Действительно, устойчивые сочетания значение слова и смысл текста скрывают в себе сущностное различие между значением и смыслом, во всяком случае — в русском словоупотреблении. Сказать «смысл слова» и «значение текста» — значит перевести обсуждение за пределы узкой семантики в общекультурную плоскость. Значение несет знак, в данном случае — словесный: слово. Смысл же имеет текст, «сплетенный» из многих значений тех же знаков-слов. Значение во всех случаях требуется определять, а определяется понятие; смысл же следует раскрыть, а раскрывается символ. За словом скрывается понятие, за текстом — символическое содержание. В этом случае справедливо определение А. Ф. Лосева: «Символ вещи действительно есть её смысл» — говоря иначе, и значение слова есть выявленный на основе конкретного текста его смысл. Не секрет, что лексикографы значения слов определяют по типичным контекстам, извлекая их из признаваемых классическими текстов. По этой причине понятие «смысл» шире понятия «значение».
Воспользуемся мнением современного философа (Д. К. Бурлака), те же понятия изъясняющего в студенческой аудитории. По его суждению:
Смысл — это дух в сфере идеального, духовно целостный разум, духовно насыщенная мысль... Смысл образуется при общении субъектов, в данном отношении он реальность сколь созданная, столь и творческая... Смысл — определенность, соединенная с потенцией ее преображения... Смысл — внеположенная вещи сущность, вытягивающая ее за наличные пределы трансцендентная энергия... Смысл часто служит синонимом цели... смысл аналогичен понятию в гегелевской его трактовке, но понятие выражает общее и всеобщее, а смысл нацелен на уникальное, поставленное в максимально широкий контекст... Смысл — разумная и осмысленная форма духовного познания ...Грань между символом и понятием есть одновременно и их переход. Когда отсутствует или утрачивается понимание переходности символического и понятийного, их неслиянности, но и нераздельности, тогда символ превращается либо в голую схему, либо в идол, тотем (выделения ключевых слов мои. — В. К.).
Таким образом, символ, заменяя значение в тексте, выступает в виде такого же понятия, но только образного понятия, т. е. понятия, осложненного образом — исходной содержательной формой всякого слова. Действительно, образность присуща тексту в целом и проявляется в нем, преобразуя реальность в соответствии с задачами, поставленными автором текста. Понятие в идеале однозначно и четко входит в систему логических категорий, не подвластных авторским чувствам и ощущениям. Символ же «умирает» в понятии, подобно тому, как и словарное определение, раз данное, убивает символический смысл словесного знака, «стирая» его исходный синкретизм, связанный с конкретным действием в жизни. В сущности, постоянное взаимодействие значения и смысла создает мерцающую ткань текстов, всегда новых, свежих и авторски неповторимых, хотя и здесь дело обстоит гораздо сложнее, чем кажется.
Обобщая, сформулируем соотношение смысла и значения следующим образом: смысл структурируется, он функционально оправдан и действует на грани синхронии, существует в настоящем; значения систематизируются, а поскольку они постоянно изменяются, то и существуют в диахронической проекции; они историчны.
«Мы познаём только признаки» — заметил выдающийся филолог А. А. Потебня; это верно. Сознание выделяет замеченные им признаки предмета и на этой основе создает себе представление о вещи в целом — в ее отличии и сходстве с другими предметами. Исторически древнейшим средством фиксации признаков были причастия, только они выполняли функцию сказуемого. В последующем сознание образовало двоение форм, причастия разложились на прилагательные и на глаголы, одинаково способные передавать признаки в любой форме: признак уподобления (белый свет) и признак сравнения: (свет как сила). Сравнительные обороты развили законченные суждения, которые оформились в виде предложений, выработав личную глагольную форму: свет — сила, свет — это сила, свет родит силу и т. д. Признаки же уподобления имели индивидуальный характер, поскольку выделялись из своего имени на правах типичных признаков, принадлежащих только данной предметности. Например, признак скорости в каждом случае имел видовое отличие, можно было сказать быстра реченька, ясный сокол, скора ящерка и т. д. (семантика прилагательных определялась этимологическим родством с семантикой соответствующих имен), но невозможны комбинации типа скорая реченька, ясная ящерка, быстрый сокол и т. п. Устойчивые сочетания двух слов представляли собой образное понятие, эквивалентное современному понятию «скорость». Современное понятие образуется путем устранения образности из «образного понятия», а снятие образности исключает его из числа «живых». Следовательно, можно определить, что «Понятие» — это наиболее точно осознанный на данный момент концепт, явленный в логической форме; понятие представлено в застывшем виде как не подверженный изменениям актуальный концепт, готовый для практических действий. Это своеобразная схема реальности, лишенная многих качеств и признаков самой реальности.
