Пророк, поморщившись, махнул рукой, мол, проехали, не это важно.
— Твой любимы арманьяк, — предложил Цветаев, заглядывая на полки, где стояли пыльные бутылки, не поместившиеся в ящики.
Он поставил автомат в угол, сбросил куртку и снял портупею. Хочет показать, кто из нас старший, подумал он о Пророке и почему-то разозлился, однако, Пророк ничего не почувствовал, толстокожим он был на этот счёт или ему было наплевать на чувства других.
— Крепкого не хочу, — снова поморщился Пророк. — Напьёмся, драться начнём. А нам надо поговорить по душам. Давай что-нибудь послабее.
Хотел Цветаев ехидно спросить у него, когда это они по душам разговаривали, да передумал. Последние полгода — никогда! А если и разговаривали, то давным-давно, в прошлом, в таком далёком, что оно быльём поросло, потому и забыли, как это делается. А вспомнить не можем, подумал он. Злость ушла, злость была вредна по определения — в кои веки к тебе приходит друг поговорить по душам, а ты скотина, выпендриваешься. Цветаев достал из холодильника итальянскую кислятину, колбасу в белой плесени и с любопытством уселся за стол, у окна, напротив Пророка. Ему не терпелось прощупать его на предмет того, чего он знает о Ирине Самохваловой и Орлове. Пикантная ситуация: расспросить мужа о его жене, но так, чтобы он не заподозрил подвоха. В памяти так и крутился Лёха Бирсан. Однако надо было соблюдать осторожность, один глупый намёк — и начнётся термоядерная реакция со всеми вытекающими последствиями.
— Я ведь Сашку-то проверил, — простодушно сказал Пророк, загоняя штопор в пробку и силясь вытащить её одним рывком.
Цветаев подождал, пока он не справится:
— И что?.. — спросил осторожно, боясь сглазить удачу, хотя что-то ему подсказывало, что Пророк пришёл не сориться, а мириться, но по старой привычке делал это неуклюже, как слон в посудной лавке.
— Ничего, — коротко ответил Пророк, наливая вино в стаканы. — Жаглин не предатель!
Но глаза почему-то опустил и смотрел в пол. Наверное, не верит самому себе, решил Цветаев.
— Слава богу! — воскликнул он, чтобы исчезло тягостное ощущение всеобщего вранья. — Расскажи, — лицемерно попросил он, испытывая чувство превосходства, потому что знал подноготную всех тех обстоятельств, которые волновали Пророка; при этом он покромсал колбасу и бросил её на тарелку не первой свежести.
— Действительно, положил троих, — словно только сейчас удивился Пророк. — Как, ума не приложу. Я бы не смог, а он положил. И как, подлец, сделал!
— Как? — полюбопытствовал Цветаев, снимая с колбасного кружочка белую оболочку.
Колбаса была твёрдая, как подмётка, однако с остро-пряным вкусом и хорошо подходила к кислому вину.
— На наглости — колотушкой для рыбы! — с неожиданным смешком добавил Пророк.
И Цветаев представил, как Сашка Жаглин выхватил эту самую колотушку у Зинки, разумеется, и нёсся, между прочим, с ней через полгорода, целенаправленно — именно туда, где его могли наверняка убить, в такое место, где это вызвало бы наибольший резонанс — на Бессарабский рынок, где бандерлогов, как блох на собаке. Влюбленным и дуракам везёт. Искал смерти, а получил славу удальца!
— Двоих забил этой колотушкой. А третий? Знаешь, что он с ним сделал? — Пророк поднял на него безумные глаза.
— Что? — от любопытства подался вперёд Цветаев.
Ему было жаль Жаглина. Хотя как поглядеть: смерть ради любимой! Что может быть краше! Он представил колотушку в руках разъярённого Жаглина и ему тоже стало смешно.
— Загрыз. Элементарно загрыз. Вот здесь, — Пророк показал на шею слева. — Ты сумел бы?
— Наверное, — пожал плечами Цветаев, смотря при каких обстоятельствах, если при таких, как у Жаглина, то ещё надо подумать; вдруг вспомнил упитанную Зинку в бордовом халате, бигуди и позавидовал — такие чувства не каждому даны. В отчаянии, восторженно сообразил, из-за неё! Ай, да мужик! Ай, да любовь!
— А я — нет, — тяжело признался Пророк. — Всё вот здесь омертвело, — и постучал себя по груди.
— А жена? — удивился Цветаев, наивно полагая, что она с Кубинским одно целое.
— А что жена? Жена счастлива, — сказал он странно.
Удивил Пророк, так удивил, что в пору расспросить подробности, да язык не повернулся. Цветаев сделал только участливое лицо.
— Я проверил, — сказал Пророк, возвращаясь к основной теме разговора. — Все трое с почестями похоронены на «Берковском». А там, как известно, хоронить запрещено.
— Значит, Сашка не виноват? — лицемерно предположил Цветаев.
В восторге он уже собрался было раскрывать карты перед Пророком, но вдруг подумал, что Пророк не будет играть в благородство, не будет разбираться в деталях, вникать в суть проблемы, а пойдёт и убьёт пьяного Орлова. И будет прав! Сто раз прав — нечего к чужим женам приставать! Но тогда их прошлое развалится как карточный домик, от него ничего не останется. Всё быльём порастёт. А этого нельзя допустить. Хватит с меня одного Лёхи Бирсана. И вообще, прошлое дразнить нельзя, оно не для этого создано, оно создано, чтобы в нём прятаться. Пока это ему удавалось всякий раз, как только он вспоминал жену и школьные годы.
