— А ты ещё полазь где не надо — наверняка случай поговорить с ними представится, — сдержанно и неодобрительно проворчал комдив.
А «вагнеры» оказались ребятами что надо. Дисциплина — блеск! Беспрекословное повиновение. Один боец собрался было дать телефон своей матери, чтобы мы позвонили и сообщили, что у него всё в порядке, но товарищи остановили: без разрешения командира — ни в коем случае. Профессионализм — на высшем уровне. И при конвоировании, и в подвале, и потом «личка» — все работали отменно, страхуя друг друга. А ещё чувствуется безмерное уважение к своим командирам.
Если Витя что задумал — танком не своротишь. На этот раз ему втемяшилось самолично вручить ребятам медали за спецоперацию, но только в окопах на передовой. Отговаривать, ссылаясь на опасность, — только подливать масло в огонь. День выдался на редкость мягким и даже душегрейным: солнце, выныривая из-за клубящихся облаков, раз за разом швыряло пригоршни тепла, напоминая о скорой весне, ветер где-то заплутал и не прорывался в городские развалины и даже снег, ещё не подтаивая, уже морозно не скрипел. Возле «тюльпана» суетились командиры, которым заместитель комбрига по вооружению что-то доказывал, размахивая руками и матерясь. Поодаль на утоптанном снегу внаброс лежали привезенные мины: разница в калибре с миномётом у одних на два миллиметра меньше, у других — на семь больше. Начарт клял производителей, тыловиков, а подвернувшемуся под горячую руку водителю установки Пашке отвесил затрещину.
Сцена, конечно, забавная и ставшая обыденной в последнее время: снарядный голод, сломанная техника, отсутствие каких-либо надежд усугублялись бездарностью командования, тупо посылавшего пехоту на укроповские укрепы[112] без артиллерийской поддержки, сваливая все беды на неточность стрельбы артиллеристов. И никому не было дела, что стволы в лучшем случае пятой категории и должны быть списаны еще лет пятнадцать назад, что порох негодный, потому и летят снаряды куда зря и всё мимо цели, густо пятная землю лунным ландшафтом.
Слушать всю эту надоевшую до оскомины лабуду желания не было. К тому же надо было успеть до сумерек вернуться обратно, поэтому комдив торопил. До передка оставалось километра полтора, когда он приказал «спешиться»: покинуть кузов «Урала» и дальше добираться на своих двоих. В блиндаже «Корд» молча щупал лесопосадку метрах в трёхстах — там были позиции укров, молоденький паренёк подбрасывал дрова в печурку, пятеро бойцов на корточках терли спинами стенку окопа. Эти пятеро — те самые награждаемые. Вообще-то их должно было быть семеро, но двое решили не возвращаться в дивизион: отпустили в отпуск на пару суток, но сдали у мужиков нервы.
— Один уже был с медалью «За отвагу» — воевал что надо, труса не праздновал, отличался храбростью, а здесь сломался. Пил беспробудно все дни, приехали забирать «невозвращенца», так он медаль выбросил в окно и кричит, что обратно не вернётся. Жаль мужика. — Комдиву неловко, но жизнь есть жизнь, ничего не поделаешь. — Второй тоже парень отчаянный, вот и представили, а оно вишь как. Мама его говорит, что пьёт и плачет, пьёт и плачет. Просила не забирать. Думаю, пройдёт, так что медаль пусть пока в штабе полежит.
Снимать блиндаж с пулемётом Витя запретил: а вдруг по виду посадки за амбразурой опознают позицию. А сам процесс награждения толком снять не удалось: окоп узкий, спина у бывшего старшины широченная, а Серёга с камерой позади него.
Обратно двинулись вдоль кромки поля с былками подсолнечника. Метров через триста упали первые мины, потом стали ложиться всё плотнее и плотнее. Почти километр где ползком, где перебежками, но выбрались из зоны обстрела. Вернулись засветло, усталые, взмокшие под брониками, но какие-то другие, словно обрели что-такое, чего нет у других. Словно эти разрывы содрали какую-то окалину и на белый свет смотришь уже иначе.
С Северодонецком придумал Женя Бакало. Ехал он в Лисичанск, но уговорил его завернуть к Наталье Ивановне — проведать одинокую и пожилую женщину, передать фрукты, выслушать. Порою именно выслушать в большей степени необходимо, нежели продукты доставить: духовное всё-таки превалирует над материальным, хоть и дедушка Маркс решительно против. Но немецкий еврей прагматичнее славянина, не ровня ему, потому и не понять ему непредсказуемую и мятущуюся славянскую душу.
Женя родил в Северодонецке идею Детского досугового центра патриотического воспитания и начал создавать его с нуля. Три десятка лет город, как и вся Украина, был лишён русской книги, русских фильмов, русского слова. Русская культура перекочевала в домашние библиотеки. Успело вырасти целое поколение, у которого стирали генетическую матрицу русскости. Теперь не потерять бы следующее, которому без помощи извне толком не разобраться в своей истории.
