— Ну, так что случилось? — чуть заглушив голод, вновь спросил он.
— Случилось...
Она в подробностях пересказала перипетии минувшего вечера. По мере изложения Барский становился все более мрачным. Несколько раз бросал на нее тревожные взгляды, нервно дернул плечом.
— Все? — после паузы спросил он.
— Теперь все.
— Да-а...
Она внимательно следила за Евгением, пытаясь понять, что кроется за его нахмуренным взглядом.
— Можно позвонить?
Она пожала плечами.
— Выйди. — От его прежнего игривого тона не осталось и следа.
Лидия встала и плотно затворила за собой дверь кухни. Разговор был долгим и, как она поняла по доносившимся репликам, тяжелым. Лидия не находила себе места. Нервно курила, дважды прикладывалась к коньяку. Но коньяк не успокаивал, не расслаблял.
Барский появился угрюмый и задумчивый.
— Ну?
Он мотнул головой. Молча взял пачку, выщелкнул сигарету.
— Прорвемся. — Глубоко затянувшись, он подошел к окну. — В этой жизни не бывает безвыходных положений.
— Мне трудно судить, ведь я не владею полной информацией.
— И это хорошо. Ошибается тот, кто верит, что знание — великая сила. Незнание — вот та сила, которая движет энергичными людьми...
— По-моему, это ложная теория...
— А пословицу «Меньше знаешь — крепче спишь» слышала?
— Я всегда сплю крепко.
— Ой ли! Ну, тогда позволю себе некоторую вольность. Не знаю, но мне кажется, что тебе было бы неплохо кое-что узнать.
— А надо ли?
— Это надо не тебе. Это надо мне. Если со мной что-нибудь случится...
— А если со мной?
— Тогда это не будет иметь никакого значения. — Он стоял к Лидии спиной, и понять смысл его слов было невозможно. — Извини. Но если что-нибудь случится со мной, ты будешь единственным человеком, кто владеет всей информацией. Как распорядиться — решишь сама. Как совесть подскажет. Но думаю, что...
— Промолчу?
— Я сказал — как совесть подскажет... — Он обернулся. Такой тоски в его ярких и лучистых глазах она никогда не видела. — А теперь слушай. Наверное, ты и без меня понимаешь, что нынешнее роковое стечение обстоятельств создало непростую ситуацию. Деньги, которые нужны именно завтра, должны были решить одну весьма щепетильную проблему. Как бы тебе это объяснить...
— Я понятливая.
— Ну тем более... Короче, ты, наверное, знаешь, что такое приватизация.
Она криво усмехнулась.
— Вижу, что понятливая. Так вот. Приватизация бывает разная. Можно приватизировать киоск, можно магазин, а можно и крупный завод. И форма приватизации — извини, я объясняю примитивно, но так надо — тоже разная. Можно просто, а можно и через аукцион...
— Последнее время все решается через аукционы...
— В этом и проблема. Аукцион непредсказуем. На нем сталкивается множество интересов... И кому достанется объект, это еще вопрос. Но есть ход простой и понятный даже идиоту.
— Деньги?
— Скажем жестче — взятка. Большая упитанная взятка. Для большого упитанного кота-бюрократа. И тогда фирма или предприятие снимается с этого самого аукциона...
— И миллион нужен для этого?
— Именно. Одного скромного миллиончика достаточно, чтобы решить стратегическую задачу. Но сложность в том, что дорого яичко к светлому дню. То есть завтра.
— Почему именно завтра?
— Потому что именно завтра будет утверждаться список предприятий для аукциона. Есть деньги — и фирма пропадает из списка. Нет...
— Фирма того стоит?
— Ты про бывший сто тридцать пятый завод слышала?
— Но это же оборонка!
— Была оборонка... Хотя таковой и осталась... Там ширпотреба ныне больше, чем ракет в стране. Но фирма казенная... Перспективы ее — во-о! А ум приложить некому.
— Так ведь это колоссальный масштаб! — Такого размаха Терехова не ожидала. Предприятие-монстр имело десятки филиалов по России, в нем были сосредоточены самые передовые технологии. Дефицит рабочих мест в области не дал разбежаться рабочим, техникам, инженерам. Отток был, но большинство людей боялись выйти за стены завода. Сейчас предприятие лежало на боку, однако его значение и авторитет не были утрачены. — Как же оно вообще попало в разряд приватизируемых?
Барский потер пальцами.
— Золотой ключик.
— Наверное, очень большой?
— Сообразно должности.
Теперь для Лидии многое стало на места. Хорошо еще, что она не рассказала про Монитора и его условия. Как все это мелко по сравнению с замыслом Барского. Как пошло! В случае провала операции ей придется искать себе работу... Впрочем, «страшная тайна» Германа может стать неплохим пособием по безработице.
— Что теперь можно сделать?
— Нам — вряд ли что удастся. Но есть люди более великие, чем мы... И больше нас заинтересованные.
— А они-то что могут сделать? Ведь деньги у чекистов...
— Могут даже чекистов заставить «не жевать сопли». Если деньги у них, можно простимулировать саму операцию.
— То есть? Ведь там заложники...
