В мое поле зрения она попала за связь с женой подполковника 7-го полка, славившейся тоже своей красотой. По возвращении из Харьковской школы узнал, что она месяц-два тому назад сделала аборт. Тогда это считалось преступлением. Решил, что момент для ее давно желанной вербовки наиболее благоприятный. В случае угрозы ее срыва, можно воспользоваться и компрометирующим материалом. Однако необходимости в этом не возникло. Она, не задумываясь, написала подписку о неразглашении связи с органами и воодушевленно заявила: «С удовольствием буду играть Ваши роли». А затем спросила: «Откуда вы узнали обо мне?». Дав ей понять, что под наблюдением органов находится известная ей по несчастью женщина – врач-гинеколог и посоветовал, как бы проявляя заботу о ее безопасности, никаких связей с ней больше не поддерживать. Она, улыбнувшись, сказала: «Все ясно».
Для успешного выполнения «Галиной» задания под легендой сотрудницы американского посольства ей было изготовлено оперативно-техническим отделом УМГБ Львовской области соответствующее удостоверение, приобретены необходимые предметы экипировки как иностранки и для обеспечения ее безопасности выделены два сотрудника наружного наблюдения на время посещения квартиры фигуранта и сама квартира оборудована техникой прослушивания. Готовность «Галины» выполнить задание была одобрена начальником отдела И. С. Ходченковым на контрольной явке, проведенной с ней на явочной квартире, содержателем которой был полковник запаса, в уютных домашних условиях. Столь серьезная подготовка оправдала себя и в копившиеся годами подозрения была внесена убедительная ясность. Представившись сотрудницей американского посольства и предъявив удостоверение об этом, «Галина» сразу же пояснила, что ее посещение вызвано поступившим в посольство письмом от вашего компаньона по Японии, который очень желает восстановить в вами связь, но так, чтобы не принести вам неприятности, через посредничество посольства, соблюдая осторожность. Подполковник Хиненко принял посланницу доброжелательно и провел в комнату, пояснив жене, что ему надо с ней поговорить наедине. Диалог был длинным и продолжался около двух часов, в продолжение которого она с разных подходов полностью восстановила характер их, как он признавался, бескорыстной союзнической дружбы, что действительно договаривались при возможности восстановить ее и поддерживать в дальнейшем, но обстоятельства быстро изменились и она объективно стала невозможной, нежелательной и для советского офицера недопустимой, а поэтому он давным-давно уничтожил все имевшиеся совместные с ним фотокарточки. Прослушивая через наушники весь этот разговор, особенно вокруг возможности поддержания тайной связи, удивлялся остротой реагирования и гибкостью ума «Галины», как мудро она крутила его, прощупывая малейшую его неискренность, добиваясь не связано ли это с недоверием к ней или «ошибочной» боязнью. В ходе беседы, в комнату ворвалась жена и требовала от мужа пояснить, что происходит. Он успокоил ее словами: «Миленькая, дорогая, не волнуйся, потерпи еще немного, мы беседу завершаем, я тебе все расскажу, объясню».
Анализ записи последующего разговора с женой показал, что он рассказал ей все правдиво. Но что поразило: соглашаясь с его объяснениями, она все-таки, проявив женское чутье, заключила: «Зря ты ее отпустил, может надо было сообщить о ней органам». На что Хиненко ответил: «Да нет, я верю, что «френд Майкл» действительно мог обратиться в свое посольство с просьбой – помочь найти меня. У них это проще».
Возможность продолжать дальнейшую работу с «Галиной» вскоре прервалась. Она вместе с театром перевелась в другой областной центр Украины. Что осталось в наследство от нее, так это то, что она сделала подробные описания на нескольких своих подруг из клана обаятельных красавиц – умниц с достойно признанным общественным положением. С некоторыми из них впоследствии может окажется необходимой совместная положительная оперативная работа. Кстати, в течение последующего ее многолетнего продолжения у меня всегда имелась на связи агентура из женщин. С их помощью достигались отдельные значимые результаты. Иногда преподносились и неприятности, проявлявшиеся в тех случаях, когда помощница-женщина влюблялась в объект оперативного изучения, а оперработник вовремя это не заметил и не вывел ее из разработки. В таких случаях побеждает не дело, а любовь. Тонкость чувств женщины оперработник должен удовлетворять личными внешне привлекательными и душевно обаятельными качествами, восприниматься всегда открытым и энергичным, умея находить доводы, доступные ее пониманию. Тогда от нее прорываются признания: надежд на любовь с оперработником нет, но встречаться и вести деловые собеседования, получать от него наставления и похвалы за их умное исполнение – это приятно, да и осознанно важно. Отдельные подробности об этом еще впереди.
Настолько увлекся своими личными делами, что остались не отмеченными происшедшие изменения в руководстве отдела. С начальниками этого органа мне повезло и храню о них самую светлую память как о добрых наставниках и учителях, отдавая наибольшее почтение Д. Е. Булавенко и И. С. Ходченкову. Так вот, еще в период моего пребывания в Харьковской школе переподготовки из отдела убыла в Москву Д. П. Булавенко, а через пару месяцев после того, как я вернулся в отдел, вместо нее прибыл заместителем подполковник Самохвалов, быстро завоевавший доброе признание у оперсостава и у начальника. Однако вместе им работать пришлось недолго, И. С. Ходченков был выдвинут на полковничью должность, начальником отдела контрразведки МГБ артиллерийского корпуса прорыва РВГК, дислоцированном в городе Золочеве Львовской области. Более двух месяцев ожидали назначения Самохвалова начальником отдела, но прибыл подполковник Пищалкин, с которым мне работать пришлось немного.
