по двору, пытаясь скорее выбраться за стены, которые вот-вот начнут стрелять в упор. Тишина нависла, и тут мы рванули сначала «рапирами» прямой наводкой, затем «шмелями» ударили, подствольниками да ручными гранатами заполировали.
Когда ворвались на второй этаж, в комнате в кресле ошалело крутил головой контуженый командир обороняющихся. Его ноги выше колен свисали лохмотьями и истекали кровью.
— Промедол вколи, умереть хочу в сознании.
Промедол на вес одной унции золота, целое состояние, его не видели с начала февраля, к тому же жить белорусу осталось не больше четверти часа. И всё же Гриша вколол ему в бедро прямо через штанину заветную ампулу противошокового. Командир перестал крутить головой, и взгляд осмыслился. Он не просил пощады или отправки его в госпиталь. Он уходил из жизни с достоинством и какой-то внутренней гордостью непокорённого. Попросил лишь об одном:
— Добейте, мужики, Христом Богом прошу — добейте.
Просьбу выполнили.
Оказалось, что оборону дома держали белорусы. Не бандеровцы, не свидомые — наши братья-славяне — белорусы. Точнее, белорусские националисты. Их предков гнобили именно бандеровцы и немцы, а они просто ненавидели русских. Почему? За что?!
А дом мы всё-таки взяли. И квартал затем. А потом и весь город. Только ненависть всё-таки осталась жить…
Господи, ну за что же?!
Гриша никогда не унывает, и на все случае жизни у него всегда найдётся какая-нибудь шутка-прибаутка. Правда, не всегда печатная, но всегда острая и забавная. На этот раз под рукой оказались тетрадочный лист и шариковая ручка, так что, пока паста не замёрзла, удалось для истории запечатлеть несколько нетленных Гришиных словоизвержений. Но только тех, которые с натяжкой всё-таки можно предложить вниманию изысканной публики, дабы не ранить её слух.
Погода была скверная и в то же время замечательная: «птички» не летали, артразведчики вслепую не работали, так что ходили по разрушенному городу, не скрываясь, в полный рост. Первым шёл Гриша, раздвигая развалины своим острым взглядом, следом я донимал его своим нытьём:
— Гриша, надень бушлат, холодина же… И так вон сопли на кулак мотаешь, не хватало ещё свалиться, а кто задание выполнит?
— Холодно врагу, а нас мороз бодрит и освежает!
Комбриг распекал нашего нерадивого товарища, решившего накануне блеснуть доблестью и умением обращаться с пистолетом. Результат оказался плачевным, но тогд