А вот о Сладкове, о Коце, о тех, кто выдаёт незалакированную инфу в окопах, говорят с уважением. Понимают, как им тяжело прорваться сквозь выставленные рогатки, потому и ценят.
На блокпосте военная полиция долго изучала наши бейджики и дивилась, почему мы, во-первых, без броников, касок и спецназовского эскорта, а во-вторых, забрались туда, куда и разведка ходит крадучись. Стремительно материализовавшийся из вигвама (сооружение из снарядных ящиков с натянутым рваным тентом) кривоногий воин лет тридцати пяти, с огненно-рыжим ирокезом на голом черепе (не хватало только томагавка), со зверским оскалом потребовал назвать пароль. Конечно, если он и существовал в природе, то нам он был неизвестен, поэтому состоялась высокоинтеллектуальная беседа с использованием ненорматива, удовлетворившая «индейца», посланного в дальнее эротическое путешествие. Конечно, с нашей стороны — это наглость, но психологически выверенная: остальные бойцы скривились при его появлении. Удовлетворённый напутствием ирокез скрылся в вигваме, бойцы с удовольствием выкурили по сигарете (трубка мира), посетовали на своего «индейского» воина (ну что с этого придурка возьмёшь?!), настоятельно не советовали ехать в названное нами место и, не отговорив, пожелали успеха. С тем и расстались.
Когда показывают военкоров, мчащихся с ветерком на блестящих джипах, невольно завидуешь и машинам, и дорогам. Наш прошитый вдоль и поперёк осколками и пулями дуршлаг под названием «митсубиси» тоже шустр не по годам и состоянию здоровья, но ровненьких и гладеньких дорог от Кременной до Сватова (соответственно, до самой границы на севере и до самого Артёмовска на юге) нет от слова совсем. Воронки оспинами изуродовали дорогу, превратив её в малопроезжее направление. Даже выбранный судьбой «Соболь» — вездеход — и тот умудрялся зависать на мосту, бессильно крутя колёсами. А ещё спустя пару часов он сумел «разуться» — набившаяся под диск грязь выдавила резину, и воздух со свистом рванул на свободу.
При въезде в село блокпост. Бросив беглый взгляд на наши «корочки», боец лет тридцати пяти с мужественным лицом и лучистыми глазами даже с радостью уточнил:
— «АННА ньюс»? Сирийцы? А я вас помню. Только зря вы сюда — долбёжка полная.
— Так мы же уже другие, — с долей сожаления сказал я.
Действительно, другие. Повзрослели, да и Марата[105] с нами больше нет. Был бы — давно по окопам шарились бы, из горящих танков и бээмпэшек выскакивали бы…
Марат «джинсу» (постановочные кадры) не терпел — считал это недостойным военкора. Потому и работали мы всегда «вживую». Впрочем, там, в Сирии, да и на Донбассе в четырнадцатом, всё было совсем иначе. Ну да зачем этому симпатяге рассказывать, какие мы? Уж его-то не обведёшь вокруг пальца, он нутром «фанеру» чувствует. Хороший парень, глаза добрые, но очень усталые. Вообще усталость в глазах, в лице, в движениях чувствуется практически у всех.
Пять минут курим. Земля подрагивает от залпов арты. Где-то совсем рядом начинают взахлёб работать пулемёты, но их глушат уходящие пакеты РСЗО.
— Новый год скоро. Неужто без снежка придёт? Нет, снег нужен. С ним как-то теплее и светлее на душе. — Боец аккуратно бросает окурок в гаубичную гильзу.
И тут я с удивлением отмечаю, что на блокпосте нет окурков и вообще мусора, что в привычное укрытие из мешков с тентом вместо крыши ведёт дорожка из щитов, заканчивающаяся защитной решёткой радиатора — примитивная обчищалка для обуви. Поодаль емкость с водой и щётка, всего в полуметре — полторашка с водой: примитивный рукомойник и… полотенце! Кругом грязь несусветная, распутица развезла дороги, чернозём пудами облепливает берцы и сапоги — ног не вытащить, а у них вода, обчищалка, щиты, рукомойник! Окопы вээсушников — сплошь обрывки тряпья, бумаги, пакеты, пластик, а здесь, в шаге от передовой, — идеальный по фронтовым меркам порядок и чистота.
Нет, таких не одолеть! Они непобедимы!
В тот день мы пробирались в небольшое сельцо, где квартировали белгородцы. Накануне дозвонился до Димы Быстрикова (давний знакомец, еще из осенних «найдёнышей»), договорились встретиться в тыловом Старобельске, но потом время и место переносили несколько раз, пока не остановились на фронтовом селе. Зная те места, гиблые и бездорожные, выехали еще затемно, педаль газа то и дело упиралась в пол, чтобы вернуться засветло, иначе запаркуют на любом блокпосте на всю ночь, и никакие документы не помогут. И всё же уже за Старобельском сначала упала скорость, и уже третья казалась крейсерской, а потом и вторая, асфальтированное полотно сменилось стиральной доской, а потом и вовсе машина заныряла в бесконечных воронках, словно шлюпка на крутых волнах, и за Новой Астраханью ехали уже крадучись. «Соболь» высок и мягок, потому «корабельная» качка не очень выматывала, и всё же по возвращении усталость подрезала, как коса траву.