Столько изменений и перемещений за непродолжительное время. Такова судьба в службе у военных. Не успел расправить крылья, как полет прерывается и не всегда в твою пользу, а то и с недобрым исходом. Так, неожиданно произошло и со мной. Шло все нормально на хорошем личном настроении и удовлетворенности руководства. И вот, неожиданно является дьявольщина. Из 1-го отдела управления контрразведки округа поступает заявление, принятое старшим оперуполномоченным капитаном Драгнышем, должным порядком оформленное и с резолюцией начальника отдела полковника Каткова на отдельном листе: «Направить в отдел контрразведки 24-й дивизии для дальнейшей проверки». В заявлении медсестра сообщала, что 24 сентября 1950 года, во время обхода госпитальной палаты, она стала свидетелем разговора двух военнослужащих, лежавших рядом в постели на койках. Один из них говорил: «Сегодня день памяти, умер Владимир Ильич Ленин». От второго услышала: «Дай Бог, чтобы и Сталин». Увидев меня, он сделал паузу и добавил: «Много невинной людской крови было пролито».
Медсестра сразу же установила, что это высказывание было допущено рядовым 181-го танкового полка Зиновьевым, продолжала его обслуживать как больного, но политических высказываний от него больше не слышала. Исполняющий обязанности начальника подполковник Самохвалов на том же отдельном листе с резолюцией Каткова написал: «Товарищу Грачеву В. Е. установить Зиновьева в 181-м танковом полку и взять в активную разработку». Исполнение этого указания развивалось в быстром темпе по отдельному плану. Следователь Н. П. Портнов допросил медсестру, зафиксировав ее показания точно, в том же содержании, что и в ее заявлении. Собеседник Зиновьева на допросе вначале заявил, что точно восстановить его заявление о Сталине не может, забыл. Когда же ему было предъявлено показание медсестры, то подтвердил его и категорически заверил, что слово «умер» Зиновьев не произносил. Проводившийся агентурным изучением и проведенной спецпроверкой представляющих оперативный интерес данных получено не было. Доверенным источникам он охотно рассказывал о своем тяжелом детстве, проходившем до призыва в колхозе в Сталинградской области, где с его слов постоянно отмечались засухи, неурожаи и голодовка. Отмечалось также, что по своему характеру Зиновьев неуравновешенный, имели место случаи вспыльчивости и раздражительности по малозначительным, не нравившимся ему поводам. Кто проявил сверхбдительность, не знаю, но думаю, что без этого не обошлось и меня вместе с делом на Зиновьева вызвал к себе начальник 2-го отдела Управления Контрразведки округа подполковник А. А. Кукеев. Полистав дело, он твердо, с выраженной надменностью заявил: «Ну и что же вы собираетесь добыть по этому делу, занимаясь философствованием: сказал слово, не сказал? Здесь все ясно сказано. Его немедленно надо арестовать». Выслушав мои возражения, основанные на том, что здесь можно подозревать наличие важного для дела слова, но оно Зиновьевым не сказано, а также мой категорический отказ от предложения: вынести постановление о возбуждении уголовного дела на Зиновьева и его аресте, Алексей Афанасьевич скомандовал: «Идите. Дело остается у меня». – «Как это остается? Без соответствующей регистрации в секретариате, я оставить его у Вас не имею права». В упор уставившись на меня, он хотел покорить своим волевым взглядом, но немного побыв недвижимым, взял лист бумаги и написал расписку, что Дело на Зиновьева на (указал количество) листах получил. Отдал расписку мне и повторил: «Идите!». С этого диалога начались многие мои бессонные ночи. И если бы обошлось только этим! После того, как и.о. начальника отдела подполковник Самохвалов вынес постановление на арест Зиновьева и прокурор округа утвердил его и, якобы, при этом тоже заявил: «Здесь все сказано», тучи вокруг меня стали сгущаться. Следствие по Зиновьеву вел следователь следственного отдела Управления контрразведки округа. До меня дошли слухи, что, якобы, преступность личности Зиновьева подкрепилась тем, что на вопрос следователя: «Вы случайно не родственник известного врага народов Советского Союза Зиновьева?», он ответил: «Вообще-то нет, но по убеждениям, да». По камере следственного изолятора документировались его резкие возмущения в связи с арестом. В отношении меня в отдел секретарю парторганизации Н. И. Портнову прошла подсказка, что надо разобрать меня в партийном порядке и исключить из КПСС за потерю политической бдительности. Наум Исаевич не давал этому ходу и, как опытнейший юрист, утешал меня, что дело на Зиновьева в суде не пройдет. Но до суда оно не дошло. Как внезапно свалилось на меня это горе, так внезапно и наступила величайшая радость и торжество справедливости. Оказалось, что брат матери Зиновьева занимал значительный пост в Центральном комитете КПСС и узнал все, что случилось с его племянником. В УКР МГБ округа прибыла комиссия Административного отдела ЦК партии и признала арест Зиновьева грубым нарушением социалистической законности, а его высказывания неумышленными и обывательскими. Такого поворота никто не ожидал. Кто и как был наказан из причастных к аресту Зиновьева, объявлено не было и для меня осталось тайной, но горькая несправедливость об увольнении из органов КГБ подполковника Самохвалова стала всем известна, как устрашение и напоминание: виноватым всегда оказывается «стрелочник». Помни об этом, бойся стать и быть представленным «стрелочником».