образами действительности. Все признаки объекта совмещены в образном представлении и еще не выделены аналитически. Именно таким представляет себе мир младенец, только-только осваивающий, между прочим, принципы мышления в слове. Называя вещь, субъект одновременно обозначает все ее существенные признаки. О семантическом синкретизме настойчиво говорят представители контенсивной лингвистики (см. ниже), для которых синкрета является «первословом-первопредложением».
Многозначность признаков представлена в их целом — в отличие от современной многозначности понятий, в коллективном сознании дробящих мир на конкретные части. Функциональное отличие состоит и в том, что синкретизм связан с обозначением одной «вещи» во всей сумме ее признаков (относится к десигнатам S), тогда как многозначность связана с обозначением предметных значений D. Многозначность (полисемия) возникла на основе тропеических (первоначально метонимических) переходов, включавших множество объектов в общую номинацию: переносные значения определялись вещным миром, и давно замечено, насколько невозможны в переводах тонкости переносных значений слова, определяемых их национальным характером.
Современная многозначность слова есть результат исторического развития словесного знака, заключительный этап частых «приращений смысла» слов.
Постепенное увеличение предметных значений слова D приводило к сужению словесного значения S, но до известных пределов, как правило, до четырех основных значений (ср. слова: глубина, дом, дорога, рассмотренные в настоящем очерке). В противном случае содержание понятия (=словесное значение) истончилось бы до нуля, полностью разрушив семантическую сеть отношений. Но исходное зерно смысла — концептум — оставалось в неизменном виде: все переносные значения исходят из общего — кров. Значения изменяются, концепт неизменен. Исходный семантический синкретизм разрушался в результате постепенной специализации прежде слитных в сознании предметных значений слова. Исторически мир открывался навстречу человеку в обратной перспективе — тогда как современная полисемия обращена от человека в прямой перспективе словесных значений.
Многозначные слова современных языков возникли в результате многовекового процесса познания мира; именно многозначные слова стали гиперонимами родового значений (глубина, дорога), обеспечив создание национальных литературных языков и выбросив слова видового значения в маргинальные сферы действия, прежде всего — в диалектную речь.
На исходном синкретизме основан миф, на средневековом культурном синкретизме — символ, из современной многозначности вырастает представление о понятии, якобы точном и научном. Существует устойчивое мнение, что промежуточным моментом в переходе от исходного синкретизма к современной многозначности являлась так называемая диффузность (от лат. diffusio ‘растекание’, т. е. ‘рассеянность (значений)’) — несобранность контекстных значений в различных словесных формулах. Таково положение средневековых текстов, которые отличались тесной привязкой основного слова к смыслу всего контекста; ср.: чюдьная икона и дивьная церковь — прилагательные еще не синонимы, они обслуживают свои имена, и икона творит чудо, а церковь посвящена Богу (концептуальный смысл слова диво, ср.: лат. deus и греч. ‘божество’).
Последовательность процесса перехода синкретизма к многозначности удачно показана в книге Л. С. Шишкиной «Язык и познание: опыт лингвистической антропологии». По мнению автора, происходят «различные операции содержательной конкретизации, связанные с развитием категорий», т. е. развитие языка было направлено потребностями совершенствования мысли, осознанием существенных сторон действительности. Следующим выводом автора оправдывается широкий исторический подход к анализу русских концептов:
Отношения, которые начинают различаться в социуме, в складывающейся картине мира, постепенно входят в язык, отражаясь в развитии соответствующих мыслительных категорий и тем самым проясняясь. Поэтому исходная выделенность чревата множеством интерпретаций уже внутри языка. Следовательно, требует тщательного исследования изменение качества звукового символизма при переходе на уровень содержательных конкретизаций. Необходимо установить, в каком случае в языке действительно мог иметь место первичный синкретизм, а в каком мы навязываем синкретичность структурам, которые еще не различаем из-за неразработанности аналитических процедур... Удается показать, насколько сложным и длинным был путь выхода человека разумного из родового бессознательного. В языке маркировалась и с помощью языка развивалась первичная духовная деятельность человека... Значение обусловлено генетически и потому постоянно.
Дело в том, что «фигура из поэтической формы становится внутренней логической формой. Язык растёт» — заметил Г. Г. Шпет. Иначе говоря, словесное значение переходит из сферы образа в режим понятия.
