– Только тот, который заложен в мифе: если хочешь победить, используй изощрённую ложь! Или я что-то не так понял?
– Всё так, – я тогда растерялся окончательно.
– Вот подумай, уважаемый Лазарь Моисеевич, куда вас призывают такие вот святые? А ведь у вас они сплошь и лжецы, и мерзавцы! Знаете, что я думаю? Несчастный тот народ, у которого такие вот идеалы для подражания!
С этими словами Иосиф Виссарионович вышел из моего кабинета. Когда за ним закрылась дверь, я несколько часов сидел задумавшись. Сталин своими словами задел во мне самое сокровенное, то, о чём мы, евреи, как правило, не задумываемся. И я понял, что Сталин прав – народ мой жестоко обманут, обманут ещё с утробы матери, и какие-то злые силы его используют. Какие? – вертелось у меня в голове. Было ясно, что Сталину они были известны. Но как его спросить об этом?..”
После того памятного разговора Каганович не раз задумывался, почему в мифологии всех без исключения народов Земли, у тех же папуасов, меланезийцев или негров, предки – великие герои, как правило, изображены людьми самой высокой пробы: они благородны, справедливы, честны, не лживы и не жестоки.
И только у евреев всё наоборот – их патриархи и герои – все как на подбор подонки: отца Авраама за преступление и безнравственное поведение выперли взашей из шумерского Ура. В Египте он отдал свою жену Сару в наложницы фараону, фактически стал ею торговать. Про праотца Иакова и вспоминать противно. Когда сын князя Сехемского влюбился в его дочь, его отец Еммор предложил Иакову узами родства объединить два племени. Мало того, царь Сехемский отдал евреям часть своих земель – дескать, живите рядом с нами и богатейте. Но хитрый Иаков сказал Еммору, что он примет предложение царя только в том случае, если мужское население Сехема примет обрезание. Простодушные сехемцы сделали себе обрезание, а через три дня, когда их раны более всего воспалились и они не могли двигаться, люди и сыновья Иакова вероломно напали на них и всех умертвили – и царя Сехема, и его глупого сына. А потом забрали себе всех женщин Сехема и, разграбив город, предали его огню.
Умный Лазарь Моисеевич понимал, что Иаков совершил чудовищное преступление. Но до него никак не доходило, почему евреи убили сехемцев?! Ведь последние, фактически, приняли иудаизм, приняв обрезание! Значит, дело не в религии, думал Каганович, а в чём-то другом.
Тогда в чём? Неужели в самих “богоизбранных”, в их воспитанной на Торе и Талмуде природе? Но получается, что она, такая вот природа, где на первом месте стоит ложь, корыстолюбие и жестокость, кому-то нужна?! Интересно, кому? – размышлял Лазарь Моисеевич. Неужели тем неизвестным, которые помогли когда-то Моисею вывести евреев из Египта?
И Каганович рискнул об этом спросить Сталина. Выслушав вопрос, мучающий Кагановича, Иосиф Виссарионович несколько минут молчал, а потом тихо и внятно сказал:
– Это хорошо, что вы задумались о судьбе своего народа. И наверняка понимаете, в каком он положении. Не в самом лучшем. Поэтому вашему народу нужна помощь. Если нам удастся превратить евреев в свободных и независимых от постороннего влияния людей, этим мы спасём не только их, но и многие другие народы.
Этот разговор со Сталиным Лазарь Моисеевич помнил всю свою жизнь. И когда незадолго до гибели СССР молодые реформаторы обратились к Кагановичу за советом, Лазарь Моисеевич откровенно над ними посмеялся. Он им прямо сказал, что идея уничтожения Советского Союза – не их, а тех, кто всеми управляет, что она – не самая лучшая, и добавил, что ничего у них не получится. Россия и русский народ – та несокрушимая скала, о которую Запад ещё расшибёт себе лоб, потому что и они, и их хозяева не знают закона времени. А он работает теперь на Россию».
Сталин судит иудаизм высокой меркой Правды, или традиционных ценностей, судит с точки зрения нравственного прагматизма. Так же, хотя конечно, менее сурово он отнесся в своё время к христианству, найдя в церкви многочисленные злоупотребления, будучи семинаристом, так же, после опьянения и разочарования, он отнесся потом к марксизму и ленинизму
Если уж он к Церкви, как кто-то говорит, относился сугубо прагматично, то уж к Ленину, к его мощам и ко всей коммунистической риторике, к этому бла-бла-бла, которое он слышал из уст Троцкого и иже с ним, точно так же, только ещё более прагматично, потому что считал, что прагматический потенциал у всего этого социализма на данном историческом этапе – побольше.
Россия всегда была государством кшатриев. Таково её геополитическое положение. Постоянные войны приводят к тому, что сословие военных и государственных чиновников всегда подчиняет себе и брахманов (мягкую силу, науку, культуру, религию) и вайшья (предпринимателей). От этого перекоса наше вечное отставание и проигрыш в холодных войнах, неумение коммерциализировать собственные достижения, нехватка капитала и проч. Задача Сталина всё-таки сделать СССР государством брахманов, «страной мечтателей, страной ученых», как пелось в «Марше энтузиастов» (энтузиазм – с греческого буквально – «быть божественным») поистине амбициозная, и, пожалуй, невыполнимая. Отсюда, возможно, разочарование или бессилие Сталина в конце жизни.
