сени мобилизовали. Так и оказался опять в Луганске, но только теперь как военнослужащий российской армии. Смех, да и только: хотел в России осесть, а судьба вон как крутанула, опять выбросила на берег луганский.
Фёдор улыбается: вот закончится война, и буду города восстанавливать. Мужиков мало осталось, а у него всё-таки специальность: и каменщиком может, и плотником — шабашка всему научила.
Командир им не нахвалится: надежнейший мужик, все бы так воевали, как он. Месяц назад вторую медаль получил — «За отвагу». Дрогнули мужики, подались было назад, да Фёдор свой миномёт за скатом высотки установил и давай гвоздить укров. Расчёт минами шпарит, а он на макушке залёг и корректирует. Когда мины закончились, заменил раненого пулемётчика.
Фёдор отмахивается: да ничего особенного и не сделал. Надо же было ребят выручать, а он, почитай, самый опытный. Ему бы буссоль, настоящую, артиллерийскую, он бы тогда мины клал в копеечку. Хитрит Федя, прознал, что мы такую штуковину в дивизион привезли, вот и обхаживает. Обещать не стали, но на заметочку взяли: а вдруг повезёт?
Сидели с Французом, пили чай из трав, говорили. В тростнике надрывались лягушки, заглушая своим ором близкие разрывы. А вот голосов птиц не слышно: подались от греха подальше туда, где тишина живёт.
Глаз у него закрыт — будто прищурился перед выстрелом. Лоб перечеркнут глубоким шрамом. На руке следы ожога и шрамы. Его давно должны были комиссовать, а он сбежал из госпиталя в свой батальон. Это уже диагноз.
Все его ранения сентябрьские, когда укры проломили нашу оборону и двинулись на Изюм. Вообще о ранениях расспрашивать не принято: захотят — расскажут сами. Вот и он сам завёл разговор, но не столько о себе, сколько о Вороне, своём погибшем друге. Они тогда на «уазике» рванули в свой батальон: БК везли. Не знали, что его уже смяли и что на лесной дороге их уже поджидает засада.
Из «Корда» укры ударили почти в упор, рассыпав лобовое стекло и прошив Ворона насквозь: броник против крупного калибра что фанера. Французу осколок стекла вошёл в глаз, хотя по пронзившей боли будто проник в мозг. Пуля порвала мышцы на ноге, которая сразу же одеревенела. И всё же он смог удержать машину и вошёл в поворот чуть ли не на двух колёсах, едва не скребя бортом по грунту. Он почти вырвался, но разорвавшаяся сзади граната из РПГ подбросила машину, и та пошла юзом в кювет, опрокидываясь. Из разорванного бензобака бензин залил руку и вспыхнул.
Французу повезло: укры решили, что Ворон был один. А он, загасив пламя на горевшей руке, волоча ногу, ослепший от боли, брёл по лесу. Обессилев, падал, вставал и снова шёл. И так пять часов. Думал, что уже выбрался к своим, а вышел опять к своей машине — закружил леший, привёл к погибшему Ворону. Укры выволокли того из кабины и бросили на горевшую землю. Зачем?!
— Понимаешь, он погиб в сентябре, а в феврале родился у него сынишка. Ну как я мог по госпиталям валяться? Как сыну его скажу, что не отомстил убийцам его папки? Нет, платить им и не расплатиться. Никогда. Они из 93-й мехбригады были. Я их в плен не беру.
Он помолчал, докурил сигарету, каблуком капнул песок и спрятал в ямку окурок. Лягушки совсем страх потеряли и орали изо всех сил. Или пели свои лягушачьи песни? А может, души погибших солдат оплакивали?
— Это самая страшная война в столетии. Гражданская, сами с собою воюем. Нет у меня зла на них и гнева тоже нет, как и ненависти. Ничего нет. Для меня их просто не существует. Изначально не существует, потому я их не убиваю — я мир от скверны очищаю. Я — чистильщик. Они нелюди, им не место на земле. И мы их всё равно одолеем. Несмотря ни на что и вопреки всему.
Из резервов у комбрига оставались только автомат с неполным БК, шесть гранат и две «мухи». Положенный по штату адъютант уже третий час лежал за стеной сарая с простреленной головой — не было возможности вывезти. Который день его бригада не вылезала из непрерывных боёв, и он уже дважды самолично выходил в окопы, чтобы отбить атаку. Обещанное подкрепление не дошло: его бросили на фланг и положили на «штурмах».
Повезло: укропы выдохлись, и теперь работала только их арта. Комбриг не материл начальство: он от них ничего не ждал и надеялся только на себя и своих бойцов.
— Работаем, парни, работаем, всё нормалёк.
И они работали. Спокойно, не обречённо, даже с куражом.
Мы встретились с ним вечером: пришла подмога, и он выбрался в штаб. Нет, вовсе не для того, чтобы высказать всё, что он думал о способностях старших начальников. Они для него понятны со своей мозговой стерильностью. Он приехал, чтобы доложить: его ребята выстояли. Вопреки здравому смыслу. Рутинная работа — докладывать, выслушивать, убеждать. А потом послать все штабные замыслы коту под хвост и сделать по-своему, но так, чтобы комар носа не подточил. Чтобы свести к минимуму потери, а лучше вообще избежать их, но задачу выполнить.