Задание:
Назовите отличия, существующие между семантическим синкретизмом и многозначностью; в чем смысл промежуточной формы смысловой диффузности?
Указанным процессам категоризации способствовали тропы, напрямую связанные с предметным значением слова D, прежде всего метонимия — основной троп эпохи Средневековья (см. примеры, в Словаре показанные под знаком *). В старорусский (собственно уже великорусский) период стала развиваться и метафора как отражение состоявшегося уже перехода на словесное значение S, в связи с развитием русского реализма и процессом идеации.
История семантического развития в слове дом представлена здесь не случайно. Это пример сопряжения семантики слова и действия риторических тропов, создающих переносные значения слов. Последние специально не выделяются и не классифицируются в иллюстрациях к словарным статьям; распределение по тропам вообще носит искусственный характер внешнего порядка и способно обеднить концептуальный анализ излишним теоретизированием. Примеры приводил уже А. А. Потебня. Сочетание типа горючее сердце как раскрытие одного из символических значений слова сердце есть переход от орудия к действию — это метонимия, причем символическая метонимия, как образованная на стыке двух производящих: горѣти и горе («родство значений ‘горе, печаль’ и ‘жечь, гореть, печь’ элементарно» — ЭССЯ, т. 7, с. 40). Создание на этой основе отвлеченного имени типа горючесть есть обозначение предмета по типичному признаку (горючий), то есть от части к целому — это синекдоха, а вот выражения типа горючесть сердца есть прямая метафора, которая в ранние средние века исключена как органически возникающая на основе самого языка. Соотнесение конкретного с отвлеченным именем — типичный пример метафорического мышления — тогда попросту невозможно. Современное «освежение образа» горячее сердце и особенно горящее сердце (Данко) есть метафора, поданная в режиме непроизвольной иронии.
Этот пример иллюстрирует последовательность появления тропов в русском языковом сознании: метонимия — синекдоха — метафора — ирония. Заметен рост метафорических переносов с XVII в. (иногда чуть ранее), тогда как древнерусские переносные значения характеризуются метонимической составляющей с выходом в синекдоху (перенос по функции). В некоторых словах указанная хронологическая граница выражена яснее (см. Словарь), чем в приведенных примерах, мало обеспеченных надежными историческими данными.
Исключительная особенность современного типа переносов состоит в тяготении к иронии. Особенно ирония распространена в разговорной речи и прежде всего в арго. Эта черта языка была замечена в середине прошлого века, и с тех пор исключительно развилась. М. М. Бахтин писал:
Ирония вошла во все языки нового времени (особенно французский), вошла во все слова и формы (особенно синтаксические. Ирония, например, разрушила громоздкую «выспреннюю» периодичность речи). Ирония есть повсюду — от минимальной, неощущаемой, до громкой, граничащей со смехом. Человек нового времени не вещает, а говорит, то есть говорит оговорочно. Все вещающие жанры сохраняются как пародийные.
Именно поэтому так трудно работать современным пародистам — в обстановке, когда любое высказывание воспринимается как пародия или вульгарный стёб. По-видимому, такое положение связано с полной смысловой «насыщенностью» слова, ставшего, с одной стороны — символом, в любой момент готовым к замещению смысла, с другой — с гиперонимом (выделением слов родового смысла — основная тенденция всякого литературного языка), готовым служить суждению и понятию, — возникает перекрестье метафоры и синекдохи в их развитых формах. Это — тупик, который должен быть преодолен, если мы хотим получить точный и ясный, но вместе с тем образный язык, являющийся национальной особенностью нашей речи.
Внимательное изучение только что рассмотренного примера показывает, что все поступающие в распоряжение носителей языка значения никогда не отходят от корневого первосмысла, а только обогащают представление о мире путем расширения предметного значения слова. Содержание признака, т. е. словесное значение обычно остается постоянным, неизменным и полным во всех случаях — оно напрямую связано с концептом. Дом как хозяйство, как обитатели дома, как здание, воплощающее представление о домашнем крове, физически различаются только на уровне предметных значений.
Такое положение легко соотносится с основной установкой номинализма: семантическое движение по линии «вещь — идея», т. е. варьирование предметных значений, которые крепятся на общей значимости — единстве признака дома как крова. Семантическое (значение — значимость) и лексическое (слово) в аналитическом представлении разведены.