— Любому человеку нужна разумная критика. Потому что все мы совершаем ошибки. Я уже говорил вам как-то: ошибаться — можно, врать — нельзя. Если бы я вам врал, то не был бы сейчас здесь. Уйду ли я в оппозицию? Возможно. Но лишь с намерением помочь стране. Помочь вам. Стать тем, кто не боится сказать вам в лицо правду. Я уверен, вы достаточно храбрый человек, чтобы выслушать ее и не отмахиваться от фактов. Уже успел убедиться в этом. И я очень надеюсь, что если даже такое произойдет, то не перерастет в открытую конфронтацию, а приведет к диалогу и нахождению решения возникших разногласий…
— Достаточно, — оборвал меня товарищ Сталин. — Идите домой, гражданин Огнев. До выяснения всех обстоятельств с вашим отцом, вы отстранены от работы.
Незнакомец после слов Сталина еле сдержал победную улыбку. Я же молча кивнул и покинул кабинет.
Прав ли я, что не стал врать или юлить? Не знаю, покажет время. Но во всяком случае подлецом и подонком я быть не хочу. А ведь со лжи и начинается этот путь.
Вот что с отцом будет — теперь совсем непонятно. Да и со мной, если уж честно сказать, тоже. Не понравились Иосифу Виссарионовичу мои слова. Совсем. Остается лишь вопрос — насколько. И от ответа на него будет зависеть вся моя дальнейшая судьба.
— Вот видите, товарищ Сталин, — заговорил Ягода, когда Сергей покинул кабинет. — Я же говорил! Эти Огневы — скрытые враги нашего народа. Если бы я вовремя не среагировал, они бы втерлись в ваше доверие и…
Сталин остановил мужчину взмахом руки.
— Скажите, товарищ Ягода, а почему задержание Огнева старшего проводилось в такой форме?
— Агент был уведомлен, что возможно сопротивление. И оно было оказано! Вы же только что сами слышали. Потому он и вытащил револьвер…
— Я не про это. Почему ваши сотрудники не представляются? Не показывают свое удостоверение при задержании? Не называют оснований — в чем подозреваются задержанные. Неужели это так трудно?
— Это делается в целях следствия. Очень часто у задержанных есть пособники. Не зная, за что схватили их сообщников, они впадают в панику и выдают себя изменившимся поведением, что сразу видно всем, кто их окружает. Да и потом, на допросе, они не знают, что именно нам сообщили их подельники, и не имеют возможности придумать одинаковую ложь, которой бы мы поверили.
— Впадают в панику и близкие люди, не имеющие к преступным делам своих родных никакого отношения. И что? Их тоже хватаете?
— По настоящему честному человеку бояться нечего, — как можно более убежденно заявил Ягода.
— Я вас услышал. Дело Огневых передадите товарищу Берии. О его ходе он будет отчитываться только передо мной.
Генрих Григорьевич постарался скрыть промелькнувшее раздражение и страх, и согласно кивнул.
— Я вас больше не задерживаю.
Ягода покинул кабинет, а Иосиф Виссарионович мрачно посмотрел в окно. Ему было о чем подумать. Неужели, даже такой вот студент уже с малых лет готовился в один из дней предать его? И как вообще расценивать то, что он здесь наговорил? Никто другой никогда ничего подобного не заявлял Сталину. И это… обескураживало. И заставляло очень серьезно подумать, что теперь делать с Огневым.
Глава 8
Декабрь 1930 года
Лаврентий волновался. Он уже не первый год добивался встречи с товарищем Сталиным, но все никак не получалось достичь желаемого. А тут — внезапный вызов из Москвы на его имя! Да подписанный не кем иным, как самим генеральным секретарем!
Когда Берия прилетел в Москву, его встретил лично Серго Орджоникидзе. Тепло улыбнувшись, он распахнул объятия, встречая мужчину как дорогого родственника.
— Лаврентий, как я рад тебя видеть!
— Взаимно, Григорий Константинович.
— Ну зачем так официально? — притворно возмутился Орджоникидзе. — Можно просто Серго!
По дороге в гостиницу, нарком Рабоче-крестьянской инспекции рассказывал Берии о Москве, попутно как бы мимоходом упомянув, что Лаврентий может задержаться здесь надолго. Если конечно не забудет о том, кому обязан нынешним прилетом, почти в открытую намекая на себя. Оставил он Берию лишь на пороге гостиницы.
Передохнув с дороги, уже утром Лаврентий был в приемной товарища Сталина, переживая, какое впечатление он произведет на него.
— Товарищ Сталин вас ждет, — сообщил секретарь.
Лаврентий мысленно выдохнул, собрался с духом и уверенно зашел в кабинет.
— Здравствуйте, товарищ Берия, — встал из-за стола генеральный секретарь, что мужчина расценил как очень позитивный знак. — Как добрались?
— Здравствуйте, товарищ Сталин. Благодарю, добрался без происшествий.
— Вас порекомендовали мне, как хорошего специалиста в области расследований. К тому же у вас есть опыт работы в ОГПУ, что очень немаловажно в одном деле, ради которого я вас и вызвал.
Лаврентий обратился в слух, заодно вспомнив намеки Орджоникидзе. Видимо, они были не беспочвенны. И надо учесть это. Наверняка Григорий Константинович попросит за свое содействие ответную услугу.
