адачи активно подключились прокурор дивизии майор юстиции Любченко и замкомандира дивизии по тылу полковник Виралов.
Примерно в 14 часов этого же дня штаб получил приказ передислоцироваться в село Ракель. Проследовав в его направлении километров пять, колонна подверглась массированному штурму самолетов противника. Их было более десяти и они безнаказанно на бреющем полете расстреливали колонну. Ехавшие со мной в автомашине следователь лейтенант Смирнов, красноармеец Гусманов и шофер Козиненко выскочили из автомашины и бросились бежать в лес, находившийся с правой стороны дороги метрах в ста. Я же залег под свою автомашину. Первой очередью и взрывом, оглушившим меня, была повреждена моторная часть машины, но она не загорелась. От второй очереди кузов автошины и все ящики с документами получили многочисленные прострелы. Я был легко ранен в правую ногу и правую руку небольшими металлическими осколками (до сих пор остались в моем теле в качестве фронтовых «сувениров»). Машина, как показалось мне, и на этот раз не загорелась, хотя все соседние автомашины уже пылали, с резким треском.
К. Сверчевский
Боясь того, что вскоре может наступать пехота противника, решил найти капитана Иванова, собрать своих людей и спасти ящики с документами. Отбежав немного от машины, встретил полковника Виралова и спросил, что будем делать со штабными документами. Ничего не ответив, он махнул рукой: не до этого, мол. Увидев, что автомашина отдела с оперативными документами загорелась, подбежал к ней и встретил шофера с другой нашей автомашины рядового Григория Сидоренко. Он доложил, что два ящика уже вытащил, а третий большой не смог. Мы оба подбежали к автомашине, охваченной языками пламени. Во время моего приближения к ней произошел взрыв бензобака и его левой стенкой и взрывной волной ударило меня в спину так, что отлетел метров на пять. К машине подойти было уже невозможно. Находившиеся там патроны и гранаты рвались. Да и состояние мое было таким, что с трудом ощущал себя, из обеих ушей шла кровь, голова кружилась. Эти последствия тяжелой контузии, нередко сопровождавшиеся головными болями, а иногда и рвотами, я испытывал долгое время. После окончания войны, поступив в 1946 году на юрфак Львовского госуниверситета, вынужден по этой причине взять на год отсрочку от занятий.
Как только последняя партия самолетов противника закончила свою работу, ко мне подошел капитан Иванов, офицеры Названов и Смирнов, бойцы взвода охраны. Кроме меня, получившего тяжелую контузию и два ранения, никто больше не пострадал. Ехавшая вместе с полковником Вираловым женщина-врач оказала мне помощь, и я вместе со всеми продолжил движение в село Ракель. Ящики с документами поочередно несли бойцы взвода охраны.
В. Е. Грачев с боевым товарищем капитаном Н. А. Евтроповым, 11 апреля 1945 г.
Остановились в селе в пустовавшем доме с красивым парадным входом прямо с улицы. Территория усадьбы была обнесена высоким, почти двухметровым забором. Минут через двадцать я подошел к капитану Иванову и высказал мнение, что надо еще раз проверить и убедиться, что документы в ящике, оставшемся в горящей автомашине, полностью уничтожены. Василий Иванович согласился сделать это сам и взять с собой рядовых Брехунова и Хорешмана. Через пару минут в доме появился начальник отдела майор Виленский, коротко переговорил со старшим оперуполномоченным капитаном Евтроповым, подошел ко мне и спросил: «Какие документы находились в ящике, оставшемся в сгоревшей машине?». «Он полностью загружался, – ответил я, – делами общего делопроизводства и документами объектовых оперработников, в частности, рабочими делами их источников. Все это полностью сгорело и Капитан Иванов пошел на то место, чтобы еще раз убедиться в этом и исключить возможные сомнения». Виленский, предупредив, что обстановка остается крайне сложной, приказал канцелярию не разворачивать, он будет находиться через дорогу вместе с командиром дивизии и в случае опасного изменения ситуации сообщит нам. Поскольку такие изменения не исключались, я немедленно приступил к подготовке дальнейшего переноса документов без очень тяжелых ящиков. В один вещмешок собрал основные шифрдокументы, печати и штампы, чтобы все это можно было нести за спиной, имея при себе фляжку с бензином на случай вынужденного их уничтожения. Приспособил еще два хозяйственных мешка для остальных документов. В это время с улицы послышались крики: «Немцы! Немцы!». Быстро наложив документами один мешок, отдал его красноармейцу Третьякову, сказав: «Ты за него отвечаешь головой, беги!». Пока второй мешок заполнил и передал его красноармейцу Козиненко, оказалось, что все, в том числе офицеры Евтропов и Названов, не прикрыв нас от возможного захвата противником, из дома уже выскочили. Выбежав через переднюю дверь на улицу, увидел прямо перед домом, совсем близко, самоходку противника с десантниками. Один из них, сидевший лицом в левую сторону, заметил меня и дал автоматною очередь, но не попал. Меня обдало только кирпичными крошками от стены, пули прошли выше моей головы. Почти одновременно произведенной мною очередью из немецкого автомата, с которым в боевой обстановке никогда не расставался, удалось трех десантников сразить. Выскочив во двор дома, вместе с Козиненко быстро перелезли через забор и увидели: метрах в трехстах по полю бежала по направлению к лесу значительная группа военнослужащих. Догнали их на противоположной опушке леса. Там же встретили старшего оперуполномоченного Евтропова и оперуполномоченного Названова. Договорились дальше двигаться вместе слева от дороги на Бауцен. И в этот миг с правой стороны опушки леса появилась группа немцев, а следом и несколько мотоциклистов с пулеметными точками. Евтропов, Названов, другие офицеры и военнослужащие, не успев должным образом рассредоточиться, вступили с немцами в бой. Как впоследствии выяснилось, он был неравным и почти все они там геройски погибли, в том числе и капитан Н. А. Евтропов. Старший лейтенант Названов как-то сумел отступить обратно к селу, спрятаться и, немного переждав, успешно выйти из окружения.
