Много чего повидали Андрей Терехов и его друзья за время поездок: в покер с костлявой поиграть пришлось пару раз, но в целом все прошло удачно. У них у всех семьи, дети и никаких преференций перед государством нет. Даже не мечтают, что какая-нибудь страховая компания застрахует их жизни и здоровье: СВО — это форс-мажор. Каждая поездка — это риск, это титаническая работа по выбору маршрута, проводников, мест посещения и пребывания при условии, что там каждый час всё меняется. Многое приходится делать экспромтом, но здесь уже соображать надо быстро, а не рассуждать…
— Понимаешь, вроде многие оказывают помощь, хотя и не помощь это, а наша плата за то, что позволили уничтожить великую державу, на руинах которой вырос этот чертополох под названием Украина. И нередко так называемые волонтёры оказывают помощи на копейку, а крику на целковый: громче всех орут: «Вот он я! Это я купил «квадрик»! Это я отвёз тепловизор!» Не волонтёры это, а военные туристы: четверо или пятеро в «ларгусе» с пятью коробками кильки и на каждом по пять видеокамер… Пиарщики, они дальше Луганска редко выезжают, фото возле танка сделают, и вот эти герои всех войн едут открывать фонды… Не успеешь вернуться, а в городе пара-тройка новых фондов. И люди несут им, а куда это уйдёт, никому и не известно, это все на их совести. Тех, кому мы помогаем, порядка шести с половиной тысяч. Оренбуржье всегда было надежным тылом для фронта, для родины, ну а мы стараемся, не жалея сил, ответить на ZOV Родины, ведь слова «мама» и «Родина» — оба женского рода…
Андрей Терехов, позывной «Гюрза», и его товарищ Максим Александрович Митин, оренбургские казаки, люди вольные и души открытые, гуманитарщики, по зову души привезли целую фуру крайне необходимого на фронте. В конкретные подразделения привезли, адресно, с учётом потребностей. И не шумят об этом на каждом углу — добро оно тишины требует.
Славные мужики, сил и здоровья им.
Февраль
Витя Носов радуется как ребёнок, когда видит блокпост местных пацанов в Можниковке. Ветер полощет советский, российский и десантный флаги — значит, всё нормально, целый, не разобрали. Едва только притормозили, как словно горох рассыпали: зазвенели голоса весенней капелью:
— Дядя Витя приехал! Десантура! Разведчики!
Как на подбор конопатые и огненно-рыжие, одеты скудновато, но чисто и улыбаются во весь рот.
— Не-е-е, — улыбаясь, тянет Витя и веско поднимает палец вверх. — Не рыжие, а солнечные, солнцем поцелованные. Короче, солнышки.
Они здесь с начала лета: сперва соорудили шалаш с подаренным проезжавшими нашими бойцами красным флагом, а потом и российским, затем сложили укрытие из снарядных ящиков (какие-то ненастоящие хохлы: те всё в дом, а эти из дома), написали: «Казарма ВДВ». От этих слов Витя умилялся каждый раз: тронули они сердце старого десантника, и привёз он им сначала десантный флаг, потом тельники, Витя Меркулов подарил пару винтовок (макеты «мосинок», но как настоящие).
Останавливались проходящие колонны, дарили ребятам сухпайки, а те в ответ выносили вишни, сливы, яблоки. Местные сначала смотрели на детские забавы косо — как-никак, а русские оккупантами ступили на землю украинскую, но, когда через село легла асфальтированная дорога, взгляды их смягчились. Да и оккупанты какие-то странные: не грабят, не насилуют, продукты если и берут, то исключительно за плату, но всё чаще своим делятся. Дорога на селе — это артерия кровеносная, пульсирует день и ночь, по ней жизнь прокачивается, потому селяне знают ей цену и прямо-таки боготворят. Дядя Толя каждое утро выходит к дороге, простукивает своей палочкой, чуть ли не поглаживает и говорит, что за свои почти семь десятков лет впервые видит такую дорогу.
— Мы теперь все в голос твердим: «Спасибо, Россия!» Вот вернули вы наше село к жизни, а я уж думал, что при украинской власти оно совсем загнётся. Ну а пацаны на блокпосте раньше нас поняли, какой свет несёт Россия. Раньше всех поверили в вашу армию. Тут никакие агитки и комиссары не нужны: лучшая пропаганда — это вы. Вы та самая народная дипломатия, которая похлеще любой другой…
Однажды десантный флаг исчез. Витя допытывался у мальчишек, но те гнули взгляды вниз да вкось, отнекивались, пожимали плечами. Понятно: всё-таки боялись. Тогда бывший старшина, распахнув куртку и положив широченную ладонь на рукоять ножа, коротко распорядился:
— Передайте тому, кто взял флаг, если к моему возвращению он не будет на месте, — полсела вырежу.
На обратном пути из Луганска десантный флаг развевался над блокпостом. Спрашивать не стали, кто вернул: достаточно самого факта.
Саша припарковал «бусик», что дал нам Вадим Германович Радченко, на обочине, Витя вытащил коробки с конфетами и печеньем — традиция, мальчишки тут же обступили его, светясь радостью. Расспросил об обстановке в селе, об учёбе, кратко выслушал ответы по заданным в прошлый раз темам — учитель строгий, проверяет уроки досконально, несмотря на наше нетерпеливое: «Да поехали уже, Ушинский!», удовлетворённо хмыкнул: уже лучше, но всё равно на «отлично» чуть-чуть не дотягивают. Строго наказал поделиться с сестрёнкой гостинцами. Приобнял, на прощание пожал руки. И долго ещё стояли на обочине поцелованные солнышком юные можниковцы, махали руками и улыбались. Наша «народная дипломатия» давала свои плоды.
