Глава 20
— А у вас интересная биография, Игорь Александрович.
— Шутите.
— Я очень редко шучу на работе.
— Так что интересного вы обнаружили в моей биографии?
— Самое интересное в ней это отсутствие чего-либо интересного. Знаете, у меня вообще возникло ощущение, что она вовсе даже не ваша.
— Тогда чья же?
— Какого-то ничтожества и воришки в погонах.
— А ранения?
— Такие же странные, как сама биография.
— Именно поэтому вы приказали написать ее еще раз?
— Я уже говорил, что предыдущий экземпляр потерялся.
— А я-то думал, что рукописи не горят.
— Рад, что вы сохранили чувство юмора. Горят, уверяю вас, горят, а еще теряются. Если следовать должностной инструкции, я должен был написать докладную начальнику отдела, а он, в свою очередь — отправить на пенсию делопроизводителя, благо ей уже далеко за шестьдесят.
— И?
— Жалко старушку, — он смущенно улыбнулся. — Вот я и подумал, что вам будет не так трудно описать вашу жизнь еще раз.
— Конечно же, не трудно, — какой он все-таки славный парень, мой следователь. Старушек жалеет.
— Кроме того, я надеялся, вдруг вы вспомните еще что-нибудь.
— И как вспомнил?
— Нет, — огорченно сказал он, — в обоих экземплярах одно и то же, — извлек из портфеля две скрепленные стопочки бумаги и положил перед собой, — только разными словами, — пододвинул ко мне, — вот, сами посмотрите.
— Значит, делопроизводитель потеряла, — проворчал я.
— Именно, а потом разыскала, ее на радостях едва удар не хватил.
— Скверная штука старость.
— И не говорите. Так вот я послал запросы о частях, в которых вы служили.
— Будем ждать ответа.
— Уже пришел, и, знаете, что опять очень интересно?
— Что?
— Все до единой части, в которых вы проходили службу, расформированы.
— Да? — и я сделал вид, что удивился.
— Не расстраивайтесь, частей нет, а люди остались. Будем искать ваших сослуживцев… — и попробуй тут не расстроиться. Мое личное дело, самое настоящее «третье», как известно, рассчитано исключительно на поверхностную проверку по типу «запрос-ответ», не более.
— Если надо, я не против, — как будто, кто-то интересовался моим мнением.
— Исключительно в интересах следствия, Игорь Александрович. А оно требует самой подробной информации о вас. Так что будем трудиться без лишней спешки и суеты, — я ощутил себя сухим поленом. Сейчас этот Дровосек взмахнет топориком и… Стало грустно и я улыбнулся, зачем, сам не знаю.
— Вот и отлично, — он достал из кармана сигареты, — не желаете?
— Нет, спасибо.
— Ах да, у вас же режим. Давайте-ка, немного побеседуем. Меня интересует…
— А потом появился спецназ. Я очень испугался…
— Странно, а работавший по этому делу офицер ФСБ указал в рапорте, что вы держались очень спокойно.
Спасибо, Равшон…
— Какое уж там спокойствие.
— Ничего не хотите добавить к сказанному?
— Нет.
— Согласитесь, что вся эта история в вашей трактовке выглядит не совсем правдоподобно.
— Не спорю, — я опять улыбнулся, на сей раз, криво, — истина очень часто не выглядит как истина… — и сам не понял, что сказал.
— Да вы у нас просто философ.
— Где уж мне, — на сей раз, я улыбнулся скромно. Спросите, почему? Исключительно от страха. Когда-то мне советовали больше всего опасаться умных следователей. Повезло. Передо мной сидел не просто умный, а очень умный. Сидел себе и играл со мной, как сытый кот с мышонком.
— Хорошо, на этом сегодня закончим. Распишитесь и укажите на каждой странице…
— Помню, — пододвинул к себе бумаги и принялся изучать, что же такого интересного я сегодня наболтал. Немного, но если он ухватится даже за это… — Позвольте ручку, — и принялся визировать листы.
— Желаете встретиться с адвокатом?
— На этой неделе — нет… — мэтр Тищенко уже приезжал вчера с хорошими новостями. Только вот после сегодняшнего допроса в них не особо-то и верилось.
— Просьбы, пожелания?
— Не знаю, возможно ли это…
— Что?
— Хотелось бы пару гантелей от шестнадцати до двадцати кило, эспандер и эластичный бинт.
— Боюсь, что не получится.
— Что ж, — я вздохнул и, в который уже раз, улыбнулся, — тогда просьб и пожеланий нет.
Следователь нажал на кнопку. Вошел конвой, меня окольцевали и повели к выходу.
— Минутку, — и мы, все трое, остановились, — пару слов напоследок, вы меня слушаете?
— Да, конечно.
— Не знаю, где это вас так научили держаться на допросах, но обязательно узнаю, — Не хотелось бы. Даже не хочется думать, что будет, если у него это получится. — Я, вообще, собираюсь очень подробно изучить вашу биографию. А пока добрый совет: осознайте, наконец, что проиграли, и начинайте сотрудничать. — Я лишний раз зауважал этого Сотника за то, что он не начал ездить мне по ушам на тему, что мой подельник уже раскололся до задницы и валяет одно чистосердечное за другим. — До встречи, задумайтесь над сказанным.