Комбриг устал. Очень устал. Зверски. А еще у него разламывалась голова до темноты в глазах — старая контузия давала себя знать. Ему бы в госпиталь для начала, а потом в санаторий, но он молчал и лишь скрипел от боли зубами. Он не мог оставить свою бригаду. Не имел права. Он — офицер, а значит, честь прежде всего.
Это тоже наша армия. Прежняя, комбриговская, ещё советская. Хорошо бы будущая, но не по годам увидеть её рождение. Хотя нет, она рождается сейчас, очищается, преображается. Наша, родная, российская, армия вот таких комбригов и комбатов, таких бойцов, которые готовы стоять до конца. А эти с торгашеским сознанием уйдут. Это пена, из которой никогда не родится Афродита. Они временщики. Время очищения уже наступает и наступит.
Мы прощались с комбригом, а прощаться не хотели. Обещали вновь приехать, уйти к нему в бригаду, а там хоть в окопы, хоть с «глубинщиками». Он улыбнулся: вот сбросите годков двадцать, тогда рассмотрим вашу заяву, а пока гудбай, старики.
В 488-й полк вызвались «доставить» Байк и Дженсер (для меня по-прежнему привычное Дэн). Решили, что им любая задача по плечу, что они непревзойденные проводники и даже следопыты, а на поверку едва не стяжали лавры Сусанина. Слава богу, Витя досмотрел-таки в сообщении командира координаты точки сбора, а то бы плутали по лесным тропам, и неизвестно ещё, чем бы всё закончилось.
В полку многие бойцы из Брянска и области, с лесом если не на «ты», то в приятелях. И всё же даже их донимали комары и гнус, эти кровожадные апачи, поэтому ребята робко попросили по возможности привезти спрей или какую-нибудь мазь. Именно робко и как-то стеснительно: не к лицу мужчинам слабину давать, но уж очень загрызли эти зудящие вампиры.
Мы вышли на базу, когда командир еще добирался со своими бойцами, поэтому встретил нас крепкий парень с голым торсом и широченной улыбкой на симпатичном лице. Чистый русак с голубыми глазами. Прибыл пару часов назад, успел постирать бельишко да «пиксель», теперь ловит кайф, покуривая сигарету, наслаждаясь кофе и тишиной. Впрочем, тишина условная: неподалёку работает арта, подвывают «грады», доносятся взрывы «ответки».
Из леса на опушку выбрался, натужно урча, тентованный «Урал»: прибыл командир со своими бойцами. Он степенно вылез из кабины, что-то сказал водителю, а из кузова сыпанули бойцы. Были они молоды, по-мужски красивы, конечно же, небриты и чем-то напоминали русских витязей. А что, почему бы и нет? Вот так появлялся из леса князь или воевода со своей дружиной для предстоящей сечи.
Первое, что сделали, так это с каким-то облегчением сбросили броники, разгрузки, положили каски и аккуратно в ряд поставили у стены дома автоматы. Остались только в футболках с нарисованным Чебурашкой. Или нарисованной: ну кто скажет, кем была эта забавная и добрая зверушка? В смысле девочка или мальчик?
Для них привезли сапёрные лопатки — спасибо нашей «Константе», это от них подарок. Константин Анатольевич Лахнов «вдохновил», девчонки и ребята скинулись и купили «военный дефицит» (у нас только глупость да алчность в изобилии). А ещё сети и «кикиморы», что передали «кружевницы» храма Михаила Архангела из Масловой Пристани: это уже Елена Викторовна Сафронова подсуетилась. Остальное из монастыря от матушки Иустиньи: варенье, выпечка, иконки.
Принимали степенно, подшучивали друг над другом, подначивали, потом фотографировались. Обговорили, что привезти в следующий раз, договорились, что поживём в расположении в следующий раз.
Не стали задерживаться: у них всего час на отдых, а надо успеть ещё обед приготовить, умыться, а если повезёт — забыться коротким сном.
Пожалуй, на этой поездке можно остановиться. Она, к сожалению, не последняя, а лишь крайняя. Ещё будут поездки и не один раз. Война только входит во вкус. Которые сутки Белгородская область под обстрелом, разносят Шебекино, превращая его в аналог донецких городов. Достаётся Курской и Брянской, тревожно на сватовском направлении, не прекращаются бои от Кременной до Марьинки.
От солдата до комбата и даже комбрига говорят, что кому-то выгодно заморозить войну в этой стадии, но это погибель. Так воевать, как сейчас, нельзя, кладя части в бессмысленных штурмах.
Твердят, что сейчас война другая, война технологий, война артиллерии. Согласен. Только объясните мне, для чего без заутюживания артой позиций укров на их штурм тупо бросают волна за волной пехоту? Практически все посёлки и городки находятся в низинах, вот их и штурмуют, а укры с окружающих высот расстреливают наших ребят, словно в тире. Разумно сначала взять высоту, а из поселков они уйдут сами. Так нет же, штурм за штурмом Тернов, Невского, Ямполовки и иже с ними ещё с осени прошлого года продолжается и мало, что меняется. Гибнет в который раз генофонд нации, лучшая её часть. А лавры стяжавших победу достанутся штурмовавшим Ларс, отсиживающимся на курортах Анталии, поливающим помоями нашу Россию.
Держимся на безмерном героизме, мужестве и отваге нашего русского воинства, его сверхтерпении и сверхвыносливости. На вере. Держимся не благодаря, а вопреки. Конечно, выстоим. Конечно, Россия победит.