Понимая свою ответственность за государственной важности документы, я скомандовал: «Козиненко, за мной!». Стремительно уклонившись вдоль опушки леса влево метров на 600–800, увидели впереди большую группу военнослужащих, бежавших в направлении Бауцена.
Ощущая преследование немцами, периодически открывавшими дальний пулеметный и артиллерийский огонь, достигли села Конновиц, зашли в один из дворов, обнесенный высокой непросматриваемой оградой. Я достал все руководящие документы, регламентирующие порядок пользования шифрперепиской, вместе с Козиненко развели огонь, облили их бензином и уничтожили без малейших остатков. Услышав шум, выскочили на улицу и столкнулись с группой бегущих военнослужащих, среди которых увидел лейтенанта из медсанбата дивизии. Остановив его окриком, узнал, что к селу приближаются два мотоцикла с пулеметными точками, а на более значительном удалении идут шесть немецких самоходок.
Немецкие мотоциклы не заставили долго себя ждать, послышались их трескучие звуки, и мы вместе с лейтенантом-медиком вскочили во двор, где жгли только что документы. Быстро заняли удобные для боя позиции и как только два немецких мотоцикла приблизились, почти поравнявшись с нами, открыли непрерывными очередями огонь из двух автоматов. Кажется, стрелял из пистолета и лейтенант. Находившиеся на мотоциклах расчеты, по три немца на каждом, были уничтожены. Перевернутые мотоциклы трещали на полном газу. Козиненко пытался завладеть хотя бы одним из них, но они оказались так повреждены, что быстро восстановить их было невозможно.
В дальнейшем мы находились под страхом неотступного преследования противником, его периодических пулеметных и артиллерийских обстрелов из легких самоходных установок «Ягдпантера» и иногда появлявшихся и крайне обнаглевших самолетов-штурмовиков, которые на бреющем полете чуть ли не вкладывали гранаты в пилотки бегущих людей. Одновременно разбрасывали листовки, в которых гитлеровская пропаганда утверждала, что берлинская группировка советских войск отрезана и ее ждет жестокое возмездие за Сталинград полным уничтожением. Единственной гарантией сохранения жизни предлагалась немедленная сдача в плен. Окруженные противником, беспомощные и напуганные больше всего непониманием своего положения, наши воины, в основном тыловых подразделений дивизии, метались из одной стороны в другую, попадая под неожиданные столкновения с противником то слева, то справа от дорога на Бауцен. Все стремились туда потому, что распространялся слух, что там перед городом наши войска заняли оборону. В этой стихии многие из них гибли или оставались на поле боя тяжело ранеными. Неизгладимо остался в памяти жуткий эпизод. Один раненый воин полз по дороге с разорванным животом и вывалившимся из него кишечником, простирая руки к бегущим и выкрикивая: «Братцы, не оставляйте меня, пристрелите!».
Мне и Козиненко удалось вырваться из этого пекла благодаря тому, что мы больше других уклонились от дороги на Бауцен, достигли берега реки, вероятно всего это была Шпрее, спрыгнули в ее русло и под прикрытием крутого берега, высотой не многим больше метра, в полусогнутом положении продвинулись вперед метров на четыреста, перешли на ее левый берег и, оторвавшись от преследования противника, в полной безопасности продолжили ускоренное движение на Бауцен. Вместе с нами оказалось еще четыре человека нашей дивизии. Двигаясь в направлении видневшегося впереди села, до которого было километра три, справа от него заметили в замаскированном капонире танк. Все залегли. Присмотрелись. Вроде бы танк похож на наш, но решили, чтобы не ошибиться, приближаться к нему врассыпную. Другого, более безопасного направления движения, не было. К счастью, танк оказался нашим. Мы рассказали танкистам, что по дороге на Бауцен двигаются с периодическими замедлениями шесть немецких самоходок. От танкистов узнали, что действительно в районе Бауцена создается наша оборона. Передохнув минут десять вместе с танкистами, увидели злосчастные самоходки. Командир танка дал команду о приготовлении к стрельбе, а мы, по указанному им направлению, двинулись на предельной скорости продвигаться к Бауцену. Через 20–30 минут услышали стрельбу, видимо, танкисты вступили в бой с самоходками. Вскоре стрельба прекратилась. Оценили это для себя как усилившуюся угрозу. Вбежав в село, увидели сильно горящий дом. Я сказал Козиненко: «Давай здесь сожжем все документы, находящееся в твоем мешке». «Точно, – сказал он, – иначе нас с ними могут прижата и мы не успеем их уничтожить». Огонь был настолько сильным, что, бросая в него дела с указаниями и ориентировками, в том числе по розыску, мы обжигали себе руки и лица. Козиненко по близости у сарая заметил вилы, несколько раз перевернул ими дела и мы убедились, что они сгорели полностью.