Указанная сумма порядком изумила Германа, невольно закралась мысль, а не бесплатный ли это сыр? Тот, что в мышеловке? Но Смагин стоял на своем.
— Лишнего не беру, к тому же у меня собственные счеты.
Герман поежился. «Сегодня к ним, а завтра... Уже не включил ли он и меня в перечень расценок?»
— Когда? — коротко спросил Герман.
— Когда, когда... — задумался Смагин. — Я позвоню вам. Но учите — расчет должен быть полным и сразу. Мне не хотелось бы вас разыскивать...
— Что вы, что вы, как вы могли?
Смагин повесил трубку. «Как смогли. А вы? Да еще радуется, что дешево. Сволочь!»
От разговора остался неприятный осадок. Почему-то это было естественное состояние после всех последних встреч, контактов, услышанного, увиденного...
«К черту эмоции!» Смагин открыл дверцу платяного шкафа. Широкие полки были завалены всякой всячиной — шурупы, гвозди, провода, булавки, резиночки, какие-то блоки непонятного предназначения, горка стреляных гильз, куски свинца, паяльник. Мусор, известный любому мастеру. Мусор, который настоящий мастер никогда не выкинет.
Среди этой россыпи Смагин разглядел бумажный пакетик с большим скрипичным ключом. «Ну что же, ля подойдет». Он вытащил длинную рояльную струну, отмерил сантиметров 60, откусил пассатижами. Две никелированных трубочки блеснули полированными овалами. Коротко дважды взвизгнула дрель, на трубках появились отверстия. Пропустив в них концы струны, он скрутил усики проволоки, растянул во всю длину, дернул, получилось крепко. Тщательно свернул остатки струны, положил в пакетик, туда же маленькой щеточкой смахнул опилки. Внимательно осмотрел трубочки, на них четко обозначились отпечатки сальных пальцев. Надев холщовые перчатки, так же аккуратно вытер замшевым лоскутком следы, аккуратно свернул «устройство» и положил в целлофановый пакет.
61
Барский приехал к Тереховой, как и обещал. Она только успела принять душ и высушить феном волосы. Ровно в семь у нее звякнул дверной звонок, и на пороге появился Евгений во всем своем великолепии. Темно-синее кашемировое пальто, черный костюм и безупречная, как всегда белая сорочка. Галстук был дорогой, известной фирмы. «Долларов сто», — прикинула Терехова. Отступив от традиции, Барский держал в руках огромный букет белых и зеленых роз. Зеленых! Эту редкость Терехова видела первый раз в своей жизни на Выставке достижений народного хозяйства году в девяностом. Больше такую роскошь видеть не приходилось.
— Господи, какие цветы! — воскликнула Лидия. — Откуда такая... — Она не могла придумать определения
— Естественно, от верблюда. Зеленые розы — любимое лакомство двугорбых. Среди бактрианов — королей пустыни — они называются просто и со вкусом: «верблюжья колючка». Среди одногорбых дромедаров — «колючка верблюжья». — Барский чмокнул ее в щеку. — Так можно войти?
Она развела руками.
— Исключительно для верблюда. Но насколько я вижу, вы дромедар.
— Господи. Откуда такие познания в животноводстве?
— Я родилась в Туркмении.
— А где же мой горб?
Она указала на сумку.
— Ой, а что там? — Он вытаращил глаза.
В сумке ассортимент был прежний. На столе появились бутылка отличного шампанского, бутылка коньяка, сок, несколько упаковок вырезки, конфеты.
— Ну что, моя дорогая, приступим?
Терехова удивленно посмотрела на Барского.
— Праздник живота?
— И живота тоже. — Его глаза маслились, как у мартовского кота. Господи, как она любила этого старого котяру!
Лидия не спеша стала раскладывать извлеченные угощения по маленьким фарфоровым тарелочкам, но, как и накануне, почему-то от одного вида пищи у нее подкатил комок к горлу. «Господи, что же это такое?»
— Что-нибудь не так? — встревожился Евгений.
— Нет, нет, сейчас пройдет. — Не дожидаясь приглашения, Лидия открыла коньяк и плеснула себе на донышко бокала. Терпкий запах коньяка перебил неприятные ощущения.
— Мадам, да у вас синдром алкоголизма? — поднял бровь Барский. — Не замечал.
— Сопьешься тут с вами. То махинаторы, то приватизаторы, то террористы... — Она поставила бокал. — Я не пью, больше нюхаю. Как токсикоман.
— Один раз живем. Хочется нюхать — нюхай. В этой жизни должно быть все — и приватизаторы, и ассенизаторы и террористы. — Он налил себе. — Ну, за то, чтобы больше их не было.
Он подержал коньяк во рту. Блаженно закатил глаза и медленно проглотил.
— Ты знаешь, почему жирафы не любят пить портвейн?
— Почему?
— Блевать противно.
— Господи, какая гадость.
— Жизнь, мадам, жизнь. Я сейчас напоминаю себе этого жирафа. Представляешь, пил, закусывал. Снова пил. Вроде в свое удовольствие, но вот незадача — намешал. А сейчас приходится бороться с последствиями. И шея как назло длинная... — Он дернул подбородком вправо и вверх.
— Так плохо?