Имеется два типа значений — собственно значение, связанное со словом (словесное значение), и предметное значение, связанное с предметом (референтом). Их двоение отражает двоичность сознания в левой и правой областях полушарий мозга. Сведение их в одно до необходимой резкости и отчетливости и создает понятие, организуя понятийное мышление. Образно-символическое мышление сохраняло своеобразие каждого типа значений в их отдельности и своеобразии. Подобным было всякое мышление до XVII века (в Европе понятийное мышление образовалось чуть раньше). При таком мышлении, представленном, в частности, в сказочных сюжетах, слово символического содержания одновременно исполняет две функции (символ замещения). Вот как понимает это известный фольклорист С. Б. Адоньева:
В структуре значения фольклорного знака могут быть выделены референтная и не референтная «области», тесно связанные между собой. Если слово употребляется в «профанном» контексте, актуализируется референтное значение. Если же оно использовано для создания ритуального текста, то на первый план выступает вторая из названных областей... Вербальный знак сказочного текста одновременно корреспондирует к референту (к вещи), который он обозначает в профанной ситуации, и к значению этого референта (денотату), которое актуализируется в момент сакрального контакта, когда сам референт становится знаком».
Другими словами, одновременно проявляют себя оба значения, составляющие смысл знака; например, в Ипатьевской летописи 1425 г. под 1146 годом дана запись: Простѣ бо бѣ ему путь Корачеву — где наречие воспринимается двузначно: ‘(идти) просто (т. е. легко)’ и путь-дорога проста — ‘открыта’. В тексте Слова о полку Игореве таких примеров много как раз потому, что это былинный текст.
В отличие от значений, двумя своими формами организующих понятие, смысл соединяет слово с вещью, и слово осмысляется в тексте. Это нижняя горизонтальная линия семантического треугольника, которая в принципе может иметь множество продолжений — в отличие от значений, которые конечны, поскольку создают круг. По-видимому, лексикографы, извлекая из образцовых текстов смысл слова, неправильно выдают его за значение, дробя единое значение на множество так называемых переносных значений. По существу, это излеченные из контекстов риторические тропы (метонимии, синекдохи, метафоры), а не значения слов.
Рассмотрим это положение на историческим примере (в скобках даны даты первой фиксации значения в текстах).
ДОМ: 1 ‘кров’ (XI в.) → 2 ‘домочадцы’ (XI в.) → 3 ‘хозяйство’ (XII в.) → 4 ‘здание’ (1230).
В зависимости от того, какой язык положен в основу этимологизации, определяются разные этимоны слова дом: ‘семья’ или ‘(со)здание’; факт расхождения указывает на то, что в исходном образе содержалось представление о ‘семейном крове’, созданном усилием коллектива. Сужение значения до ‘здание’ происходило позже всего — когда уже
появились соответствующие постройки, терема и чертоги. Факты русского языка подтверждают исходный образ ‘крова’, например, в адвербиализованных формах типа до́ма (XI в.) и домо́ви (907) → домой (XVI в.) — утраченных падежных формах склонения. Они как раз и сохраняют исконный смысл слова ‘домашний кров’.
Определения к слову также подтверждают указанную последовательность значений, ср. соответственное следование прилагательных 1) отчий (даже отний) — 1125; 2) отцов — 1150; 3) отцовский — 1578 (отеческий — 1132, отецкий — 1515); 4) отца (дом отца) XVII в., представленные в памятниках. Затем распространилось аналитическое представление, данное образным понятием: дом (по)стоялый (1628), дом архиерейский (1691), дом божий (XVII в.), дом убогий (XVII в.) и т. д.; в XVIII в. представлено уже несколько десятков образований, а в XX в. они стали приобретать символическое значение (белый дом — правительственная резиденция, большой дом — резиденция тайной полиции, желтый дом — приют умалишенных, и т. д.).
Историческое следование производных согласуется с указанным распределением значений, ср.: 2) домашний первоначально в знач. ‘семейный’ (XI в.); ср. домочадцы как обозначение коренного населения (XI в.), затем как жителей дома (1219), 3) домовитый (912), домашнее (домачнее) с XII в., 4) домо́вый (XVII в.) при более ранней форме домо́вный (1598), сохранявшейся до XIX в. Относительно позиции 1 сведений нет, но с известной долей вероятности к ней может быть отнесена форма домово́й