Он ушёл из госпиталя не долечившись, иначе угодил бы в какую-нибудь иную часть. Вот у немцев строго: после госпиталя только в свою часть, да и как иначе, если всё слажено, сбито, чувство локтя, ему цену уже знают, и он тоже. В госпитале не успели закрыть историю болезни, поэтому записи о ранении в военном билете не будет. Не будет и обещанной компенсации. Зато замполит полка ставит его в пример: вот так всем надо Родине служить. Бывший зэка, ныне отчаянный штурмовик Толян, съёрничал: «Экономия Родине какая — целых три мильёна. А если помножить на всех „трёхсотых“ — так это же целый ероплан можно купить». Толяну каверзное словцо в речь замполита ввинтить в кайф, у него жизнь измеряется атакой, а Ваня лишь только глаз прищурил и так глянул на замполита, что тот впредь их батальон обходил за версту.
Ваня — всеобщий любимец за смекалку, трудолюбие, неутомимость. Он — надёжен, и этим всё сказано. Домик стоит на отшибе хуторка, огорожен условным забором из профлиста, калитка в сад запирается черенком лопаты. Пока мы покуривали под аккомпанемент всего арторкестра, развалившись на духмяной траве, уже успевшей настояться после ночного дождя, Ваня подошёл к калитке, осмотрел острым взглядом сад и подкрадывающийся со стороны реки сосняк с густым подростом — идеальные условия для разведчика вообще и укроповского в частности. Подсунув под ручку черенок лопаты, подёргал калитку: крепок запор, с той стороны не открыть. Удовлетворённо хмыкнув, он вернулся, на костерке сварил кофе — крепкий, ароматный, но запах трав не перебил, и стал угощать. Хоть у всех кофе сидел уже поперёк горла — опились по приезде, но отказать не могли: не обижать же Ванечку.
У него уже третье ранение. После последнего был гарантирован отпуск для реабилитации, но он предпочёл быть среди однополчан. Они заценили: максимально старались облегчить его жизнь, освободили от дежурств, приносили какие-нибудь вкусняшки.
Командир страдальчески корчит свою небритую рожу и говорит, что он без Вани словно оглох и ослеп. Никакие беспилотники не заменят его чуйку, умение видеть и слышать, а тем более таскать «языков». У него целый взвод разведки, но выбыл Ванечка, и разведчики как-то сникли, будто стержень вынули. С надеждой говорит, что надеется на его выздоровление к наступлению. А что оно будет, это наступление, никто не сомневается.
Переглядываемся с Витей и как бы ненавязчиво предлагаем командиру: а может, мы сгодимся? Ну всего-то ночку и побродим, тряхнём стариной, фору молодым дадим. Командир отмахивается: да ну вас, не до шуток, вы своим скрипом всю округу на уши поднимете.
Его все зовут Ванечка. Не Ваня, не Иван, а Ванечка — знак высшего качества, а его ещё заслужить надо. Мобилизация — это лишь способ комплектования, а отнюдь не категория качества.
Всё раздумывал: рассказать об этом или не стоит. Ведь армия — это не махновская вольница, не ватага вольных стрелков, поэтому «поход за скальпами», пожалуй, исключение из правил. Не называю пока подразделение, позывные и имена этих людей — в следующий свой приезд испрошу их согласия, а пока то, что счёл возможным. Да и то благодаря нашим казённым пропагандистам, которые вещают о подбитых танках и самолётах, БПЛА и уничтоженных опорниках. Результат налицо: многомесячные топтания в Марьинке и Авдеевке, по всей ЛБС от Кременной до Сватово и дальше к самой границе.
Итак, натура: лес — высоченный и густой сосняк с подростом и полчищами комарья и гнуса — ну, чисто укропы! За опушкой — степь всхолмлённая, неровная, с балочками, по которым струятся речушки да малые протоки, болотца, тростник: пешим не пройти, не пробраться, не то, что на технике.
Место действия: позиционные бои малой интенсивности где-то за Кременной. Вээсушники на маковках холмов расположились. Вроде бы так себе холмики, прыщики, пупырышки, да только видать с них даль безбрежную. В общем, расслабились гайдамаки.
У этой отмороженной четвёрки засвербело в одном месте — остренького захотелось. Жизнь в лесу пресная: изредка стрелкотня, «птички», роняющие время от времени что-нибудь взрывающееся, поутру легкая увертюра пулемётов, затем вступали в дело «скрипки» — малая арта и лёгкие миномёты, басовито вторгались «тюльпаны» да «акации», совсем не в унисон начинали взвывать РСЗО. Безотносительно чья — наша или укроповская, но с завидным постоянством с утра до вечера работала арта, сортируя личный состав: кого на небеса, кого в госпиталь, а кого в список запасных до следующего раза. И так весь день с захватом сумерек.
Ночи сейчас по-прежнему воробьиные, к тому же воровские: луна появляется изредка, всё чаще прячется за тучами, звёзды тоже, к тому же ночной дождь глушил звуки, так что умеющим ходить крадучись полный фарт.
Эти четверо умели скрадывать добычу. Они вообще многое умели, хотя уже давно проходили по категории осетрины второй свежести: школа давняя, советская, и если деменция уже начинала давить память умственную, то механическая сбои ещё не давала.
