ющей генными революциями Человечность. Сталин это понял. В отличие от многих профессоров.
И вступился за Человека. Не дал растерзать Лысенко и надолго прикрыл революционно-генетическую ересь.
Объяснение, почему дискуссия по продовольственной проблематике Лысенко – селекция или генетика? – приняла фактически мировой масштаб, куда включились не только деятели науки, но и политические деятели, касается не только выращивания морозостойкой пшеницы и мясных пород быков, но и судьбы человека и вообще вопроса, что делать с ограничениями земли, её природы и её главного действующего лица – человека. Какова его роль на земле, что он должен и чего с него спросить нельзя. А если дело касается человека, то и касается всех публичных органов – в том числе власти. Ведь если вейсманизм побеждает, то главным властителем становится генетик с пробиркой в руке.
Вейсманизм фактически отнимает у человека собственную судьбу и право распоряжаться своим генофондом. Это значит, что он вообще не рассматривает человека как продуктивную перспективную силу. И ставится вопрос о генерации нового человека в полном физическом смысле этого слова.
Чтобы понять всю серьёзность претензии вейсманизма-морганизма, нужно осознать динамику генетического подхода, к примеру, в отношении человеческих институтов организации. К примеру, семьи. Семья не просто не нужна – да она и невозможна, поскольку в силу сквозной хромосомной константы все в мире являются братьями и сестрами, причём поколения не имеют значения. Простыми словами можно сказать, что отцы и дети – это тоже братья и сёстры! Причём не в духовном, а в самом что ни на есть генетическом смысле.
Стоит только вдуматься в последствия этого вывода и оценить политику Сталина, который правил знаменитый доклад Лысенко 1948 года на сессии ВАСХНИЛ против вейсманизма. «Морганисты-менделисты вслед за Вейсманом исходят из того, что родители генетически не являются родителями своих детей. Родители и дети, согласно их учению, являются братьями и сёстрами.
Больше того, и первые и вторые (т. е. родители) и вторые (т. е. дети) вообще не являются сами собой. Они только побочные продукты неиссякаемой и бессмертной зародышевой плазмы»[45].
Всё это выглядело бы страшной картинкой из американской страшилки, но это на данный исторический момент идеология новой версии троцкистского мирового переворота – устранение человека от процессов репродукции и замена его лабораторным синтезом. Сельское хозяйство уже прочно село на химические и генномодифицированные препараты, настало время и самого человека как неудачника, который «не оправдал».
Научная добросовестность заставляет нас отрешиться от политических шор и внятно оценить борьбу тимирязевской линии, представленной Лысенко и в конечном итоге Сталиным, с вейсманистами и понять, каков замысел этого течения сейчас и как он реализуется.
Но пока ясно одно: что если объявить всех – родителей и их детей – братьями и сестрами, то произойдёт крушение основ мира в сознании масс. То, что создание семьи объявится не просто ненужным, не просто вредным, а ещё и недопустимым, – факт. Тогда институт семьи будет попросту отменён. А за ним и государства будут тоже отменены.
Но что дальше? Как генетики собираются выращенных в пробирках людей организовывать? Или они постараются их так дебилизировать, чтобы они были чем-то наподобие овец – жить этим генетикам не мешали и шерсть безропотно давали.
Вот и возникает вопрос: кто тут людоед – Сталин или Вейсман?
Но важно понимать, что первый борьбу за сохранение Человеческого начал именно Сталин, выступив против Вейсмана ещё в 1940-х годах. Иначе отцы и матери давно ушли бы в небытие.
Кстати, дальнейшее развитие генетики, открытие промоторов, сплайсинга, экспрессии генов и проч., не говоря о новейших открытиях «молекулярной коммутации», показали, что примитивная вера в новую «религию генов, определяющих всё», свойственная молодой генетике, оказалась заблуждением, в сравнении с практическими наработками Лысенко. Нынешняя, развитая генетика, вполне объясняет и ценит наработанное в Советском Союзе, в том числе и под руководством Лысенко. Эксперименты с «изменчивостью», которые он вел, вовсе не противоречат генетике и вообще науке, а наоборот, заставили генетику эволюционировать и становиться всё более сложной, превращаясь в противоположность себе первоначальной.
Зато наследники Вейсмана и Троцкого захватили современную политику. Они отменяют и семью, и пол, и требуют снятия ограничений на эксперименты с редактированием генома. Современные транс-гуманисты с ницшевским лозунгом «Человек, это то, что нужно преодолеть», это современная американская культура отмены, политкорректности, ЛГБТ и БЛМ, культура демократической партии. Борьба за традиционные ценности, которую ведет сейчас Путин – это борьба, начатая Сталиным на той самой васхниловской сессии.
