Наиболее грамотную часть будущих курсантов из 25 сотрудников (один с высшим образованием, 5 со среднем и остальные с неполным средним – 8–9 классов) составили первый курс, начальником которого являлся молодой и во всех отношениях ярко представительный капитан Беляев, аспирант-заочник Харьковского юридического института. Забегая вперед скажу, что наряду с другими курсантами: Владимиром Георгиевичем Кузнечиковым (секретарь парторганизации курса), Виктором Реймисом и еще несколькими отлично успевающими курсантами, стал одним из первостепенных любимчиков. Особенно его симпатии усилились ко мне после того, как в июле или августе 1949 года вместе с В. Г. Кузнечиковым мы пошли в Дом офицеров на танцы и там, присмотрев самую красивую, на мой взгляд и оценку в этом отношении, девушку, я протанцевал с ней весь вечер, возвращая каждый раз в круг ее знакомых девушек. Где-то близко к концу она во время танца сказала, что ей пора уходить вместе с девушками-подружками, проживающими на Холодной Горе. Здесь, признавшись, что являюсь курсантом училища, размещенного там же, и могу ее проводить. Она согласилась, отметив, что дом, в котором она живет, находится в ста метрах от училища. Проехав от Дома офицеров и до училища в трамвае, я проводил ее до входа в дом и, подав руку, прощаясь, сказал: «Сердечное спасибо за удовольствие потанцевать с Вами. Свидания не назначаю, потому что у меня есть молодая и тоже очень красивая жена и дочка, которой уже полтора года». Так, обменявшись взаимными благодарностями, разошлись без малейших притязаний на какие-либо другие проявления взаимных симпатий. В следующую субботу капитан Беляев, отказывая многим семейным офицерам-курсантам в частых желаниях получить на воскресенье увольнение в город (режим в школе был строгим, выход за пределы только по увольнительной записке), неожиданно, к изумлению всего курса заявил: «Я вот знаю, что Грачеву можно доверять с увольнениями в город, он ведет себя как порядочный семьянин». Вскоре я дознался, откуда ветер дует. Оказалось, что девушка, которую я проводил с танцев, являлась нареченной Беляева. Она-то и расхвалила ему меня, продвинув на полное доверие. Мелочь, а приятно.
Строгость в подходе к увольнениям в город усилилась после того, как в июне произошел пренеприятнейший аморальный случай. Один прекрасный майор, обладающий всеми качествами женского сердцееда, вступил в сожительство с женой прославленного героическими подвигами партизана Великой Отечественной войны, вошедшего прообразом в книгу Вершигоры «Люди с чистой совестью». Пользуясь его слепотой, майор совершал свои аморальные поступки, закрываясь в отдельной комнате! Когда партизан догадался, он с помощью шестилетнего сына выследил его принадлежность к школе и с разрешения руководства провели опознание. Бесстыдство майора было обсуждено на партийном собрании и он исключен из членов КПСС. Особенно гневным осуждение майора было встреченное несколькими аплодисментами выступление преподавателя Мирошниченко. Голосование было единогласным. Никто, даже из числа сочувствующих, не решился выступать в защиту майора, и он немедленно был отчислен в УКГБ области, откуда прибыл (сейчас название ее не помню).
Вскоре произошел второй шокирующий руководство и партком школы случай. В школе выступала с концертом знаменитая певица – казашка Роза Багланова. Особенно запомнилась исполненная ею сопрано песня: «Ой Самара, городок». Радостно сияющая, она раскланивалась на постоянные бурные аплодисменты и посылала милые воздушные поцелуи в зал. Как сейчас сказали бы, покоряя зрителей своей сексуальностью! Напились среди курсантов такие примитивы, что, видимо, так и поняли и позволили вручить ей букеты цветов с предложениями – дать обусловленный сигнал о согласии интимно встретиться после концерта. Возмутившись, Роза Бакланова передала эти записки секретарю парткома. Опять разбирательство и осуждение – до какой распущенности можно опуститься, чтобы так обнаглеть и совершить оскорбление заслуженной актрисы, первый раз увидев ее. Все трое были наказаны строгими выговорами, но из школы не отчислены.
Последующих подобных сексуальных проявлений и побуждений, которые выносились на общее осуждение, не было. Соблазнительные «бабочки» продолжали в субботние и воскресные вечера кружить около школы и уводить некоторых холостяков, а может быть и семейных прелюбодеев, в свои объятия любви, надеясь найти себе достойного жениха. Но скандалов уже не возникало. Возможно, даже потому, что любителей острых ощущений с женщинами стало меньше. Ходили упорные слухи, что медиками, по решению руководства, в общей курсантской столовой, добавлялся в пищу какой-то препарат, снижающий «кобелиные» страсти. Это отмечали курсанты, к которым приезжали на побывку их родные жены, когда, несмотря на радость и желание встреч, половая страсть оказывалась явно заниженной. Мой самый близкий друг по школе, с которым поддерживается связь до настоящего времени, Владимир Георгиевич Кузнечиков, тоже заметил это, когда к нему в августе приехала жена, Алия Шакировна, его единственная однолюбная подруга. Он в этом отношении настолько был строг, что когда мы изредка выходили вместе в город, и он, заметив какое-то мое внимание к красивой женщине, с иронической гримасой произносил: «Ты куда смотришь?». Мы с Ниночкой, страшно соскучившись друг о друге, организовали встречу так. Она приехала в Харьков, тут же я отпросился у майора Беляева на несколько дней и мы провели их у родителей в Макеевке. Наша любимица Томочка провела их без мамы, со своей няней, матерью полковника, начальника военного госпиталя, у которой не сложились отношения с женой. Будучи весьма образованной, культурной и нежной женщиной, она оказывала самое благотворное влияние на нашу дочь и пользовалась нашим полным доверием.
