запрягать в корень ‘коренник при пристяжных’, ‘центр города’, в корень ‘окончательно, совсем’, человек-корень об упрямом и суровом мужчине или о скряге; арго ‘соучастник’, ‘друг, приятель’ (кореш) — метонимическая ирония.
Коряга
- Совр. о вывороченном с корнями из земли пне или части ствола с сучьями; диал. ‘кривое дерево’, ‘сырая местность, поросшая ивняком’, ‘кочерга, клюка’, ‘брусья в основании телеги’, ‘козлы для пилки дров’, ‘раскоряка’ — метонимии, ‘дряхлый человек’, ‘неповоротливый толстый человек’, ‘несговорчивый, упрямый или черствый человек’, ‘скупец’ — метафорическая ирония, ‘созвездие Ориона’; жарг. ‘пенис’, ‘рука’, ‘батон колбасы’, ‘неизящная девушка’, пьяный в корягу ‘очень пьяный’, до коряги ‘все равно, безразлично’ — разные формы иронии.
Примеры показывают, что по сравнению со средневековыми смещениями денотата, где господствует метонимия и синекдоха, в новое время такое положение сохраняется преимущественно в диалектах, отчасти в жаргоне, сменяясь метафорическим и особенно ироническим смещением денотата, основанного на том же десигнате (устойчивом признаке концептума).
Задание:
«Мы познаём только признаки» (А. Потебня) — как это утверждение соотносится с историческим изменением только предметного значения (денотата)? Не указывает ли это противоречие на то, что познаем мы — сознанием?
Эпитет-прилагательное связан с исконным значением слова и выражает прямое значение концепта; эпитет, выраженный формой родительного падежа (принадлежности, а не признака) чаще связан с новым, переносным значением слова, который еще не отложился в законченности постоянного признака, ср.:
закат — багряный, пышный, солнечный, но закат дней, закат жизни.
Этот член словаря помогает уточнить значение исходного слова, потому что «история эпитета есть история... сознания» (А. Н. Веселовский). Устойчивость десигната S на фоне подвижности денотата D показывает реальное различие между вечным концептумом (глубинный смысл на уровне S) и вещным концептом (форма на уровне D). Концептум порождает смыслы, тогда как энтелехия концепта вытягивает из себя все свои содержательные формы (греч. εντελεχεια— ‘полное раскрытие внутренней цели’).
Пример:
Сопоставления доказывают определенную связь определений с содержательными потенциями слова как носителя концептума. Постоянные эпитеты создают новые понятия путем выделения актуального признака концепта: белый дом — большой дом — желтый дом — жилой дом — казенный дом — отчий дом — публичный дом — родной дом — торговый дом — хитрый дом, — всё это однозначные понятия образного характера, представленные как термины путем совмещения образа в определительном слове и символа в имени (существительным); украшающие авторские эпитеты из описания Словаря исключены. В столкновении существительного и прилагательного символ имени также оборачивается определенным признаком концептума — в метонимическом следовании, напр., [дом]: ‘кров’ → ‘населяющие его’ → ‘хозяйство’ → ‘здание’ и т. д.; в данном перечне к первому значению относятся представленные в перечне оттенки жилой, отчий, родной, ко второму — казенный, публичный, хитрый, к третьему только торговый, к последнему — белый, большой, желтый; — исторически они и появились в указанной последовательности. Определяющее слово впоследствии само может стать основой отдельного термина, выражая законченное понятие, ср.: волосатая рука → волосатость в знач. ‘корыстная властная сила’. Сопоставления показывают, что, чем древнее слово, тем больше при нем накопилось постоянных эпитетов, постепенно раскрывавших актуальный концептуальный признак; меньше всего таких эпитетов при новых терминах, например, у образований на -ость, которые сразу становились понятиями.
Необходимо сделать одну оговорку.
Определения как признаки концепта троичны по составу. Понятийные определения выражают реальные признаки, противопоставленные признакам идеальным, метафорическим (по сходству); метонимические (по смежности) признаки, типичные для объекта, выделяются в виде постоянных эпитетов и теперь представлены редко, поскольку отчасти уже утрачена семантическая связь с исходным словом. По времени это самые ранние определения, но видовые определения типа борзый конь, быстра реченька, ясный сокол и т. п. своими типичными именно для них признаками выражали один и тот же концепт стремительная [быстрота] движения; логическое развитие мысли свело их все в родовой признак быстрый, создав гипероним ла’. слово родового смысла. Слово ясный получило другое значение, обобщив другие смыслы, а слово борзый исчезло из активного оборота как слишком индивидуализированное.