Лингвистическая экзотика сталинизмаАкадемик Марр
Марр – самая большая загадка сталинской эпохи. Во всяком случае, для лингвистов. Представить, что по всем параметрам реакционная лингвистика была поддержана Сталиным – невозможно. Но это был факт. Чем его объяснить?
Если лингвистика часто сдается на милость авантюристу, значит она ещё слаба – таким тезисом мы предлагаем напомнить о довольно инфантильном возрасте лингвистики, чтобы пришло понимание о том, какой путь лингвистике нужно пройти, чтобы повзрослеть.
Экзотические теории, гипотезы в лингвистике, как и в других науках, богато представлены. И это, кстати, нормально. Есть теории, которые соотносят языки с биополем, с генетикой, ассоциируют с космосом и прочее. Можно думать, осмыслять. И их можно признать. Но если они не становятся государственным учением. Как относиться к гипотезе, опыту, лабораторному проекту, вознесенному в верховную власть? – вот вопрос.
Вопрос не праздный, поскольку уровень экзотики бывает разный и мера признания, зачастую насильственного, тоже. К примеру, экзотический Марр – академик в Советском Союзе, экзотический господин Грушевский – вообще, якобы, официальный основоположник загадочного якобы-языка, названного украинским. Мало кто помнит, что яфетическая теория Марра была почти двадцать лет официальной лингвистической теорией в СССР!
Нет сомнений, что в экзотических теориях есть своё, пусть провокационное, зерно. Это попытка перевернуть всё традиционное наработанное, выдвинуть что-то сокрушительно новое, революционное. В перетряске есть смысл, если есть задача проверить что-то на прочность, на удар и вызывать положительное. А если такой задачи нет – то экзотика имеет сомнительный смысл, поскольку зачастую революционное вообще не имеет отношения к делу. А если учесть, что революция имеет всегда в первом шаге разрушение предыдущего, то небезобидность гипотез очевидна.
Есть анекдот про Ленина со времён первых партийных съездов, который вскрывает анекдотичность претензии захвата власти рабочими.
«Разговаривает помещик с Лениным:
– Пролетарская власть – это власть рабочих, призванных свергнуть государство буржуазии?
–
– И рабочие займут место угнетателей?
– Да, они станут властью.
– А когда они станут властью, кто они будут – рабочие или угнетатели, если учесть, что Ленин говорит о государстве как организованном насилии.
– Они станут представителями рабочих.
– Но не рабочими.
– Не рабочими. Аппаратом станут.
– То есть чиновниками?
– Вы говорите реакционные речи! – воскликнул Ленин».
То есть экзотические теории, когда нечего сказать, прибегают к огульным обвинениям.
Околонаучные измышления тоже могут быть революционными. Просто нужно сказать, что это другое дело, это не лингвистика, это что-то другое. Есть площадка для игры в гольф, площадка для игры в прятки, площадка для игры в языковые гипотезы. Не надо смешивать площадки. Никто не переносит площадку для игры в гольф в Версальский дворец. Так и в науке. Есть научные предбанники, есть научные игровые площадки. Только академиками игроки представляться не должны.
Между тем, лингвистика советского периода пережила позорный период, когда лидером лингвистики был академик Марр. Мера экзотичности Марра сейчас настолько ясна, что его почти нигде не публикуют, нигде не чтят, книг просто не достать. То есть даже для демократических времен экзотичность не прошла.
Марр – одна из фигур дискредитации досоветской и советской лингвистики, когда экзотика взяла вверх над наукой. Как нам относиться к такому явлению? Задача остается прежней – дать классификацию этого явления.
Николай Яковлевич Марр родился в Кутаиси (Кутаисская губерния, Российская империя, ныне – Грузия) в 1864 году. Умер в 1934 году в Ленинграде. Марр – одна из скандальных фигур в компаративистике. Он начал как её пропагандист, закончил как отрицатель, выдвинув «новую теорию языка». Логика его была именно в том, что не просто рассматривать различия, а выдвинуть понятие единого языка, прошедшего через историю. Общий смысл новой теории был в названии – яфетическая теория языка – наталкивала на странные мысли. Тонкость заключалась в том, что «яфетический» – искажение имени Иафета – одного из трёх сыновей Ноя, от которого пошли так называемые индоевропейские народы. И соответственно языки.
Занятно то, что теория с явным религиозным оттенком начала свой путь в революционное время. В 1920 году вышла работа «Яфетический Кавказ и третий этнический компонент в созидании культуры Средиземноморья». Явные библейские контуры теории делали Марра фигурой странной, почти детективной. С одной стороны, его появление показывало, что к власти пришли люди библейского сознания, с другой – в момент полной атеистичности. Сам тезис о негенеративности индоевропейских языков, а их смешанности, перекрестности, прививочности, говорил об отказе от истории как генетическом движении.