— Не виноват, — подтвердил Пророк. — Осталось тебя проверить, — добавил он как бы между прочим и, поморщившись, словно от досады, выпил своё вино. — Кислятина однако!
— Подожди, подожди, а кто же ему руку сломал?.. — удивился Цветаев и стал кое о чём догадываться.
— Этого я не знаю. Может, в горячке не почувствовал?
Ага, иронично подумал Цветаев, тебе руку сломай, посмотрим, как ты запоёшь. Зинка ему руку сломала! Вот кто! И таким образом сподвигла на подвиг. Хороша баба! Цветаев глупо засмеялся, выдавая себя с головой. Если бы он на ней ещё и официально женился! Ляха бляха!
Пророк посмотрел на него с подозрением:
— Ты что-то сказал?
— Ничего не сказал, — опомнился Цветаев. — Представил, как он бандерлога загрыз.
— А-а-а… Ну да, — глядя на него с недоверием, согласился Пророк. — Мне тоже вначале смешно было. Даже очень, — от тряхнул головой, словно отбрасывая наваждение. — Ты, кстати, был с ним, когда его убили.
— Опять намёки?! — нарочно вспылил Цветаев и покосился в окно: луна поднялась выше и вовсю заглядывала в комнату, словно силясь понять, что здесь делают люди, о чём они спорят. Так вот она, эта луна, призывала ни в чём не сознаваться, даже под страхом лишения живота.
Цветаев точно знал, что перед Антоном пасовать нельзя, иначе он завладеет душой, и произведёт над ней вивисекцию, если уже не произвёл; нет хуже зависеть от друга, и самое странное, непонятно зачем? Однако точно не за красивые глазки.
— Никаких намёков. Одна констатация, — сказал Пророк, но сделал это так, словно не доверял Цветаеву.
И правильно, подумал Цветаев, я бы тоже не доверял после всех смертей.
— Я же говорил: нашёл его в парке с пулей в башке, — ответил он постным голосом, чтобы хоть чем-то пронять Пророка.
— Это я уже слышал и про пиндосовских собак — тоже.
— Ничего больше не знаю, — как на духу покаялся Цветаев.
— А как ты, вообще, там очутился? — Пророк посмотрел на него проникновенно, должно быть, стараясь понять, насколько он врёт; друг должен врать, но умеючи, а иначе что это за друг.
А не надо было шляться к жене, зло подумал Цветаев, глядишь, Жаглин был бы жив.
— Как? — переспросил Цветаев, выигрывая время. — Как обычно. Гулял…
О Зинаиде Тарасовой тоже нельзя было говорить ни слова, даже упоминать её имени. Пророк раскрутит её в два счёта, сбесится, а потом возьмёт и убьёт Гектора Орлова, и Ирку заодно, а меня — прицепом, как свидетеля его унижений.
— В два часа ночи? — с иронией уточнил Пророк.
— Ну да… — подтвердил Цветаев. — Лето же!
— С дыркой в ноге? — брови у Пророка полезли на крутой лоб.
— Потому и с дыркой, что в два часа, — нагло заверил его Цветаев.
Пророк подумал мгновение:
— Что-то ты, друг, темнишь, — хохотнул через силу и посмотрел так, словно готов был вывернуть наизнанку. — Пьянствовали на пару?!
— Был немного, — поспешнее чем надо, согласился Цветаев.
— Смотри, старик, всё равно выясню, — пригрозил Пророк, но как-то вяло; вышел из него, похоже, весь пар.
— Выясняй, — беспечно согласился Цветаев, поняв, что Пророк берёт его на арапа. — Пока выяснишь, поздно будет.
— Что «поздно»? Что «будет»?! — из последних сил вцепился Пророк.
— Ничего не будет, — твёрдо сказал Цветаев. — Отстань от меня! Зря ты всё это затеял. Я думаю, что никто не виноват.
— В смысле?
— Нет предателя. В смысле, нет предателя в отношении нашего дела, — веско сказал он и вдруг сообразил, что все события почему-то крутится вокруг секса, только слепой этого не видит, но промолчал об этой страшной догадке.
Он вдруг поймал себя на мысли, что раньше его интересовали мнения друзей, особенно — Пророка, а теперь он готов руководствоваться собственными выводами, и никто, кроме Наташки, разумеется, ему не указ.
— А в чём есть? — остыл Пророк.
— Я ещё не понял, — признался Цветаев, оторопело, потому что теперь всё, что с ними происходило, имело совсем другой смысл, монодрама какая-то, а не жизнь.
Пророк пристально посмотрел на него; и Цветаев подумал, что он сейчас спросит насчёт Гектора Орлова, или, не дай бог, — о жене, начнутся пьяные сопли, которые Цветаев терпеть не мог, но Пророк не спросил, а только скрипнул зубами и скомандовал:
— Наливай что-нибудь покрепче!
Видать, и ему тоже было тяжело — подозревать собственную жену, а может, он запутался с этим сексом, как и я? — подумал Цветаев. Такой вариант не стоит исключать.
И только потом, по прошествии нескольких дней, он наконец сообразил, что с Антоном Кубинским произошла страшная история: заматерел он, раньше всех заматерел, опередил друзей лет на двадцать, и это убило его душу: лишился он эмоций, способности сострадать и любить, недаром его прозвали Пророком, стал он тем, кем становятся люди, наделённые властью и выполняющие тяжёлую и смертельно опасную работу. А самое главное, он с этой работой, похоже, не справляется. Вот и бесится, и на всех кидается, и на Ирку — тоже, ведь она же предпочла его, а не Лёху Бирсана. А ведь эт