Четвёрка прошла нейтралку по светлому, когда укры ужинали. Они всегда ели в строго определенное время — хоть часы проверяй. Ну как же, новые арийцы! Чем хуже немцев! Эти двадцать минут тишины позволили миновать старицу, заросшую тростником, и пройти низинкой по руслу ручья к полуразвалившейся кошаре в тылу опорника. Один наблюдал, трое спали, менялись каждые два часа, так что к полуночи выспались всласть, хотя и спали вполглаза.
Стал накрапывать дождик, затем зашуршал по траве размеренно, глуша все звуки. Сначала взяли пулемётную позицию. Один укроп спал, свернувшись калачиком на дне окопчика, второй прикорнул за «Утёсом». Ну детский сад, да и только! Разбудили нежно, так что они даже и не пытались кричать, а тем более показывать чудеса самоубийственной отваги. Взвалив на себя железяку с четверть центнера весом, пленённые укры покорно отправились под конвоем разведчика досыпать в наш в батальон, а остальные стали ждать.
Дождались. Сначала послышался легкий шорох, потом показалась худощавая фигурка. Спрыгнув в окопчик, ночной гость поинтересовался, что новенького. Его любопытство удовлетворили сразу же легкой затрещиной. Оказалось, комвзвода, проверяет позиции. Выложил всё, как на исповеди, поведал сокровенное: давно пытался улизнуть из ВСУ. Просмотрели телефон: действительно просил жену купить ему справочку о болезни, чтобы уйти из армии вчистую. Та ответила, что всё организовала, в ближайшее время его отправят в лазарет. Ну и дальше инструктаж, как изображать сумасшедшего.
Разведчики пошутили: зря потратился, мы тебя задарма даже без «спасибо» от войны избавим. Избавили: отправили в батальон с почётным эскортом.
До рассвета оставалось совсем ничего, поэтому решили взять ещё одну пулемётную позицию. Подошли неслышно, но осторожничали зря: укры тоже спали. Пришлось потревожить и их. И вовремя: послышались уверенные шаги, и показался боец в спортивных штанах и армейской куртке. Приняли его вежливо, быстро обыскали, связали руки. Как оказалось — не зря. Сказал, что рядовой, забрёл сюда случайно. Просмотрели телефон: вот он позирует на фоне наших убитых, вот рядом с нашими пленными, вот видеозапись, где заставляет пленных танцевать, стреляя им под ноги. Оказалось — командир роты, ровенский, воюет с четырнадцатого. Один из четвёрки луганчанин, питающий особую любовь к украм. Едва оттащили, но челюсть укру покрошить успел.
Надо было уходить: улов небывалый, шестеро и два пулемёта за один выход! Фантастика!
Часов в семь у укров началась лёгкая суматоха: то ли сами сбежали их бойцы, то ли повязали да утащили москали. В восемь первыми начали насыпать артой — разобрались, что к чему, теперь злобствуют.
Когда привели первых двух к комбату, тот поворчал для вида: пленные — это всегда нарушение паритета, за которым стоит наказание в виде артналёта. После командира взвода смирился и лишь посетовал, что шишка невелика. Пошутил, что надо было бы тогда брать кого покрупнее. Но когда приволокли ещё троих, да к тому же комроты — отпетого нацика, возрадовался, плюнув на неминуемое артвозмездие.
Не знаю, как реагировали в полку — там пленных обычно забирала контрразведка, но комбату передали, чтобы готовил к награждению отличившихся разведчиков. Там не ведали, что награждать нельзя: не местные, пришлые, чужие. Короче, вольные люди.
А дождик сразу же прекратился, как только группа свалилась в траншею с последним грузом. Дождь смывает все следы, а вскарабкавшееся солнце высушило то, что еще оставалось. Так наутро родилась новая история, которая наверняка пойдёт гулять по фронту. Ну что же, проверим в следующий приезд. В ту ночь на фронте под Кременной эта шальная четвёрка откусила краюшку счастья.
С первыми пленными пришлось общаться на второй день СВО на харьковском направлении. Они врезались в память хотя бы потому, что были первыми, да и психологически отличались от последующих, особенно сегодняшних. Из общения с ними нельзя составить полную картину психологического состояния ВСУ. Для этого, прежде всего, надо анализировать поведенческую сторону воюющей части вражеской армии и многие другие факторы в совокупности.
Нынешние мотивированы сражаться до упора. Мотивация проста: мы агрессоры, мы фашисты, мы этнически ущербны, нас надо уничтожать. Рассказы о плохой подготовке их на территории стран НАТО — разговоры в пользу бедных, как и нытье по поводу нехватки боеприпасов и т. д. Если бы всё было так, то почему же мы почти полтора года либо пятимся, либо топчемся, не считая локальных успехов, не являющихся стратегическими. Умалять достоинства врагов — изначально переоценивать свои силы и возможности, что влечёт негативные последствия.
Подавляющее большинство наших бойцов и командиров отмечают стойкость укров до фанатичности. Хотя здесь опять-таки не всё так однозначно. По стойкости части, укомплектованные жителями Восточной Украины, превосходят западенцев. Они действительно русские по крови, языку, упорству. Они выруси, оскотинившиеся русские, не могущие простить себе именно русскость. «Бандеровцы» отличаются от них упрямством (упоротостью), ограниченностью мировоззрения, сумеречным сознанием, крайней, даже запредельной жестокостью. «Их не переубедить, у них ненависть к русским на генном уровне, их надо просто уничтожать, как бешеных собак, их не надо брать в плен», — не раз и не два твердил мой знакомый, уроженец Закарпатья.