Генеральный директор Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы имени М. И. Рудомино — номенклатура министерская, без разрешения министра не имеющий права выехать в командировку куда бы то ни было за пределы МКАД. Павел Леонидович — гражданин законопослушный, потому ещё за сутки подал заявление, указал время выезда. Пояснив для пущей понятливости, что выезд в Луганск возможен не позже двадцати ноль-ноль, поскольку в десять часов утра начнётся в Луганске конференция, на которой ему предстоит выступать. Целый день маялся, всё поступающую почту перешерстил, с телефона глаз не сводил, а в ответ тишина. Лишь в двадцать два часа после его настойчивых напоминаний чины министерские снизошли-таки и сообщили, что выезд согласован. Надеялись, что теперь-то уехать не сможет, да только Павел Леонидович за полтора часа загрузил свою машину и полдвенадцатого ночи рванул из Москвы в Луганск. Под Воронежем заметелило да завьюжило, видимость ноль, авария, на границе в Изварино (той самой, которой нет!) не пробка — пробища (!), но всё равно к девяти утра был в Луганске.
Павел Леонидович Кузьмин с воспалёнными от бессонницы глазами — выпускник МГИМО, москвич, интеллигентище (!), лицо настоящей русской культуры, не чета поющим трусам и прочей пене, свалившим из России, белая ворона, посмевшая идти наперекор минкультовской братии. По сути, бросивший им вызов и показавший, что перед совестливостью и сострадательностью преград нет. Что библиотека — тоже храм, где живут вера и культура вообще и литература в частности. Смотрел на него и думал, что его поездка — это вызов минкульту, что они этого не простят, потому как подобное не иначе как протест, за который карают. Что москвичи разные, как разные вятичи, куряне или белгородцы. Просто кто-то из них проорал о своём несогласии с СВО, а заодно понося Россию, и свалил к бесам, поскольку сам бесовского роду-племени, другие затаились и пакостят исподтишка с елейно-лживой улыбкой, больше похожей на гримасу, а третьи, вот как Кузьмин, молча грузят свои личные машины или машинёшки и отправляются в путь дальний.
Они отсчитывают от своей пенсии или зарплаты копейки для общей копилки. Они вяжут носки, шарфы и свитера. Они чувствуют боль России даже острее, чем свою.
Мы уезжали в Попасную — нас уже ждала машина, а он оставался на конференцию, посвященную юбилею — Республиканской библиотеке исполнилось 125 лет! Ещё не устроился на ночь, робко возражал, что не стоит беспокойства и переспит в машине, что завтра на рассвете в обратный пусть (по сути, трое суток в пути без отдыха!), и всё переживал, что отнимает у занятых людей время вниманием к своей персоне.
Мы поздравили Наталью Антоновну, передали поздравления от Белгородской областной научной библиотеки и лично Надежды Петровны Рожковой. При нас принесли почту — поздравления от минобороны, министерств и библиотек областей российских. Белгородцев не было. Для нашего минкульта Донбасс до сих пор не российский: эдакая prohibitum terra — запрещенная земля. На просьбу делегировать с нами в республики Донбасса литераторов, работающих в структурах минкульта, чиновники округлили глаза и замахали руками. Подумалось, что под кофтами и пиджаками у них вышиванки, а в кабинетах хранятся жовто-блакитные флажки.
Культурный мостик между областью и Донбассом построили писатели еще в четырнадцатом году. Сначала пришлось работать в составе фронтового агентства «ANNA News» Марата Мусина — тогда было не до дневников и в руках вместо ручки был автомат. Потом осенью начал записывать прожитое и пережитое, но осторожно и аккуратно: юридическая профессия не позволяла, дабы не огрести последствий по полной программе. И благодаря Сергею Ивановичу Котькало уже в конце ноября был высажен писательский десант в Луганск, а на следующий год и в Донецк.
Вот так возникла эта связь между белгородскими писателями и Донбассом, которая все эти годы только крепла и которую мы не дадим разрушить. Все эти годы до сегодняшнего дня нашему областному минкульту Донбасс что красная тряпка. О совместных проектах слышать не хотели и не поддерживали все наши проекты. Если прежде мотивацией звучало: «Это территория Украины, и там зона боевых действий», то и после вхождения ЛДНР в состав России отказ уже без мотивации. Был в луганской библиотеке имени Горького, разговаривал с директором Натальей Антоновной Расторгуевой. В очередной раз поражался её жертвенности — иначе и не скажешь: все годы войны она служила русскому слову. Вырос книжный фонд, проводятся научно-практические конференции, встречи, выступления, литературные вечера.
А что у нас? Сокращено вдвое финансирование на издание литературы. Фактически прекращено финансирование двух альманахов «Светоч» и «Пересвет», зато частный журнал «Звонница» тиражом в три с лишним раза больше, нежели писательские альманахи и детский журнал «Тимошечка», финансируется отдельной строкой из бюджета. Знает ли об этом губернатор? Вряд ли. Почему минкульт занял такую негосударственную позицию? Или ничего личного: только чей-то коммерческий интерес?