— Однако, — продолжил Сталин, — хоть вас и порекомендовали мне, решение о вашем привлечении принимал я. И запрос на ваш вызов в Москву тоже оформлен мной. Я хочу, чтобы вы это отчетливо понимали, товарищ Берия, — внимательно посмотрел в глаза Лаврентия генеральный секретарь.
— Я это отлично понимаю, товарищ Сталин, — тут же с готовностью кивнул мужчина.
А что тут не понять? Ему чуть ли не прямым текстом говорят, кому Лаврентий должен быть верен. И принять сторону — Сталина или Орджоникидзе. И пусть Григорий Константинович и посодействовал тому, что Берия оказался в данный момент в этом кабинете, но верность ему мужчина хранить не обязан. Услугу — да, должен, но не больше.
Сталин несколько минут не мигая смотрел на Берию, но тот стойко выдержал этот взгляд. Удовлетворенно кивнув, генеральный секретарь продолжил.
— Возникла одна проблема, которую решить может лишь человек со стороны. Объективно. Беспристрастно. Профессионально, — каждое слово Иосиф Виссарионович чеканил так, словно гвозди забивал. — На вас могут попытаться надавить. Не поддавайтесь. Отчет лично мне. От того, насколько вы сможете его выполнить, будет зависеть — продолжите вы работать здесь или…
Заканчивать фразу Сталин не стал. И так все ясно. Чуть помолчав, он сел за свой стол и протянул папку, которую Берия тут же с готовностью принял в руки.
— Товарищ Агапенко покажет вам ваше рабочее место. Не затягивайте. Результат мне нужен как можно скорее.
— Сделаю, товарищ Сталин, — уверенно заявил Лаврентий и покинул кабинет.
Иосиф Виссарионович задумчиво посмотрел вслед ушедшему молодому человеку. Тридцать лет всего-то. Но первое впечатление он оставил у Сталина положительное.
Изначально генсеку был нужен сотрудник ОГПУ, разбирающийся в ведении следствия. Раз уж надежды на то, что Огнев найдет такого среди московских уполномоченных, не оправдались, требовалось найти человека из глубинки. Сталин даже поделился этой проблемой со своим старым товарищем, Серго Орджоникидзе. И тот с радостью рассказал о подающем надежды и хорошие результаты председателе ГПУ при СНК Грузинской ССР. Пусть Иосифу и не нравилось местничество Серго, однако в кадрах тот разбирался.
Вот только последние события изменили решение Сталина. И вместо того, чтобы показать свой профессионализм и возможно стать преподавателем по новой методичке, разработанной Огневым с Вышинским, теперь Берия должен заняться расследованием дела Огнева-старшего. Для начала. Самого Сергея Сталин приказал не трогать, но приставить наблюдение. По возможности — скрытное. Что будет делать парень? К кому может побежать за помощью? И побежит ли? От этого будет во многом зависеть, как с ним стоит поступить. А пока остается лишь ждать. Но ничего, Сталин умел ждать.
Когда я пришел, на маме лица не было. Увидев меня, она кинулась ко мне и крепко прижала к себе. Я почувствовал, как на груди расплывается мокрое пятно от ее слез. Настя испуганно стояла в паре шагов и переводила растерянный взгляд с мамы на меня и обратно.
— А папа когда придет? — тихо спросила она, отчего мама еще сильнее разрыдалась.
— Пока не знаю, — выдавил я из себя. — Надеюсь, что скоро.
— Тебе удалось? — оторвалась от моей груди мама и с надеждой взглянула в мои глаза.
Я лишь печально покачал головой. Из нее будто дух выпустили. Она отстранилась и шаркающей походкой пошла в спальню. Настя проводила ее ничего не понимающим взглядом, после чего посмотрела на меня.
— Ты кушала? — со вздохом спросил я.
Та молча закивала.
— А меня покормишь?
Доесть я так и не успел. И пусть сейчас мне кусок в горло не лез, но надо отвлечь сестренку, пока мама приходит в себя. Настя схватила меня за руку и потянула на кухню. Там уже обстоятельно осмотрела стол, убрала все грязные тарелки и протерла его, после чего пододвинула ко мне мою тарелку с начатой кашей. Задумалась на пару мгновений и тут же вскинулась, начав растапливать печь. Та еще не успела остыть, поэтому удалось ей это легко. На печку тут же был водружен чайник, и с чувством выполненного долга сестра обернулась ко мне.
— Молодец, — постарался я улыбнуться ей.
Та робко улыбнулась в ответ. День в итоге закончился на невеселой ноте.
Мама смогла взять себя в руки утром. Мне никто не звонил, ОГПУ за мной не приходило, а в университет мне не запрещали ходить. Поэтому с утра я отправился на учебу. Заодно хоть с Андреем увижусь, надеюсь, его не отстранили. Хоть как-то тогда можно быть в курсе, как идет расследование. И идет ли.
Кондрашев уже был в курсе произошедшего. К нему уже приходили из ОГПУ и провели первичный допрос. Подняли посреди ночи, но хорошо хоть к себе не потащили — опросили сидя на кухне под запись. Ко мне его отношение не поменялось. Поздоровался спокойно, не шарахаясь, а к случившемуся отнесся флегматично:
— С тобой уже однажды случалась неприятность из-за клеветы. Разберутся.