Почему Сталин не возглавил авангард?
Сталин всю страну сделал авангардом мирового экономического, политического, идеологического процесса, ввел принцип «работает – значит живет, не работает – в утиль», и это касалось всего – людей, наций, идей, технологий.
Но в искусстве – обратный процесс! Более того, культ социальной и индивидуальной авангардности, впередизма Сталина в искусстве дает удивительный сбой! Как же так? Авангард – а Сталин против!
Вот письмо лично Сталину Зинаиды Райх, жены Есенина, затем жены Мейерхольда. Суть письма: вы должны вникнуть в авангард искусства! Стоит отметить стилистику письма – как старому знакомому и сам контекст письма – момент стратегического выбора в искусстве – Пушкинский Юбилей.
29 апреля 1937 года.
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Я Вам пишу письмо уже больше года в своей голове, после речи Фурера против Мейерхольда – весной 1936 года…
Я с Вами все время спорю в своей голове, все время доказываю Вашу неправоту порой в искусстве.
Я в нем живу больше 20 лет; Толстой писал статью об «Искусстве» 15 лет; Вы были заняты не тем (искусство – надстройка) и правы по тому закону, который Вы себе поставили, и правы по своему – в этом Ваша сила – и я признаю.
Но Толстой отрицал искусство, а Вы должны понять его всю силу и не ограничивать своими вкусами. Простите мою дерзость… Я дочь рабочего, – сейчас это для меня главное, – я верю в свой классовый инстинкт…
Он ведет меня на это письмо к Вам, я обязана перед своей совестью все, что я знаю, сказать. «Что я знаю» – не так уж много, но я Вам все расскажу при свидании. У меня много «прожектов» в голове, но не все, вероятно, верное, – Вы разберетесь и обдумаете сами.
Вас так бесконечно, бесконечно обманывают, скрывают и врут, что Вы правильно обратились к массам сейчас. Для Вас я сейчас тоже голос массы, и вы должны выслушать от меня и плохое, ихорошее. Вы уж сами разберетесь, что верно, а что неверно. В Вашу чуткость я верю. Какие доказательства? Я знаю, когда выбирали в Пушкинский комитет, Вы выставили кандидатуру Мейерхольда, ответили согласием видеться с ним, когда он Вам написал; не виделись потому, что нас не позвали на съезд, когда утверждалась Конституция, – это была такая пощечина, которую могла сделать только рука Керженцева… Это кто делал? Оскорбление должно быть распутано до конца. Но Вы поняли Маяковского, Вы поняли Чаплина, Вы поймете и Мейерхольда. Вражеская рука отводила Вас от него, как и нас от Вас. Слишком я натерпелась, чтобы быть деликатной. Помогите стать и деликатной. Но не оправдываю себя, буду воспитывать себя и в этом – быть не резкой. Задумала я еще на 5-е мая свидание с Вами, если Вы сможете. Свидание сразу с: 1) матерью Маяковского, сестрами его, 2) с Мейерхольдом и Сейфуллиной. Об организации этого свидания напишу сейчас Николаю Ивановичу Ежову и пошлю ему вместе с этим письмом. Пожалуйста, телеграфируйте мне коротенько в Ленинград, Карповка, 13, кв. 20. Чтоб быть мне здоровой. Обязательно.
Привет сердечный, Зинаида Райх.
Оставим в стороне почти дружескую стилистику Райх в письме, и обратимся к главному тезису: Вы, Сталин, должны понять лидеров Авангарда, среди которых Мейерхольд. Если вы поняли Маяковского, то Мейерхольда, который ставил Маяковского (пьесы «Клоп» и «Баня»), будет понять и принять так естественно: Маяковский обожал Мейерхольда.
Сталин не внял письму Зинаиды Райх. Тогда вопрос: почему авангардный лидер отказался от авангардного искусства?
В этом нужно спокойно разобраться – потому что Сталин, помимо отказа, сделал второй шаг – он призвал к строительству СССР классическое искусство – казалось бы, трухлявое, изжившее себя, со старыми формами и решениями! Что Сталин в нём нашел? Это ведь нереволюционно! Мы не можем взять антиреволюционное искусство для строительства нового мира! Ведь старыми формами новый мир не построить! – так звучали голоса в 30-х годах, когда в искусстве доминировали РАППовцы.[32]
Однако ситуация с авангардом была суровее для Сталина. Авангард считался революционным искусством и Сталин был обязан его принимать и пестовать. Нам сегодня трудно понять давление идеологии, но троцкисты, которые сидели на коньке идеологического управления, знали дело. Сталин не смел идти против революционного искусства. Этим объясняется вольный стиль письма Райх.
Убеждения проверяются рисками. Если идешь на риск ради убеждений – значит они убеждения. Если Сталин возвращает контрреволюционное искусство – то это огромные риски. А если через риски – то это контрреволюционные убеждения.