— Обязательно. Всего вам доброго, — и, не снимая с лица улыбки, я двинулся на выход походкой победителя. Так и шел, скалясь, до самой камеры.
Я уселся на шконку лицом к стене и с силой провел ладонями по физиономии, пытаясь вернуть ей нормальный вид. Получилось не очень здорово, от всего этого натужного веселья у меня свело лицевые мышцы, так что возникла реальная возможность прожить остаток жизни «человеком, который смеется 2009».
Серьезный парень этот Сотник и, как посмотрю, не только дровосек, но и землекоп. Если так пойдет и дальше, нароет он обо мне много всякого и разного. Так что, если в ближайшее время не случиться чуда, придется… А что, собственно говоря, придется? Сам не знаю.
Ладно, побренчали нервами и довольно. Все равно я победил, при всех раскладах победил. Вот только как бы теперь избежать приза за эту самую победу.
Ничто так не укрепляет здоровье, как пешие прогулки по зимнему лесу. Беда в том, что зима в России в последнее время все больше и больше напоминает крымскую, то есть никакого мороза со снегом, зато много дождей и грязи.
Генерал поднялся на невысокий пригорок и остановился, переводя дыхание. С недавнего времени он старался больше двигаться, опять начал делать по утрам зарядку и даже подумывал о приобретении абонемента в бассейн. Еще одна, сто двадцать первая попытка начать новую жизнь. Предыдущие сто двадцать закончились одинаково: наваливалась работа и забирала все время и силы без остатка.
Орлиным взором оглядел раскинувшийся в низине дачный поселок и полез в карман за сигаретами. Чертыхнулся и одернул руку, новая жизнь предполагала ограничение в куреве, не больше пачки в сутки. Пнул обутой в резиновый сапог ногой ветку и, подняв воротник куртки, остался стоять, где стоял.
— Привет, Витальевич, — негромко сказал он, не оборачиваясь.
— Здорово, — тот подошел и встал рядом.
Минуту-другую постояли молча. Юрий, он же, Витальевич, он же, Сова, закурил. Генерал плюнул и присоединился.
— Старею, — грустно проговорил подошедший.
— Точно, — согласился собеседник.
— Услышал, как я подбираюсь, а, Михалыч?
— Нет, — рассмеялся тот, — я тебя просто вычислил.
— Значит, все-таки старею, — посмотрел вниз на поселок, — ни фига не Рублевка.
— Не «Никольские озера» и даже не «Золотые пески».
— Бедно живете, ваше превосходительство.
— Пудрю мозги общественности. Видел бы ты мое шале в Куршавеле.
— И замок в Нормандии, — подхватил собеседник.
— И его тоже.
— Богатые люди — особые люди. Ты хоть знаешь, какие хибары у твоих?..
— Все я знаю, Юрка, — генерал поскучнел лицом, бросил сигарету на землю и растер, — вон тот дом, видишь? — и показал рукой. — Справа от него через два двора — мой личный Куршавель и Нормандия в одном флаконе. Семь соток, электробатареи, баня, сортир во дворе. Смотри и завидуй.
— Сейчас зарыдаю.
— Грубый ты, Витальевич.
— Это точно. И ни хера не женственный. Зачем звал, боярин?
— Есть предложение по твоим пацанам.
— Слушаю.
— Вам предлагается…
— Сделка?
— Не перебивай. Хорошо, пусть будет сделка. Они получат на полную катушку, но только по статье триста тридцать уголовно-процессуального кодекса.
— Что за статья?
— Самоуправство, то есть самовольное совершение действий, правомерность которых оспаривается… Черт, дальше не помню.
— Теперь я вспомнил, это наказывается штрафом.
— Верно или, максимум, арестом от трех до шести месяцев…
— Которые они проведут в следственном изоляторе.
— Прекрати, наконец, перебивать!
— Извини.
— В их случае до пяти лет лишения свободы.
— С какой радости?
— С такой, потому что совершено то же деяние, но с применением насилия.
— Хреново.
— Но, — генерал сделал паузу, — в мае ожидается амнистия по случаю годовщины Победы. У твоих мальцов, надеюсь, боевые награды имеются?
— Обязательно.
— Значит, подпадут под нее.
— А если не подпадут?
— Должны.
— Все, что нам должны, давно прощено и забыто. Не пойдет, Михалыч.
— А как пойдет?
— Первая часть триста тридцатой или снятие всех обвинений.
— Наглый ты, — генерал тяжко вздохнул.
— Точно, наглый, — согласился собеседник, — с вами иначе нельзя. Ладно, я пошел.
— Пока, — генерал протянул руку, — а, знаешь, Витальевич, я ведь увольняюсь.
— Выгоняют?
— Сам.
— Когда?
— С твоими орлами разберусь и сразу подам рапорт.
— Твердо решил?
— Тверже некуда.
Глава 21
Тому, что произошло потом, трудно было подыскать объяснение. Обо мне просто-напросто забыли. Все, начиная с умненького изувера Сотника и заканчивая собственным адвокатом, причем, на целую неделю. Семь дней я прожил в совершенном недоумении, чувствуя себя не то Эдмоном Дантесом в замке Иф, не то тем самым неуловимым Джо из анекдота.