Переосмысление текучих признаков в языке происходит постоянно, приводя к пересечению их в самых разных комбинациях; некоторые из них теперь применимы фактически к любому имени, термину или слову, например, такие, как большой, красивый, сильный и т.п. (см. словарные статьи). По этой причине в ментальном словаре не даются выделения эпитетов по указанным типам, для такого выделения требуется специальное изыскание в каждом отдельном случае. Можно только заметить, что раньше всего сознание выделяло типичные признаки (белый свет, чисто поле, сине море), затем на их фоне определялись признаки реальные (белая береза, чистая изба, синий забор), а после всего метафорически идеальные (белое братство, чистая совесть, синий взор). Так происходило на уровне отдельных слов (что заметно в новых лексемах) и исторически. Например, метонимический стиль Пушкина изобилует типичными признаками, но в научном стиле с середины XVIII в. всё шире употребляются и признаки реальные, а веком позже развиваются идеальные (поэтические), особенно распространившиеся в языке русской поэзии с начала XX в.
Задание:
По историческим словарям определите последовательность появления признаков: земной — земский — земляной — земельный — землистый; домовой — домовый — домский — домашний.
Уточним понимание «образа» и «понятия» в их содержательном смысле. Номиналист под образом понимает всякое представление вещи в ее отчужденном виде, но так же вещно: в виде изображений, типов, гештальтов, даже конкретно в наборе признаков вещи. Не так понимает дело реалист. Формально лингвистически на основе семантического треугольника он показывает, что «образ» есть отношение слова (знака) к идее, то есть воображаемый предмет на уровне сознания, представленный во всей полноте признаков; другими словами, это словесное значение S. Таково психологическое представление образа.
Наоборот, «понятие» есть отношение идеи к предмету, то есть понятая (схваченная мыслью, фиксированная в слове) идея — уровень познания, логически пополненное предметным значением значение словесное (в результате образуется «идентифицирующее значение»), т. е. уровень, представленный в полноте своих содержаний и объемов. Это логическое снятие помысленного понятия с явленных образов, как это описал, например, Г. Г. Шпет: «Нам важно значение, смысл, а чтобы его извлечь, нужно «перевести» образы в понятия».
Историческая справка. Слово образ восходит к корню рѣз(ати) — это нечто вырезанное, т. е. явленное, обозначенное представителем конкретной вещи; слово понятие современное значение получило только на исходе XVIII века, хотя известно с начала его в значении ’сила, способная к разумению’, или ‘мысль воображаемая’, которой вполне могло быть и представление (образ — это понятие о вещи, ср. дать понятие — дать представление о вещи), затем — понятие о слове («определение вещи есть... понятие, выраженное речью»), которое благодаря своей близости к слову есть косвенное понимание вещи — это символ, и только в конце этого века стало понятием об идее, т. е. собственно понятием в современном смысле термина (как понимание идеи вещи, данное в слове).
Символ есть отношение знака к предмету, т. е. момент символизации предмета посредством замены другим — это уровень знания, представленного законченным смыслом. В отличие от образа и понятия, символ — культурный конструкт на основе совмещения образа и понятия; исторически символ появляется раньше понятия как образное понятие (см. п. 22). По мнению русских философов, символ — языковое явление, приводящее в порядок всё знание о мире (А. А. Потебня), «символ есть транскрипция неведомого на языке человеческого понимания» (С. А. Аскольдов), хотя «символическое понимание мира его обесцвечивает» (Л. П. Карсавин) — именно своим приближением к понятию, «балету бескровных категорий» (Г. Г. Шпет). «Правда не на стороне метафизики понятий.., правда на стороне духовного познания, выражающего себя символами, а не понятиями» — в этом суждении Н. А. Бердяева содержится глубокое обоснование сути русской ментальности.
Соотношение между понятием и символом неустойчиво и зыбко именно благодаря тому, что символ — тоже понятие, он имеет значение. Но доказать, что, например, понятие о любви есть не понятие, а символ Любовь очень просто. На основе символа невозможно построить суждение с предикативной частью, а в качестве субъекта представить можно. Можно сказать: «Любовь — это... Любовь есть...», но никогда не скажешь: «Радость есть любовь... Мир — это любовь...». Именно символ как своего рода «понятие» может раскрываться в суждении, но не может стать предикатом чего-то иного. В этом смысле Любовь становится самым общим (родовым) понятием — символом типа Бог. Апостольское «Бог есть любовь» как аналитическое утверждение способно преобразоваться: «Любовь есть Бог!» — здесь прямая и обратная перспективы высказывания порождают формулу новой культурной революции (например, сексуальной революции) и вместе с тем изменяет семантический статус самого символа: теперь это не символ, а просто