Наивно предполагать, что бизнесмены не поняли таких прямолинейных намеков. Так или иначе они договорились с Кремлем[531], и все упомянутые эпизоды благополучно растворились в воздухе. Более того, Владимир Потанин во время одной из своих встреч с президентом Путиным прямо сказал, что если государство захочет отобрать у него акции «Норильского никеля», то он готов сделать это при первой же просьбе, подчеркнув, что никаких уголовных дел или арестов для этого не требуется.
В последующие годы аналогичные публичные заявления можно было слышать из уст многих крупных российских бизнесменов. В 2007 г. основной акционер РУСАЛа, абсолютно лояльный Кремлю Олег Дерипаска сказал: «Если государство скажет, что мы должны его [РУСАЛ] отдать, мы его отдадим. Я не отделяю себя от государства». В 2014 г. ближайший друг Владимира Путина Геннадий Тимченко заявил: «…Могу сказать четко и определенно: если понадобится, завтра же передам все государству»[532]. После того как у АФК «Система» государство отобрало компанию «Башнефть», основной акционер «Системы» Владимир Евтушенков произнес: «Я все правила игры понимаю… С каждым такое может произойти… подобные случаи рано или поздно где-то происходят»[533].
Хотя Владимир Путин никогда не выступал против рыночной экономики, будучи выходцем из советских спецслужб, он скорее мирился с наличием частной собственности в России, нежели считал ее основой экономической системы. В его голове с первых лет работы в КГБ накрепко засела известная фраза, сказанная Пьером Жозефом Прудоном: «Собственность – это кража». Путин абсолютно уверен, что все крупные состояния в современной России возникли на основе советских активов и что олигархам просто повезло. Увидев, что олигархи не собираются сражаться за свою собственность и готовы договариваться с Кремлем, удовлетворяя его финансовые аппетиты, Путин сделал критически важный шаг – остановил процесс закрепления принципа незыблемости собственности в российском общественном сознании. Путин ввел неформальное, но беспрекословно соблюдающееся правило для российского крупного бизнеса: бизнесмены не являются полноценными собственниками, а лишь наделены правами «пользования активами». Это означает, что они могут управлять активами и являться их бенефициарами, получая все причитающиеся доходы, но при этом не вправе принимать самостоятельные решения об их продаже, реструктуризации и т. д. Права управления и получения бенефициарного дохода были даны им государством, и, следовательно, государство по решению Путина могло в любой момент отобрать эти права и передать их другому (или оставить в своей собственности). Отныне все крупные сделки, которые планировали российские бизнесмены, необходимо было согласовывать с Кремлем.
Значение введенного в практику неформального правила для долгосрочных экономических перспектив России трудно переоценить. К началу 2000-х российское общество увидело, что даже в случае прихода к власти прокоммунистического правительства Евгения Примакова, поддерживаемого левым большинством в парламенте, государство не намерено было (или не смогло) пойти на пересмотр отношений собственности, не начало массовый пересмотр итогов приватизации государственных активов, которые многие считали несправедливыми. После 75 лет советской власти, когда частная собственность вообще не признавалась, это должно было стать сильнейшим стимулом для закрепления принципа неприкосновенности собственности в общественном сознании. Но этого не произошло. Случилось прямо противоположное: Владимир Путин создал систему, в которой, по сути дела, российское государство вновь получило контроль над всей собственностью в стране. Не будет преувеличением сказать, что это была одна из тех «железнодорожных стрелок», которая развернула поезд под названием «Россия».
Путин не верил и не верит в силу конкуренции и частной инициативы, не рассматривает их как двигатель экономики, зато уверен, что чиновники понимают долгосрочные интересы экономики. Поэтому государство не может ошибаться, и, принимая то или иное решение, контролируя то или иное предприятие или сектор экономики, вводя те или иные ограничения, оно всегда играет сугубо положительную роль. Поэтому вскоре Путин начал активно поддерживать поглощение частных компаний государственными[534]. Но самое главное, что этот процесс практически всегда сопровождался силовым давлением на бизнес.
Рассказанные ранее истории сильно похожи друг на друга: везде мы видели ущемление правосудия и неправомерные решения судов, которые не осмеливались противоречить требованиям Кремля; если речь шла об атаке на частных владельцев, то давление подкреплялось угрозами в виде арестов собственников или сотрудников (захват заложников); многочисленные и разнообразные претензии российских государственных структур сходили на нет сразу же после того, как государство добивалось своего.
Практически во всех случаях, когда мишенью государства являлся российский бизнес (или оппозиционные политики), нормальным становилось использование силовых структур, что принципиально отличает время Путина от времени Ельцина[535]. Во всех историях инструментом давления на бизнес являлись силовики – Генпрокуратура, налоговая полиция, МВД, Следственный комитет и, главным образом, ФСБ, которая исторически занимала и занимает доминирующее положение в системе советских и российских правоохранительных структур.
