«Двухсотых» и «трёхсотых» вынесли первыми, чтобы психологически удручающе не воздействовать на подходящее необстрелянное подкрепление.
В балочке в ста метрах от первых окопов и в трёхстах от второй линии встретились с уходящими в тыл штурмовиками. Ротация — они оттуда, а мы на замену. Их горсточка — всё, что осталось от батальона. Нас почти в дюжину раз больше. Их лица высушены, взоры потуплены, тускло смотрят на желтовато-серые былья прошлогоднего травостоя, кожа обтягивает скулы, какая-то серо-коричневая, двухнедельная щетина делает их одного возраста. Наши лица свежи, румяны от быстрой ходьбы, глаза любопытствуют, жадно обшаривая встреченных.
— Когда от батальона остаётся два десятка человек и выжившие отказываются идти на штурм, я их не спешу осуждать, — глухо цедит сквозь зубы комбат.
Он знает, что говорит: сам трижды водил ребят на штурмы опорников и чудом оставался жить. Его предшественник на передок не выходил — командовал из штаба батальона. Осуждал тех командиров, кто руководил штурмами из окопов. Но от судьбы не уйдёшь: «хаймерс» лёг точно в дом, похоронив комбата.
Наш комбат улыбается: за мною ещё побегать надо, я же на месте не сижу. И верно: его в штабе не застать, он все время в ротах, а то и вместе со штурмами. И пока ни одной царапины!
Мы вновь под Кременной. Тянет магнитом, не отпускает. Почему? А там всё настоящее: люди, чувства, взгляды, слова. Без позёрства, без приукрашивания, без вранья.
Укры вылезли днем. Нагло и дерзко, без привычной артподготовки рванули к нашей позиции, рассчитывая на внезапность. Мы сидели на дне окопчика, трепались, второй номер изредка приподнимал над бруствером голову, ощупывал взглядом опушку сосняка и вновь нырял к нам, боясь пропустить сказанное слово. Его голова появлялась над бруствером с завидной периодичностью, словно перископ подводной лодки, и эта периодичность едва не сыграла злую шутку. Укры подбирались как раз, когда его голова скрывалась, а как только вновь показывалась над окопом — замирали. На этот раз он высунулся неурочно и заорал: «Укры!!!»
Метла взлетел с разворотом на одном носке, изобразив тулуп (поневоле овладеешь искусством балета), и через мгновение его пулемёт уже зачастил, выкашивая лесной подрост. Справа и слева ему вторили «Корд» и близняшка ПК (пулемёт Калашникова), кто-то из ребят жахнул из «граника». И всё-таки они подошли слишком близко и даже швырнули пару гранат, хотя эта близость оказалась для них роковой: пулемёты валили их в упор. А второй номер, с безмятежным лицом и не выпуская сигареты изо рта, неторопливо набивал ленты — работа такая. И над траншеей висел с озорной веселостью мат: поймал Метла кураж по полной.
Когда всё закончилось, насчитали полтора десятка укров, что остались лежать в полусотне метров и только напротив нашей позиции. Впрочем, не об этом речь, то пусть для отчёта штабные считают: я впервые видел раскалившийся до малинового цвета ствол ПК, будто его из горна вытащили.
Вы уж извините, что мат не убрал из ролика: тут лишь на третьи сутки удалось в ТГ видео поставить, а уж мат «запикать» — так и вовсе непостижимо. В следующий раз попрошу мужиков изъясняться деликатнее.
В каждом подразделении несут службу либо кот, либо пёс, либо оба и вместе. Некоторые даже звания имеют, а совсем некоторые удостоены медалей. О Персике из артдивизиона уже рассказывал: медаль «За отвагу» без колодки носит на ошейнике от блох. Удивительно, но кошки и собаки на передке дружат: спят, прижавшись друг к другу, согреваясь, едят из одной миски, причем оставляя друг другу кусочки мяса, а кот обязательно притащит мышей своему другу. И ещё вылизывают друг друга — умилительное зрелище. Живут совсем не как кот с собакой — людям бы поучиться. Главное их предназначение — предупредить об опасности. Так уж у бывших ополченцев, потом бойцов второго корпуса Народной милиции ЛНР, а теперь подразделения ВС России заведено еще с 2014-го. Ополчения уж давно нет — «переформатировали» в Народную милицию, второго корпуса НМ тоже нет, а традиция осталась. И отношение к ним действительно как к бойцам, и хоронят тоже с почестями. Друзья-однополчане, павшие в бою.
— Давай, братан, делай утро. — Ветер ставит пластмассовый таз с водою рядом с котом. Он хорош и без утренних процедур: сизо-голубой с белой манишкой на груди, белоснежных носочках, лоснящийся от сытости и барской жизни. Впрочем, сибаритствовать особо ему не приходится: и мышей ловит, и акустиком служит. Не успел звук «выхода» мины или снаряда достичь траншеи, как Проня (имя кота) с воплем стремглав бросается в блиндаж и ныряет под нары.
Сейчас он по просьбе Ветра изображает утреннюю синусоиду: с видимым наслаждением потягивается, выгибая дугой спину, потом поднимает хвост трубой и делает уже глубокий прогиб, зевает во всю кошачью пасть, осматривает присутствующих, словно спрашивая: «Ну, как представление? А вы, грязнули, руки хоть вымыли? Запомните, лодыри: гигиена прежде всего!» Разминка закончена, и Проня подходит к пластмассовому тазику с водою.
