Итак, один из первых кроссвордов почти разгадал. Пока все сходилось по Градусу: второй труп мог принадлежать шоферу и телохранителю банкира Алмазова Виктору Кочерге.
Грязнов оказался в своем офисе.
— Слава, ты чем сейчас занят? Срочное что-нибудь?
— В данный момент разговариваю с тобой.
— Ну-ну. А других, не менее важных занятий у тебя нет?
— Почему же? Есть. Сижу на стуле и жду факс. Устраивает?
— Вполне. Вопрос первый: у тебя имеются какие-нибудь данные на подпольные казино?
— То есть? Говори конкретнее.
— Мне надо знать, кто туда ходит и прочее.
— Ах, вон ты о чем!.. Погоди, я сейчас факса дождусь… Нет, давай-ка лучше ты подваливай ко мне в офис, и мы, возможно, что-нибудь похожее сумеем найти.
— Отлично. Но сейчас ко мне придет один свидетель, я думаю, свидание больше часа не займет, и тогда я…
— Устраивает.
Во второй вопрос Турецкий не стал посвящать Грязнова. Дело в том, что в настоящий момент он ожидал свидетеля женского пола. Того самого, которого вчера, в наступающей темноте, так лихо вычислил Славка.
Татьяна Грибова оказалась точна и прибыла минута в минуту. А когда вошла, Александр Борисович не мог не залюбоваться ею. При дневном свете она выглядела гораздо моложе и выигрышнее. Нет, конечно, вынимать у Грязнова изо рта такую роскошную мозговую косточку может решиться только самоубийца. Это в том случае, если Славка уже положил на нее свой глаз. А ну как нет? Однако лучше пока не рисковать…
Здороваясь и протягивая повестку, Танюша не могла удержаться от кокетства. Но Саша понял его лишь как желание избавиться от смущения: все же не каждый день девушка-заочница в столь высокое учреждение попадает.
Как будущий юрист, Танечка, конечно, понимала всю ответственность этой вполне официальной встречи, и поэтому что-то в ее облике неуловимо изменилось, и она вмиг посерьезнела. Затем слово в слово повторила то, о чем рассказывала вчера, потом охотно приняла предложение собственноручно записать свои показания.
— Александр Борисович, — сказала Татьяна и так проникновенно поглядела на него, что у Турецкого перехватило дыхание, — а ведь мне придется как-то объяснять, почему я не вызвалась в свидетельницы сразу же, едва примчались оперативные работники. Но мне совсем не хочется подводить своего шефа, который мне помогает и разрешает, ну, я ведь вам уже рассказывала… Может быть, мне стоит написать, что я думала… ну, что не только я одна видела взрыв, поскольку там ведь десятки окон… И люди бегали. Вы меня понимаете?
— Воля ваша, Татьяна Павловна, — почти севшим голосом отозвался Турецкий. Ну а что на самом деле он мог бы ей присоветовать? Заложить своего шефа? И чтоб тот ее сразу же уволил?
Грибова, вздыхая и обдумывая каждое слово, вписала еще несколько строк.
— Можно еще, Александр Борисович? Только не для протокола…
— Вообще-то, как вам должно быть известно, следователь обязан вносить в протокол допроса свидетеля все, что тот скажет. Неужели я должен объяснять столь элементарные вещи вам, будущему юристу?
— Да, это я знаю… Но то, о чем я хотела вам сказать, может быть, даже и не свидетельство, а… Ну как сказать? Мое воображение? Как будто во сне видела. И поэтому я, честно говоря, не уверена, что вообще следует об этом говорить… Знаете, а мне сегодня Вячеслав Иванович звонил, — неожиданно переключилась она на проблему, которая, похоже, волновала ее теперь больше воспоминаний о взрыве.
— Это все хорошо, Татьяна Павловна, — поморщился Турецкий и постарался вернуть девушку в нужное русло. — Давайте договоримся так: если ваш, как вы уверяете, сон может представить интерес для следствия, тогда…
— Я поняла, правда, поняла! Александр Борисович, знаете, мне кажется, что та машина уже останавливалась раньше, то есть за углом. Вспомните, какая панорама видна из моего окна… Мне кажется, что все происходящее я как будто увидела боковым зрением… но вспомнила только потом, позже. Я же говорю, что это как сон.
Ну, попробуйте все еще раз себе представить и расскажите мне, что вы там увидите. А я готов вас слушать.
Он и сам не знал, зачем ему нужен этот совершенно идиотский эксперимент. Но привычка обращать внимание на всякий, даже незначительный, фактик сработала помимо желания.
Грибова прикрыла глаза и откинула голову.
— Вот… черный предмет выскочил из-за угла и замер, — заговорила она, будто кем-то загипнотизированная. Это у нее получилось настолько натурально, что Турецкий невольно оглянулся, но никого, естественно, за своей спиной не обнаружил. — Я вижу только часть его. И не уверена, что это машина. Пауза. Наконец предмет начинает двигаться и поворачивает в наш переулок… — Она открыла глаза. — А здесь, Александр Борисович, я уже точно знаю, что выехал большой темный автомобиль, я его вижу в упор, потому что он теперь единственный предмет, который движется, а все остальное замерло. Или просто вымерло. А потом… дальше вы сами уже все знаете…
Бог ты мой! Да ведь это показание может стать ключевым в деле! Ведь если все это — не досужая выдумка, а действительно божественное наитие, то тогда действия сидевших в машине приобретают четкую логику… которая до сих пор никак не просматривалась Турецким.