Комбат из мобилизованных, лет сорока, высок и крепок. Бывший подполковник полиции, два года как на пенсии, хорошая работа на гражданке, но пришла повестка — не стал «отмазываться». Сначала был рядовым, но через месяц ввиду отсутствия командиров и общей подготовки назначили сначала взводным, черед пару недель ротным, а теперь вот дали батальон. В подчинении все «мобики», мужики дух вольницы почувствовали, мозги никак в кучу не соберут — «отвязались» вне дома, от жён, свободу почувствовали, потому с дисциплиной не очень. Не все, конечно, есть опора.
Комбат привык к дисциплине и уважению закона, поэтому от бардака, разгильдяйства и глупости начальства шалеет.
Выкопали окопы, оборудовали блиндажи в три наката с изоляционной плёнкой, обшили стены доской и пеноизолом, на дно окопов уложили решётки, сделали водоотводы: воюй — не хочу. Проверяющие из столицы приказали переселиться в выкопанные подрядчиками окопы и бетонные блиндажные колпаки. Водоотводов нет, решеток на дне окопов тоже нет, внутри блиндажей нар нет, зато в приказном порядке заставили подписать формы КС-2. В итоге, как только земля стала оттаивать, то один такой бетонный блиндаж превратился в братскую могилу для отделения — накренился и завалился, придавив спавших. В двух других спящие бойцы захлебнулись от хлынувшей с полей воды: полчаса — и окоп доверху заполнялся талой водой.
Комбат говорил об этой начальственной дури с какой-то покорностью, как о неизбежном зле. Блохи тоже собаку кусают, что не мешает ей служить хозяину верой и правдой.
— Не лезли бы эти проверяющие со своими указаниями, не дергали бы личный состав дурацкими приказами, а дали бы отмашку: «Вперёд!», так мы бы давно уже и Волчанск, и Купянск, и Изюм взяли бы. Дух у ребят боевой, руки чешутся, только вот с головой не дружим. Ни «квадриков» тебе, ни «теплаков», зато боевые листки подавай. Умники. А что в них писать? Что утонули в окопах да блиндажах? Мы ж во второй линии, мы воевать хотим, а нас третий месяц мурыжат и ребят на передке не меняют. Поговоришь-послушаешь: от комвзвода до комбрига все так считают, а выше что, дебилы? Или какая-то очень стратегическая стратегия?
Практически ни одна поездка не обходится без накладок, несуразностей, нелепостей, а виной всему наш природный русский «авось», дурость, лень, бестолковость, недомыслие, самонадеянность, неорганизованность и всё остальное, без чего наша жизнь становится пресной и какой-то по-немецки размеренной.
Вот и на этот раз в хлам разрушенном городе, где вороны и те в редкость, угораздило угодить по глупости к «вагнерам». В плен — не в плен, но «изолировали». Ощущение не ахти, когда полная расслабуха, и ты по-кошачьи млеешь под солнышком, щедро в лицо швыряющем тепло пригоршнями, а через секунду между лопаток даже сквозь бушлат холодок от ствола автомата. И хлёсткое: «Быстрее!» Будешь плестись, перебирая ногами, — в лучшем случае прикладом в спину, а то можно и пулю схлопотать. Конечно же шальную.
Солнце купалось в искрящемся насте, плескалось, разбрызгивая тысячи искрящихся крохотных солнечных осколков, играющих на гранях алмазных кристалликов снега. Зато в тени, да ещё издали, он казался синими лужами, растекающимися от грязно-красных и грязно-белых развалин домов.
Было безветренно и по-весеннему тепло, подтаявший снег уже не скрипел морозно даже в тени, от слепящего солнечного света глаза сразу же начинали слезиться — поленился возвращаться в машину за защитными очками и теперь щурился, прикрывая ладонью глаза.
Это был наш пятый приезд в Попасную, или, как говорил Витя Носов, пятое пришествие. Все попытки вразумить его, что пришествие как-то неуместно употреблять, не возымели результата, хотя чуть-чуть скорректировал: мы — это явление.
— Явление Христа народу.
Теперь одно такое «явление» топало под конвоем по раздолбанной улице, мысленно моля Господа, чтобы он уберёг второе «явление» от вмешательства в ситуацию. И вообще кого-либо: со мною Хорват — и этого более чем достаточно. Он работал с «музыкантами», он кого-то наверняка знает из тех, кого знают они, может быть, даже из тех, кто принимает решения. Он вообще знает, что делать и что говорить.
Хорват идёт впереди с двумя «музыкантами» уверенно, не быстро, но и не медленно, не суетливо и с достоинством. Я волочусь следом, приотстав — как на грех, нога к такой скорости не готова, отстаёт, и со стороны походка наверняка напоминает скачущего в борозде старого грача — хромого и старого.
Подошли к дому «со сниженной этажностью» — два верхних этажа снесены начисто, завернули за угол. Вход в подвал завешен одеялом — каким-то затасканным, старым и не стиранным со дня своего рождения. Первым спускается Хорват, я следом, мысленно отсчитывая ступеньки: две, четыре, семь… Куда ведут? В преисподнюю? Во всяком случае, в «оркестровую яму». Они едва подсвечиваются фонариком: луч какой-то размытый и тусклый. Может быть, проблема с батарейками? Хотя нет, конвой светит нам в спины — контролирует руки, потому свет на ступенях не концентрируется. Чёрт возьми, а где мой фонарик? Кажется, в рюкзаке остался, хотя вряд ли пригодился бы: без разрешения лучше не доставать его, не включать, и вообще мы послушные, белые и пушистые.