Умывание неурочное — почти полдень, так что ритуал гигиены превращается в аттракцион для гостей. Бросает взгляд на нас: смотрят ли? Окунает лапку в воду, несет её к мордочке, вытирает нос, рот, щеки. И так раз пять-шесть, после чего вытирает мордочку уже другой сухой лапой.
Спектакль окончен. Ветер берёт его на руки, поглаживает и даром что не мурлычет вместе с ним. Сегодня у Прони, по сути, выходной: ветрено, сеет дождик, беспилотники не летают, а значит, укры слепы и лишь дежурно строго по времени присылают весточки — чаще мины, реже снаряды и совсем редко «хаймерсы». Потому и лазим по траншеям, особо не остерегаясь, разве что на совсем открытых участках голова сама вжимается в плечи: снайперы всё-таки иногда дурью маются, да ещё ошалевшие укры иногда оборону прощупывают большими да малыми группами.
У нас любят стращать наёмниками: и много их, и вооружены до зубов, и чуть ли не со всего мира гиены собрались на раздел добычи, и все поголовно Рэмбо. «Дикие гуси» по большому счёту оказываются натовским спецназом, польской десантурой, военными спецами и лишь горстка — действительно искатели удачи, то есть наёмники. Только вот добыча, то есть мы, оказалась зубастой и вообще таковой становиться ну никак не желает.
На нашей стороне нет наёмников и быть не может — мотивация иная. У нас добровольцы — бессребреники, носители идей социальной справедливости, антинацисты. За эти годы приходилось встречать ирландца, финна, чехов, поляков, немцев, французов, бразильца, испанцев — только успевай перечислять. Все начинали с ополчения, когда не только ни копейки не платили (молодые республики просто не имели для этого средств), но даже оружие приходилось добывать самим.
Жан Клод — гвинеец, бывший студент Луганского сельхозинститута, в 2014-м домой не уехал — пошёл в ополчение. Несколько раз ранен. Ребята зовут Жан Клодом за виртуозное владение телом и кулаком. Симпатяга, умница, стеснительный до неприличия. На родине ждёт тюрьма, а здесь… Пока гражданин мира. Когда переводили подразделение в «штатку», штабные чесали затылок: разве можно его в армию зачислять? Воевать восемь лет за Россию — можно, кровь за неё проливать — тоже годится, а теперь и без него обойдутся. Только все бойцы стали как один за него, так что он нынче вроде как сын полка. Русский мир, одним словом, который своих не бросает, но в Российскую армию не зачисляет.
Вторые сутки сеет дождик, хлюпает под ногами раскисшая земля, мокнет понуро стоящая ненакрытая сетями техника (на всю сетей не хватает, а сейчас и так сойдёт — беспилотники не летают), серо и тускло. Вторая линия обороны: окопы в полный профиль и с выстеленным щитами дном, водоотводные канавы, блиндажи. До передовой в пределах километра — там сегодня относительно тихо: изредка разрывы мин, работают «Корды» и что-то тяжелое вроде «зушки».
Блиндаж тесноват, зато обжитой. Женщина способна даже лачугу сделать уютной, но эти мужики могут дать фору по обустройству: соорудили стеллажи, пол накрыли ДВП, а поверх коврики-половички, топчаны и т. д. Короче, всё чин чином. И удивительно чисто: в грязной обуви никто не заходит.
— Мы — олимпийский резерв страны. Вот есть БАРС — боевой армейский резерв страны, а мы олимпийский. Нас хоть сейчас на Олимпиаду — всех порвём, — смеётся Зима.
Этот «олимпийский резерв» — особый отряд комбрига. Где прорыв «заштопать», атаку возглавить, «нашухарить» в тылах укров или рейд за «языками» — это они. Самые стойкие, надёжные, штучные. Особый отбор: всем за полтинник, все состоявшиеся, все семейные (это чтобы поросль осталась), а кто-то уже внуками обзавёлся.
В блиндаже трое: Зима, Блэк и Кот — отдыхают после ночной вылазки (притащили «языка»), остальные на задании. «Язык» — поляк и очень разговорчивый.
— С Дебальцева бьём их, а они всё не кончаются. Расползается плесень, но ничего, сотрём.
Все краснодонские: Блэк — шахтёр с навечно врезавшейся в поры кожи угольной пылью и словно выкрашенными ею же ресницами. Кот держал шиномонтаж — совсем малый-малый бизнес, ну а Зима — математик, кандидат наук и преподаватель института.
Когда тебе за сорок — воевать тяжеловато физически. А если за полтинник — то и подавно. Они — исключение из правил, потому и отбор индивидуальный. Требования как в отряд космонавтов: психологическая совместимость, готовность к самопожертвованию, физподготовка (не бицепсы, а выносливость и для начала подтягивание-отжимание, бег по пересечёнке на запредельные дистанции и полоса препятствий).
— У нас так: сколько тебе лет, столько и отжимайся. Двадцать — значит, двадцать, тридцать — давай тридцать, пятьдесят — будь добр полсотни жми.
— А если шестьдесят плюс? Тоже отжиматься?
— Ну, вас отход прикрывать — самые надежные, — смеётся Зима. — Убежать — не убежите, а так положи вас на пригорочке, дай в руки автомат, привали камешком, чтобы ветром или взрывной волной не сдуло, и спокойно делай своё дело.