Фронтовые дороги — это отдельная песня. Это не только паханое-перепаханое всем стреляющимся и взрывающимся дорожное покрытие. Это захватывающая «Книга Тайн», которую ты прочитываешь с замиранием сердца, разгадывая тайнопись, автор которой — война. Вот здесь работали РСЗО: ишь как испятнали густо и плотно дорогу, прихватив краешек поля. А вот это мины — небольшие округлые воронки, аккуратные, с ровненькими краями. А это били по колонне настильно из вон той посадки — воронки каплевидные с вытянутым к артзасаде горлышком. А вот этот укроповский танк, «припаркованный» на обочине, снаряд или ПТУР «взял» сзади: попадание под башню, взрыв, детонация боекомплекта, и башня летит метров на тридцать, ломая деревья. На днище корпуса танка — горка белёсого пепла: всё, что осталось от экипажа. За крутым поворотом дорога карабкается вверх: идеальное место для засады. Сваленный в кювет обгоревший остов «Урала», разбитые ящики, обрывки упаковочной бумаги… Кому-то из наших здорово не повезло: её Величество Госпожа Удача — дама капризная, отвернулась от ребят. Останавливаемся, проходим немного вперёд. Понятно: либо отстал от своих и стал добычей, либо шёл в одиночку, выполняя приказ….
Идём в лесопосадку — широкую и по-прежнему густую даже без листвы. Стреляные гильзы густо засеяли пожухлую траву под стволами акаций и клёнов. Вот одна лёжка, вот вторая, третья… Шесть, хотя, может, и больше, но явно выделяются только шесть. Ветки обращенных к дороге кустов срезаны ножом: готовили сектор обстрела. А вот и РПГ-26: приткнулся сиротливо под кустом терна с синими ягодами сизого налёта. На прицельной мушке марка «5» — пятьдесят метров. Всадили как в копеечку, разом полыхнула машина. Да, работали профи. Пятеро правши, один левша: лёжка справа от ствола клёна, значит, прикрывал правую часть тела. Уходим, осторожно ступая, чтобы не нарваться на растяжку.
Три часа вверх-вниз, вправо-влево — болтанка на штормовых девяти баллах. Мосты через речки и речушки взорваны, и вместо них переброшены брёвна в три наката и настилы из пятидесятки (доска). Удивительно, как только выдерживают нашу технику. Её не то что немного, но редковато идёт, хотя всё же идёт — и то хорошо…
В лесочке видны тентованные «грады», на поле метрах в трёхстах разворачиваются гаубицы. Живёт рокада, живёт назло врагу, на радость нам.
Мост проскакиваем с ходу: газ до упора, и машина буквально перелетает настил. Вот так, наверное, и остальные.
Опять блокпост и отворот вправо. Останавливаемся, разминаемся, перекуриваем, перебрасываемся новостями с бойцами. Они вообще в неведении второй месяц, только по звуку выстрелов определяют положение на переднем крае. Взаимное просвещение заканчивается ещё одной выкуренной сигаретой, делимся водой и «отчаливаем». Теперь дорога перпендикулярна к фронту, стрельба всё громче и отчётливее и… никого! Ощущения пустоты нет — грохочет ещё как, зато одиночество ощутимо даже затылком. Саня шутит, что вот так в четырнадцатом ехали и заехали, смеётся, а сам тянет автомат к себе и щелкает предохранителем.
Минут через двадцать все страхи позади: добрались-таки! Только белгородцев нет! Вообще нет!!! Орловчане, куряне, москвичи и даже один липчанин, а белгородцев — шаром покати. Оказалось, на рассвете их бросили на Макеевку — ту самую, где полтора месяца назад были расстреляны десантниками 80-й ДШБ ВСУ сдавшиеся в плен мобилизованные москвичи 1823-го мотострелкового батальона.
В день приезда «рубиловка» шла не на шутку, и на следующий день село было взято. Для меня штурмовавший Макеевку априори герой, поэтому все белгородцы достойны наград. Написал и понял, что это всё не то: герои, подвиги, ордена, медали… Прошедшие ад Макеевки уже награждены тем, что остались живы. Погибших уже никакие ордена не вернут: сыновей матерям, мужей женам, отцов детям. Но они действительно герои. Оторвать себя от земли или укрытия под огнём, когда воздух пронизан свистящими осколками и пулями, прошит ими насквозь, накалён, сил стоит неимоверных, а встать и идти, бежать, падать и вновь вставать, стрелять и бросать гранаты — вообще выше сил человеческих. А они встали и пошли. И взяли Макеевку.
Может быть, когда-нибудь в Белгороде будет памятник нашим воинам, сражавшимся с нечестью, с бесовщиной, с врагами рода человеческого на Украине. И быть может, отдельной строкой помянут погибших сначала при обороне Макеевки, а потом при её освобождении. Впрочем, сколько их уже было, этих Макеевок и сколько еще будет? Низкий поклон вам, воины Белогорья, сражающиеся за землю Русскую.
Его мы встретили уже у блокпоста на выезде. Поиски земляков оказались безуспешными — просто призраки: да, где-то были, где-то жили, где-то стояли, куда-то ушли… Вдосталь измесив местный чернозём — густой и вязкий (сразу по полпуда на сапоге или берце на первом шаге и вцепившийся клещом и не выпускающий из своих лап на втором, на третьем можно вообще оказаться без сапог), перебортировав колёса, испытав антидрон по невидимым в однотонном тускло-сером невыразительном небе укроповским «квадрикам» — только лишь слабый зуммерящий звук, наговорившись вдоволь с встреченными бойцами, накурившись до обдирающий горло сухости, мы двинулись из села, когда увидели между двумя блокпостами пару машин и с дюжину солдат. А вдруг наши? Мы не упускали ни одной возможности встретить их, и Господь вознаградил: высокий боец смеялся, что-то рассказывая, и на наш вопрос всё так же с улыбкой ответил, что да, земляк, из Драгунского.