— Это мы заложники! Мы! Ты поняла? И мне плевать на всех других. Их много, а я один. И ты одна! Но если все сорвется — я их размажу...
Вчера Лидия не поверила, что такое возможно, но, включив утром телевизор, поняла, что Барский не врал. Это стало ясно с первых слов комментатора. Диктор в подробностях рассказывал о ходе операции, которая по-прежнему находилась в стадии выжидания. Фактически ничего не происходило, шли переговоры. Но тон, с которым все это излагалось, был какой-то ернический. Мелькнули знакомые лица депутатов. Они говорили что-то умное, но, как всегда, невнятное. Смысл был простой: довели страну, даже чекисты не в состоянии освободить людей... Лидии стало ясно, что сейчас все делается для того, чтобы заставить руководство операции пойти на решительные действия. Где-то разыскали родственников заложников, пожилая женщина плакала перед камерой, рассказывала, как больна ее дочь, находящаяся сейчас в руках бандитов. С особым цинизмом репортер наезжал на руководителей операции, которые запретили доступ к месту события.
Акцент был ясен: власти в Москве должны услышать глас телевидения и принять экстренные меры — заставить руководителей операции проявить решительность.
Масло в огонь подлил и репортаж из Южной Кореи, где местные спецслужбы в результате штурма уничтожили террористов, захвативших пассажирский самолет.
Возможно, Терехова и не обратила бы внимания на эту ассоциацию, но сейчас она знала подоплеку развернутой кампании. Не знала она только одного — как высоко должен сидеть тот, кто включил этот механизм, как велико должно быть его влияние на независимую прессу...
47
Олег с Адмиралом внимательно вслушивались в диалог Костырина с Зайцевым, пытаясь уловить фальшь, неискренность в словах задержанного, но все звучало на редкость правдоподобно. Ни стилистически, ни интонационно Костырин не выдал себя. Наглости — в меру, уверенности — в меру, тревоги — тоже в меру. Не было и тени того, что могло хоть косвенно свидетельствовать о «несвободе» Костырина.
— Слушай, тут такое дело...
— Твою мать... Что еще за дело? Деньги нашел?
— Нашел, нашел...
— Так в чем у них теперь дело?
— Тут такая проблема...
— Опять ты мне про проблемы... Деньги где?
— Да погоди ты! Дослушай до конца.
— Ну?
— Деньги у них. Но не все.
— Не понял.
— Понимаешь, оказывается, вчера привезли только половину.
— Ну, твою мать! А что ты мне...
— А что я? Я ведь не знал, сколько привезли.
— Так ты же сказал...
— Я знал, что привезли, но мне ведь не сказали, сколько.
— Что же ты там, козел, сидел...
— Не ругайся. Они, я знаю, уже решают вопрос по остальным бабкам. Где-то после обеда их должны привезти.
— Опять лажа!
— Нет, точно. Машина уже ушла.
— Ну, сука... И что?
— Все будет в порядке, не волнуйся. После обеда привезут. Пока они получат... Часам к трем-четырем они будут у вас. Как вы?
— Нормально. — Зайцев что-то соображал.
— Потом-то что будете делать? Здесь все блокировано. Плотное кольцо... Как прорветесь.
— Не твоя печаль. Ты сам здесь был?
— Сказал же, что все блокировано. Кстати, по радио передали, что ваши условия приняты.
— Слушай, а если сейчас взять половину?
— Смысл?
— Все-таки синица в руках...
— Ты даешь! То миллион и ни пиастром меньше, а то... А если они вас обманут?
— Пусть только попробуют!
— Ладно, я на связи.
— Как только бабки привезут, сразу звони.
— Непременно.
— Отбой!
Ни Адмирал, ни Олег так и не поняли до конца, чего больше было в поведении Костырина — самообладания, цинизма или наглости. Скорее всего, он просто понял, что теперь ему грозят серьезные проблемы. Более того, самим разговором Костырин фактически закрепил свое соучастие в преступлении. А может, он уверовал, что, вступив в контакт, купил себе индульгенцию? Это характеризовало его плохо: рассчитывать на такое — значит доказать полное отсутствие спортивной формы или, наоборот, присутствие клинического идиотизма. Адмирал склонялся к последнему.
— Ну как? — отчего-то радостно спросил Костырин. — Как я?
Он снова, как в прошлые годы, нарывался на комплимент. Снова присел на задние лапы и высунул язык. Даже в глазах было что-то собачье...
— Просто Клаус из «Семнадцати мгновений», — скривился Адмирал. Он уже представил, как это обрюзгшее тело падает в холодную воду озера.
— Мастерство не пропьешь. Опер — он и есть опер... — Физиономия Костырина расплылась. — Чему нас в Вышке учили?
— За подобное сравнение и по фейсу можно схлопотать. А в Вышке вас учили другому — Родине служить. Хотя что я с тобой... — Адмирал стал свирепеть. — Расскажешь своим корешам на нарах. Опер!.. На нарах оперов любят особенно.
Костырин понял свой промах. Он заискивающе улыбнулся.
— Извините. Но ведь сами понимаете... Обстоятельства...
— Сказал бы я тебе про обстоятельства. — Адмирал сжал кулаки. — Еще вякнешь...