Мы не можем выпустить сборник произведений о героях специальной военной операции — нет средств, а минкульт глух. Под угрозой совместные с Донбассом проекты культурного взаимодействия, научно-практические конференции, литературные и музыкальные встречи. Абсолютно нет понимания необходимости писательских десантов в госпитали и воинские части. Для них СВО нет, они живут в своём мирке бумажек, отчетов, имитации бурной деятельности.
ВСУ наступают на фронте, а у нашего минкульта свой фронт — против писательской организации, потому что она поддерживает СВО, Президента, Россию. Не просто поддерживает — сражается.
Вот как-то так.
P. S. А в Луганск мы привезли книги, альманахи и то, что необходимо для сотрудников в случае артналёта: сухпайки, чай, медикаменты. Договорились о большем, хотя Наталья Антоновна просит одного: приезжай почаще. Давайте проведём совместные литературные встречи, музыкально-поэтические, выставки литературных новинок, художественные.
Что ей сказать? Что для нашего минкульта Луганск и Донецк не существуют? Хотя у нас есть областная научная библиотека, которая с радостью сделает шаг навстречу.
Душа наша проявляется в сострадании, в умении и готовности прощать, в милосердии и милости к падшим. В помощи ближнему, в подаянии, в жертвенности и готовности отдать жизнь за други своя.
Возвращаясь из Попасной в Луганск, намеренно пошли через Лисичку. И вовсе не потому, что неизменно соблюдали железное правило: не возвращаться той же дорогой, по которой приехали. Так уж совпало: в Северодонецке хотел ещё раз снять разбитую часовенку при въезде в город. Уж сколько раз пытался, а всё нужный ракурс никак не получался, а потому и выразительность снимка всё-таки так и не достигалась. Как ни торопились, а свет уходил, тускнел и натура терялась в серых тонах, вызывая досаду. Опять часовенке с сорванным куполом придётся ждать своего часа.
Северодонецк оживает — кое-где появился свет в окнах, а значит, жизнь пришла, хоть пока и теплится едва-едва. Открылась музыкальная школа на пять учеников. У разбитых магазинов появились уличные торговцы с минимумом предложений. Да и спрос невелик — денег у местных пока не ахти, вот и пробавляются разве что хлебушком, скудным выбором молочных продуктов да фруктами. Берут понемногу — в горсти уместится: с деньгами туго, хранить негде, да и семьи располовинила война, а то и вовсе крохотными сделала, осиротила многих. Но старики обречёнными себя не чувствуют — словно вторая жизнь пришла, энергичные, снуют туда-сюда, в стайки сбиваются, щебечут и лица светлые.
Раз с часовенкой беда вышла — подбитую бээмпэ с обочины убрали, а вместе с ним ушла острота кадра, то решили завернуть в микрорайон: благо рукой подать. А всё из-за танка, затаившегося в арке дома, да так там и сгоревшего. Его при штурме города стреножили казаки из 6-го казачьего полка имени Матвея Платова: местные предупредили о засаде.
Большинство квартир девятиэтажки с длинными языками копоти зияли пустыми глазницами разбитых окон, а некоторые через вывалившиеся стены обнажили ранее скрываемое жильцами от посторонних глаз. Израненный дом, охватывающий подковой квартал, напоминал что-то некогда живое и большое, теперь в бессилии свернувшееся в предсмертной агонии.
Закончив съемки, уж шли к машине, когда окликнула женщина: не из комиссии ли мы? Оказалось, администрация обещала обследовать дом на предмет восстановления. Как она появилась в этом безлюдном дворе, я даже не заметил. Была она в желтой зимней куртке с капюшоном, чёрной вязаной шапке, тёплых войлочных сапогах с розовой матерчатой сумкой в руках. Некогда ярко-желтый цвет будто копотью приглушило, но всё равно в этих заползающих во двор сумерках словно солнышко вынырнуло. Яркое пятно на этой сюрреалистической картине апокалипсиса.
Познакомились. Наталья Ивановна, семьдесят четыре года, работала в Русском культурном центре, но его закрыли после четырнадцатого, сейчас помогает в храме и преподаёт в музыкальной школе.
Говорила, что пела — красиво, мелодично, поставленным голосом, без пауз, но с выражением, а у нас комок в горле и слёзы. Диво дивное, как же она выжила в этом аду, выдюжила, не сломалась. Какой силой наделил Господь эту женщину, когда даже мужики ломались.
Поведала историю освоения земель донбасских, немножко о жизни в Советском Союзе, как начиналась украинизация, как из русского города стали лепить галичанский хутор. В весенних боях больше всего пострадал их район. Сюда часто приезжают киношники — целый квартал разбит и обезлюдел, вот и торопятся снимать, пока не отремонтировали. Пусть не торопятся: пока очередь дойдёт — воды немало утечёт.
Люди ушли с началом боёв. Осталось десятка три, да и тех быстро уполовинили: одиннадцать мужчин похоронили здесь же во дворе. Они во время обстрелов со двора уходили последними — двери в подвал узкие, вот женщин вперёд и пропускали, собою прикрывали, а их осколки косили. Когда город освободили, то во всем доме осталось семеро жильцов, а в своём подъезде она одна-одинёшенька, не считая кошек. Зато сейчас в доме живут аж пятьдесят пять человек.