— Танюша! Золото вы мое! Вам говорили, что вы чудо?! — Турецкий не мог сдержать себя, и его понесло. Еще миг — и он бы ринулся целовать свою свидетельницу, но… та готовность, которую он мгновенно прочел в ее вспыхнувших глазах, немедленно остудила его. И, с трудом переведя дыхание, он продолжил, стараясь, чтобы его волнение не было ею истолковано превратно: — Самое поразительное, Танюша, что ваш сон, или видение, как хотите назовите, может обернуться явью, которая многое поможет решить и понять. Но вы знаете… Словом, давайте я пока не стану вносить эти ваши наблюдения — так? — в протокол. Пусть это до поры останется вашей фантазией. Но у меня к вам будет огромная просьба: при первой же нужде, то есть когда мне это позарез понадобится, вы повторите свой рассказ?
— Да ну что вы, Александр Борисович! Конечно! И когда вам будет угодно. И — где угодно…
«Вот же зараза какая!» — ворохнулось у него в груди.
Нет, конечно, он ей верил, хотя, пока идет следствие, по идее не должен верить никому. Он обязан лишь оценивать показания. Но ведь следователь — тоже человек, хоть и звучит это по-дурацки. А раз так, то и он обладает все тем же стандартным набором достоинств и недостатков, присущих остальным смертным. Разница, пожалуй, лишь в том, что в данный момент перед следователем сидит вызывающе броская женщина, и щеки ее алеют от его похвалы. Или от других, ведомых только ей одной желаний. А Турецкому, разумеется, неведомых.
— А что, Александр Борисович, — спросила она, и глаза ее снова заискрились, — у вас тут не курят?
Турецкий несколько суетливо подался к ней через стол с пачкой сигарет и зажигалкой. Закурив и выпустив тонкую струйку дыма в потолок, Татьяна откинулась на стуле и с явным вызовом закинула ногу на ногу. Модный плащик ее висел на крючке у двери, а узкая короткая юбка и такая же кремовая кофточка не столько одевали ее, сколько продуманно и ловко оголяли. Турецкий, как ни старался, не мог отвести глаз от ее коленей, чувствуя, что и Татьяна не хочет отступать с занятых ею позиций. Видимо, поэтому и последовал «неожиданный» вопрос:
— А вы женаты, Александр Борисович?
Он понял, что смысл вопроса заключался не в сказанной фразе, а в ее подтексте, как тест на вшивость: «Ну, чего ты ждешь?» Потому и любой его ответ уже ничего бы не значил. Для окончательного решения ему оставался миг, а что он сумел бы ей немедленно предложить? Славкину квартиру, если там никого нет, или свой раздолбанный автомобиль с выездом куда-нибудь в ближайшие кусты? Она бы, вероятно, сейчас не стала возражать, но ведь даже и не представишь себе масштаба этакой срамотищи! И Александр собрал в кулак свою волю.
— То, что я женат, Танюша, это бесспорно, — с веселой назидательностью сказал он. — А вот Вячеслав Иванович в настоящий момент абсолютно холост. Говорю это вам как его ближайший друг.
Татьяна кивнула и улыбнулась с некоторой растерянностью. Потом поднялась, взяла со стола свою повестку, подошла к вешалке и остановилась в ожидании, когда Турецкий поухаживает за ней — подаст плащ. Ну а уж это он сделал с превеликим желанием, не отказав себе, впрочем, в удовольствии разгладить складки на крепеньких Татьяниных плечиках и задержать ладони на ее талии. При этом полные ее губы, находившиеся в непосредственной близости от его лица, изобразили нечто напоминающее воздушный поцелуй. Итак, она наконец ушла, покачивая бедрами, а Турецкий сел за стол и сжал щеки руками. Это ж надо влипнуть в такую игру! Мелькнула совсем уже шальная мысль, что, если бы он вдруг сделал решительный шаг, она бы, не ломаясь, отдалась ему да вот хоть на этом столе. Гениально! Прокурорскому дому наверняка только этого и не хватало.
Турецкий восхищенно покачал головой и придвинул к себе чистый лист бумаги.
«Что конкретно дает мне фантазия Грибовой? — начал записывать он. — Следуя ее логике, машина останавливалась за углом. Зачем? А затем, что из нее вышел некто третий, сидевший на заднем сиденье. Этот некто, по всей вероятности, вошел в один из сверхсекретных подъездов, иначе зачем было вылезать из машины. После этого водитель тронул «мерседес» и, проехав несколько метров, свернул за угол дома, вероятно, чтобы не отсвечивать в ненужном месте, и снова остановился. Но теперь уже в ожидании того, кто должен был явиться. Либо это был тот самый некто, либо кто-то вообще неизвестный. Но сидящие в машине шофер и его хозяин ждали этого человека. Водитель приспустил боковое стекло и закурил — из салона потянулась струйка дыма. Значит, Алмазов не курил. Ну а далее известно: сработала бомба — треск, фейерверк, взрыв, пламя! Фугас с напалмом, как сказал Градус. Но кто же вышел из машины? Ясно пока только одно: он был человеком, знакомым Алмазову, иначе банкир не стал бы его подвозить и ждать…»