В советское время за всеми силовыми структурами, включая КГБ, существовал пусть и своеобразный, но гражданский контроль, который осуществляли структуры КПСС. Во времена Бориса Ельцина формализованный гражданский контроль за силовыми структурами – российская Конституция прямо подчинила силовиков президенту – реализовывался через постоянную ротацию руководителей: во главе ФСБ[536] за восемь лет, с 1992 по 1999 г., находилось шесть человек; во главе Генеральной прокуратуры – пятеро. Это вело к постоянному передвижению кадров внутри силовых структур и невозможности формирования устойчивых «групп интересов». Ситуация радикально изменилась с приходом Владимира Путина к власти: за 18 лет и на посту руководителя ФСБ, и на должности генерального прокурора находилось по два человека.
Во времена президента Ельцина ни государство, ни государственные компании не преследовали цель наращивания своего бизнеса за счет поглощений частных компаний. Напротив, основной парадигмой экономической политики в то время была приватизация. Кроме того, хотя именно в ельцинские времена появилась группа крупных российских бизнесменов, получивших наименование «олигархи», никто из них не был связан никакими узами с президентом Ельциным или с руководителями силовых структур.
20 декабря 1999 г. премьер-министр Путин, которому президент Ельцин уже сообщил, что собирается досрочно уйти в отставку, выступая в здании ФСБ, сказал: «Приказ номер один по полному захвату власти выполнен. Группа офицеров ФСБ успешно внедрилась в правительство». Как известно, в каждой шутке есть лишь доля шутки. Поэтому уже через несколько недель, когда Путин стал исполняющим обязанности президента, никого не удивляло, что выходцев из КГБ/ФСБ начали назначать на руководящие должности во многие государственные структуры. В России хорошо известна фраза: «бывших чекистов не бывает». Понимая возможности ФСБ и уже явно будучи готовым использовать их для упрочения своей власти, бывший чекист и бывший руководитель ФСБ Владимир Путин, став президентом России, оставил за собой полный контроль за деятельностью этой самой мощной российской спецслужбы, что ликвидировало какой-либо гражданский контроль.
Весьма символично, что первый эпизод использования ФСБ как инструмента давления на бизнес случился в мае 2000 г., менее чем через неделю после инаугурации президента Путина. Тогда в разных местах Москвы одновременно прошли обыски с участием сотрудников Генпрокуратуры, ФСБ и налоговой полиции в офисах компании «Медиа-Мост» Владимира Гусинского[537]. Однако вплоть до «дела ЮКОСа» такие случаи бывали не очень часто.
Разгром ЮКОСа был осуществлен настолько демонстративно и с таким вопиющим надругательством над законом и правосудием, что российским бизнесменам стало очевидно: в случае атаки со стороны государства надежд на правовую защиту своих интересов в суде больше нет. Разгром ЮКОСа стал показательным уроком для региональных и местных властей, которые поняли, что и они могут использовать такой же сценарий, отбирая понравившиеся им активы. При этом подобные действия стали широко применяться не только в редких случаях национализации, но главным образом в тех ситуациях, когда чиновники действовали в своих интересах или в интересах своих партнеров и друзей. Под удар попадали не только крупные компании, но и мелкий бизнес.
По всей России широкое распространение получило «силовое рейдерство», когда отъем и перераспределение собственности осуществлялось при поддержке судов и правоохранительных органов. Суды лишали акционеров права голосовать на собраниях крупными пакетами акций, что позволяло обладателям миноритарных пакетов формировать подконтрольные им органы управления; регистрирующие органы вносили изменения в реестры и в учредительные документы компаний, фактически передавая собственность новым владельцам. При поддержке силовиков атакующие захватывали здания и офисы и устанавливали контроль над компаниями. Государственный рэкет стал массовым: возбуждение уголовного дела против бизнесменов было ответом силовиков на отказ при вымогательстве взятки или на предложение передать (продать) полностью или частично бизнес, который стал для кого-то привлекательным.
Самым страшным для российских бизнесменов стало массовое применение норм уголовного права при рассмотрении хозяйственных споров. Согласно законодательству хозяйственные споры между компаниями должны были рассматриваться в арбитражных судах. Но с середины 2000-х российские суды стали санкционировать аресты владельцев и менеджеров бизнеса в случае возбуждения уголовных дел, хотя спор, послуживший основанием для возбуждения уголовного дела, рассматривался (или уже был рассмотрен) в это же время в арбитражном суде. Бывший в то время глава кремлевской администрации Сергей Иванов так описывал эти ситуации: «Правоохранительные органы заводят уголовное дело на предпринимателя, в рамках расследования изымают документы, жесткие диски, иные материа