м ментальных различий к типу религиозной веры и психологическим особенностям нации.
Оценить современные точки зрения также еще только предстоит. Накопилось множество версий, однако заметно, что все они кружат в замкнутом пространстве семантического треугольника. О чем бы ни говорил современный лингвист, он обязательно ввергает нас в омут нерасчлененной троичности, и вся задача его состоит в умении представить компоненты такого синкретизма аналитически. В известном смысле, это процесс совмещения дедукции с индукцией: схема готова, но эмпирические факты необходимо в нее уложить, по возможности не повредив логике.
«Семантический треугольник» представляет взаимное расположение возможных на сегодняшний день позиций:
В целом, традиционно философские номинализм, реализм и концептуализм в познании использовали «обратную перспективу» и тем самым сближались с сакральным восприятием равноценности (соответственно) идеи и слова, идеи и вещи или слова и вещи; наоборот, нео-позиции направлены прямой перспективой (соответственно) на вещь («вещизм»), на слово («буквализм») или на идею («идеология»). Все это — современные точки зрения на объект, научные по существу, но идеологические по своей прагматике.
В результате концептуалист толкует готовое знание в идее, озабоченный связью «слова и вещи». Номиналист озабочен познанием сущности вещи, исходя из связи слова и идеи. Современный неореалист изучает сознание, применительно к нашей теме — движение и развитие концепта в поле сознания, его становление в слове, исходя из единства идеи и вещи. При этом все течения методологической мысли с нео- статичны, они занимаются проблемами синхронически, коренные же направления исследовательской мысли динамичны, их интересует развитие познания, становление сознания и накопления знания. Беда неономиналистов и особенно неоконцептуалистов состоит в том, что они призывают к возвращению в концепт и потому в узко лингвистических исследованиях они сосредоточены на поисках этимона, принимая его за концепт (новый — актуальный — концепт оказывается равным старому, исходному) и при этом игнорируют моменты становления концепта в форме понятия через этап образа. Особенно это касается абстрактных концептов, лишенных предметного значения D и потому определяемых опосредованно к существующим концептам (=понятиям). В результате для них знак омертвляется, остается неизменным, равно как и означенная им вещь. Такая — неисторическая — позиция определяет полное невнимание к изменениям внешней формы, которая в таком случае признается абсолютной и тем самым скрывает внутреннее движение содержательных форм концепта (образа, понятия и символа).
Например, говоря о «трехмерном пространстве языка» и трех его парадигмах, Ю. С. Степанов утверждает троичность «рядов» сущего: чисто материальных — вещей (из них вытекает «идея прогресса»), чисто концептуальных — слов (из них вытекают идеи числа, божества и т. д.) и чистого концепта в сочетании с материей — «концептуализированные области», которые порождают культурные парадигмы (эпистемы) как наиболее общие идеи. Сопряжение всех вершин семантического треугольника вполне естественно: в XX в. завершилось постижение его компонентов последовательным развитием номинализма, реализма и концептуализма, окончательно осознана функциональная сущность «концептуального квадрата». Разработка проблем ментальности ведется с различных позиций, увеличивая число возможных точек зрения на объект; они предстают все сразу и одномоментно.
Так, Ю. С. Степанов, соглашаясь с тем, что направление исследования от языка задано «самим языком в его внутреннем устройстве», осуждает позицию от слова (философский реализм) за то, что согласно такой точке зрения воображаемый мир идей признается равноценным миру реальному, что будто бы призывает к переустройству последнего по идеальным принципам (но как быть с виртуальным миром Интернета, нацеленным на такую же перекодировку реального мира?). Как совместить с этим принцип деятельностного сознания, неясно; сам Степанов склонен вернуться к номинализму Аристотеля — отношение идеи и слова к вещи, данное «референционно». Склонный признать то, что современный новый реализм «не исключает некоторого синтеза реалистических и номиналистических идей», он полает, что неореализм «работает над логикой» — это реализм вещи, а не идеи, склонный к рацио — т.е. новый русский номинализм.