Мое положение в школе, по основной задаче – получение предельно возможных знаний, сложилось совершенно непредвиденно наиболее выгодно, даже с некоторым преимуществом по сравнению с другими. Определилось оно тем, что по ведущей дисциплине, агентурно-оперативной работе, преподавателем оказался, к моей величайшей радости, тот самый полковник Сивуда, который на фронтовых курсах военной контрразведки проявлял ко мне признательность по успехам в учебе и покровительство, оказавшееся необходимым после ее окончания, о чем ранее мной уже вспоминалось.
Ежедневно встречаясь, я постепенно рассказал ему обо всем, что было со мной после фронтовых курсов, о своих колебаниях при переходе на оперработу, как неимоверно трудно проходил пройденный ее этап и с какими противоречиями столкнулся при оценке ее результатов.
Подробно расспросив о легендированном использовании агента «Захарова», подполковник Сивуда, оценив это в основном положительно, разъяснил, что в таких легендах обязательно должны предусматриваться меры по обеспечению его собственной безопасности, в частности определяются измененные биографические данные, место постоянного его жительства и близких родственников, при реальной возможности и необходимости он обеспечивается документами, удостоверяющими его вымышленную фамилию и другие установочные и биографические данные. При этом не забывать и о мерах по выводу агента из разработки как при возникновении подозрений о его безопасности, так и в тех случаях, когда она может возникнуть при начале следственных действии.
По поводу имевшегося у меня недоумения о проведенных американцами вербовках с заданием только на начальный период войны. Вербовать, так вербовать раз и навсегда? Полковник Сивуда возразил: при скоротечных обстоятельствах возникновения англо-американского решения о военных действиях против Советской Армии меры американской разведки были внезапно вынужденными и из-за временного ограничения вполне оправданными. В практике приготовления блицкригов вероломного нападения разведки государств, готовящих его, неоднократно прибегали к заброске так называемых законсервированных агентов с конкретными заданиями на начальный период воины. В первые дни Великой Отечественной войны органы госбезопасности разоблачили не один десяток агентов немецкой разведки, как только они приступили к выполнению заданий.
Обсуждая решения по выявленным из числа репатриантов американским агентам, он согласился, что в их действиях субъективная сторона состава преступления была практически неосуществимой, а поэтому арестовывать и судить их не за что. Высказал также незабываемое мнение: арестовывать или не арестовывать – с этим придется в дальнейшем неоднократно сталкиваться. Иногда оперативные работники, и особенно следователи, видя законный результат работы только в аресте и придании суду, упускают возможность достижения более перспективных и важных результатов в борьбе с противником. Образно говоря, не стремятся сохранить капитал, чтобы он работал на свое приумножение. Например, перевербовав разоблаченного агента и сделав его своим контролируемым источником, работающим под диктовку двойником, можно добиваться важных стратегических целей в противоборстве с противником. О возможности получения такого преимущества никогда не следует забывать.
Преподаватели в школе были в основном из числа профессионалов, имевших в «Смерш» разносторонний опыт результативной работы с немецкими разведорганами. Проанализировав и обобщив его, они сформулировали основные теоретические положения и подкрепляли их примерами своей практики, профессионального мастерства, обостренного чутья, создавая уверенность, что каждый из нас, вооружившись знаниями в школе, сможет добиваться в своей работе творческого искусства.
По юридическим дисциплинам: теории государства и права, уголовному праву и уголовно-процессуальному праву лекции читались профессорско-преподавательским составом Харьковского юридического института. До сих пор остается в памяти, как профессор, доктор юридических наук (фамилию не вспомнил), еврей по национальности, не только не скрывавший этого, но и. подчеркнуто гордился, выходил на сцену и прохаживаясь по ней, не подойдя ни разу к трибуне, убедительно объяснял все сложности применения уголовного законодательства, необходимости твердого его знания, особенно в части толкования и применения правовых норм, строго соблюдая социалистическую законность. Завораживая слушателей глубокой эрудицией и знаниями, он заражал желанием подражать ему в меру своих возможностей. На все вопросы слушателей отвечал четко, как вроде бы заранее подготовленный, сопровождая иногда свои разъяснения каким-либо уместным юмором.