При въезде в город слева храмовый комплекс и кладбище, на котором целый ряд свежих крестов. Может быть, здесь лежат отцы и братья тех мальчишек и девчонок, которых мы взялись вернуть в русскость? Кем они вырастут? Мстителями? Или с ущербным осознанием побеждённых? Нет, они должны жить с убеждением, что произошёл страшный эксперимент над сознанием живущих на территории, называемой Украиной. Что требуется раскодировать тончайшую ткань сознания, чтобы они не воспринимали Россию врагом. Не только это надо сегодня, здесь и сейчас — нашим детям и внукам надо, потому что топорно сделанное в феврале будет еще долго аукаться в поколениях.
Женя пошёл в администрацию. Пошёл полпредом великой страны, уполномоченный… Белгородским отделением Союза писателей России и Союзом белгородских литераторов. Да, самодеятельность. Да, кустарщина, но мы это делаем! Привезли книги, художественные и мультипликационные советские (!) фильмы, настольные игры. А ещё привезли веру, что теперь они не одни.
Всегда коробили эти обязательные снимки с гуманитаркой — обязательная раздача под объектив камеры, обязательные слова благодарности, обязательный перечень переданного. А ещё закрытые лица бойцов. Своего лица никогда не скрывал, как и имени. Мои друзья — тоже. Здесь чуть ли не директивный запрет на съёмки лиц. Почему? Зачем?
— А это чтобы родных не доставали. У нас своих укроповских уродов хватает, затихарившихся, выжидающих. И потом, а если в плен попадёт? Тогда хоть поваром назовётся или конюхом, — объяснял мне один штатный замполит, то есть офицер по работе с личным составом.
Вроде бы и прав, а всё равно что-то в этом от лукавого. Правое же ведь дело делаем, так чего лица прятать?
Мы встретились с ним ещё летом прошлого года. Причём совершенно случайно: их батальон «Рысь» стоял неподалёку за Изюмом. Впрочем, большинство встреч в жизни случайны, а на фронте особенно, хотя, с другой стороны, закономерны, поскольку на войне мы оказались отнюдь не волей случая.
Точёное лицо напоминало лица героев фильмов про индейцев периода моей молодости с неизменным Гойко Митичем — Главным Индейцем Советского Союза. Широкоплечий, поджарый, не в меру загорелый, в распахнутом вороте десантный тельник, разгрузка, ремень автомата переброшен через плечо — всем своим видом он выражал уверенность и силу.
Встреча была мимолётна: у командира «Рыси» Илима уточнили какие-то детали, а он молча стоял рядом, внимательным острым взглядом прощупывая нас. Даже не познакомились, лишь молча пожали друг руки при встрече и также молча при расставании. Уже когда он уехал по своим делам, комбат вспомнил:
— Чёрт возьми, мой зам тоже белгородец. Заморочили вы мне голову, не познакомил вас. Он мужик интересный, американский индеец по крови, а теперь вот белгородский индеец. Ну, дай бог, ещё свидимся.
Не довелось тем летом больше пересечься ни с Илимом, ни с нашим белгородским индейцем. А в феврале раздался звонок. Незнакомец представился, сослался на Колю Резникова, давшего мой номер, попросил встречу. Хотя его имя ни о чем не говорило, как ни силился вспомнить, перебирая все имена, застрявшие в памяти, но на встречу всё же согласился.
Я его узнал сразу: он мало изменился, разве что был одет в гражданку. Точёное лицо, крепкое рукопожатие, пронзительный взгляд карих глаз.
— Александр Чевола, капитан ВДВ в запасе, батальон «Рысь». Списали по чистой. Теперь вот ищу работу.
Когда началась СВО, он работал в Москве на фирме. Сразу же пошёл в военкомат, но брать в армию отказались: возрастом не вышел, шестидесятилетний рубеж перешагнул. Никакие уговоры не помогли. Предложил военкому дать кого-нибудь из молодых офицеров, чтобы потягаться на любой дистанции, но военком отмахнулся: нечего здесь турниры устраивать, сказал «нет» — значит, «нет».
Бывший подполковник был упрям, поэтому поехал в Луганск. На автовокзале подошёл к двум военным, с ходу сказал, что хочет воевать, и попросил помочь попасть в какую-нибудь часть. Так и оказался в батальоне «Рысь».
Начинал рядовым, но через неделю его пригласил комбат:
— Ну-ка, братец, давай-ка начистоту: ты кто?
Пришлось рассказать, что служил в десанте, потом в бригаде спецназа в Монголии. После расформирования уехал к себе на родину, в Грозный, был заведующим клубом — другой должности в развалившейся стране для боевого офицера не нашлось. Потом полыхнула Чечня, война, дом разрушили при бомбёжке, в двухтысячном демобилизовался и с семьёй перебрался в Белгород.
Так он стал замкомбата.
Чевола — индеец, точнее, серый — так индейцы называют полукровок. Отец у него индеец из племени Оглала народа Лакота, что в Южной Дакоте, потомственный вождь общины Старое Ожерелье, волею судьбы оказавшийся на просторах России, а мать — терская казачка.
В четырнадцать лет прошел обряд Хамблечхие — Поиск Видения. Это когда юноша становится мужчиной, приобретает духа-покровителя и получает взрослое имя. Так Александр Чевола получил индейское имя Маленький Танцующий Ветер. Наверное, потому, что он был стремительным, как ветер, с легкостью обгонял не только сверстников, но и взрослых. А еще его дядя Железный Пёс приучил терпеть боль и никогда не просить пощады.