— Щепоточка соды, ложка уксуса и стакан воды. Все самые сложные болезни лечатся народными средствами. Не удивлюсь, если однажды обнаружат, что СПИД излечивается свекольным соком...
Терехова внимательно наблюдала за гостем. За эти сутки он практически не изменился, был так же уверен и в известной степени оживлен. А после бокала коньяка порозовел и округлился. Казалось, что миллионный «пролет» ничуть не повлиял на его настроение и мироощущение.
— Однако вы не так уж и переживаете?
— Значит, не судьба. А с ней спорить бесполезно. Ну, нальем?
— У нас что — пьянка? — Терехова одернула халат на груди. — Или как?
— Или как! — Евгений просунул руку в разрез. Под халатом не было белья, но было чуть влажно и тепло. — Или как? — Он поднял бровь...
62
Анастасия Васильевна с тревогой смотрела за окно. Сорок минут назад она вызвала скорую для своего брата. Уже полгода он не вставал с постели. Рак не щадит ни молодых, ни старых, ни пожилых, ни детей. Ныне он вступает в последнюю фазу. Боли безумные, и только систематические уколы на час-другой уменьшают страдания. Брат с трудом сдерживал стоны, прорывавшиеся утробным мычанием, а она, бессильная и измученная, в отчаянии кусала губы.
Прямо под окнами на проезжей части, перегородив проезд, стоял темно-синий джип. Владелец этого джипа с номером из одних троек сейчас находился у ее соседки.
Часа три назад он приехал разодетый, с огромным букетом цветов. «Чем-то пискнул и даже двери у машины не замкнул», удивилась она тогда. «Сейчас скорая приедет, а тут этот автомобиль...» Анастасия Васильевна занервничала. А не попросить ли его убрать машину, освободив мостовую для скорой? Но, легкая на помине, та уже выехала из-за угла. Белый с красной полосой «рафик» почти уперся капотом в задний бампер шикарного авто.
«Наконец-то», — вздохнула Анастасия Васильевна и пошла открывать.
Через две минуты хлопнула дверь лифта, и бригада скорой вошла в квартиру. От них пахло бензином и еще чем-то неуловимо фармацевтическим, вроде карболки, спирта, нашатыря. Глаза у фельдшера были красные, лицо обветренное.
— Что за козел поставил машину поперек дороги? — недовольно пробурчал он.
Анастасия Васильевна махнула рукой. «Что с них взять, с этих новых русских?» Она открыла дверь в комнату больного. «Хотя какой он русский? — ни к селу ни к городу подумала она. — Еврей, скорее всего...»
Бригада справилась быстро. И дел-то всего — набрал раствор да вогнал иглу. И больной, и фельдшер все понимали. Но если у первого еще теплилась последняя надежда, то второму было все равно. Он, словно нанятый, каждую смену приезжал в эту квартиру, чтобы исполнить свой долг — сделать смертельно больного наркоманом. «Какая разница, от чего умирать? Что от рака, что от наркотиков...» О других рассуждать было легко.
— Выздоравливайте! — машинально бросил фельдшер, даже не обернувшись. Анастасии Васильевне он сочувственно кивнул.
У лифта стоял тот самый, разодетый. Встретившись глазами с Анастасией Васильевной, он как-то неловко дернулся и, не пропустив фельдшера, первым скользнул в кабину.
63
Дверной звонок тренькнул неожиданно. «Господи, неужели забыл что-то?» Машинально щелкнув щеколдой, Терехова не глядя распахнула дверь. Черная кожаная рука залепила ей рот. Лидия не успела ничего понять, как что-то тонкое и холодное обвило шею. Она даже не пыталась сопротивляться. Дыхание перехватило. Ей было больно, мучительно больно. Она хотела кричать. Но воздуха не было. Последнее, что видела Терехова, — это огромную, слепящую глаза люстру под потолком. «Господи, ну почему меня так тошнило?» — нелепая мысль блеснула и оборвалась.
Смагин легко втащил в комнату обмякшее тело. Он опустил его на пол, укрыл полами халата бесстыже раскинутые ноги с темным треугольником в низу живота. На синюшное, изуродованное судорогой лицо старался не смотреть. Окинул взглядом «место происшествия». Все было в порядке. И бокалы, и бутылки, и остатки последнего ужина.
Дверь за ним закрылась мягко, без скрипа. Смагин не стал ждать лифт. Легко ступая, он скользнул вниз и, не встретив никого, вышел на улицу. Дышалось легко.
64
Всю дорогу Барский думал о Лидии, сам не понимая почему. Может, потому, что сегодня она была какая-то не такая? «А какая?»
— Хорошая! — поставил он точку. — Да, хорошая.
Утром он с удивлением обнаружил, что заднее колесо спущено и машина стоит на ободе. Чертыхнувшись, Барский открыл заднюю дверь и достал домкрат. Времени оставалось совсем мало: его ждали в Москве, и размышлять, где он прокололся, было некогда. На дне багажника что-то звякнуло. Среди ключей и болтов лежали две блестящие трубочки, стянутые проволокой. Он повертел их в руках и машинально бросил назад.
«Что бы это такое могло быть?»
Через десять минут Барский уже мчался по трассе к Москве. Его ждали в Белом доме.
Из Москвы он несколько раз звонил Тереховой. Но аппарат Лидии не отвечал. Не было ее и на работе. Разгадка была трагической.