В процессе деятельности мы либо преобразуем семантику, идя от идеи (концептуализм), либо вербально конструируем слово. Через образ-концепт автор как бы хочет увидеть «мерцание имени», но при этом на первое место ставит коммуникативный аспект языка, поскольку «только суждение структурирует действительность» (подмена понятий: коммуникативный аспект речи, а не языка, для которого важен речемыслительный аспект). Однако, несмотря на постулируемый номинализм, в основных своих трудах Ю. С. Степанов предстает как концептуалист, его характеризует явная устремленность от готового знания (линия слово-вещь) к идее как цели; он говорит о телеологичности знака и идеи. Таким образом, наблюдается совмещение двух гносеологических позиций. По своему мировоззрению сторонники подобной точки зрения (особенно отечественные романисты) являются неоконцептуалистами, устремленными к уточняющему познанию идеи, а по своему научному методу выступают неономиналистами, озабоченными познанием мира вещей (влияние англоязычной философской традиции).
Контенсивная лингвистика (от content ‘суть; основное содержание’) опирается скорее на номиналистическую точку зрения и апеллирует к англогерманской философской традиции, а не к романскому концептуализму, но и тяготение к реализму в ней заметно. Такая лингвистика — «содержательная, ориентированная на содержание языковых форм» (речь идет не о концептах, а о «концептуальном содержании слова», создающем «содержательное понятие», или «мыслительное содержание» в «мыслительных категориях» и в «концептуальном содержании» — С. Д. Кацнельсон) — в исходе — понятийные категории академика Мещанинова — предполагает изучение содержательных форм языка в их речемыслительной функции, с движением от образа первосмысла (концептума в наших понятиях) через символ к современной понятийной структуре слова (что совпадает с позицией реалистов), но утверждение, что «логика ведет», всё же сближает эту точку зрения с позицией номиналистов. Здесь подчеркивается автономность грамматики и логики, их параллельное развитие, утверждается становление языковых форм в синтаксическом контексте и совершенно справедливо обосновывается тот факт, что в процессе «мужания мысли» «этап логического мышления — последний», пятый по счету (ему предшествуют, «первобытнообразное» и «предпонятийное», символическое мышление).
В отличие от других, это направление когнитивистики историко-типологическое, оно не смешивает этимон, внутреннюю форму слова и понятие и всюду разграничивает реальный и идеальный ряды, — например, понятия как содержательной формы и ноэмы как единицы мыслительного действия; концепта и категории, представленных как «сущностные понятия»; лексических и грамматических классов; разграничение значения в системе языка и значимости как самобытности языка, его особой национальной ценности и т. п.
Это типично ленинградское направление поиска концептов, с 1930-х гг. изучавшее «понятийные категории», а ныне в рамках функциональной грамматики рассматривающее грамматические категории вроде «темпоральность», «модальность», «персональность» и др. Это скорее объективация понятийных категорий в действительности, максимально объективно. В отличие от когнитивной лингвистики, которое толкует знание, данное направление объясняет познание. Руководитель темы А. В. Бондарко называет подобные категории «прототипами», которые в типологическом их изучении способны завести к утверждению «общечеловеческих ценностей» мысли, воли и чувства. В отличие от концептуалистов, утверждающих единство «концептуальных схем» всех без исключения людей (что основано, конечно, на общности представлений вещного мира), питерские номиналисты понимают ментальность как целостную систему ценностей (т. е. идей), воплощенных в языке (т. е. в слове) (В. А. Михайлов, В. Б. Касевич, С. В. Лурье и др.). К сожалению, это направление разрабатывается слабо, как из-за малочисленности работников, так и вследствие малотиражности изданий этой группы; прекрасная монография В. А. Михайлова, представившая методику исследования, по существу недоступна. Согласно автору, знак не обозначает понятия, а служит орудием его образования; смысл — это форма речемыслительной деятельности, а слово — алгоритм операции обозначения и квант речемыслительной деятельности. Знание действительно требует понятия, но co-знание (предмет интереса реалистов) довольствуется представлением-образом. Совмещение образа и понятия синтезирует символ. Сюда же следует отнести новаторские книги Г. П. Щедровицкого с его операционально-деятельностным подходом к содержательной логике в ее связи с мышлением и языком (своего рода психологические основания логического знания, которое и обозначено как языковое мышление); к сожалению, усложненное изложение мешает проникновению его идей в лингвистическую среду. Это направление наиболее философично из числа наличных, а это отпугивает невинных в области философии языковедов.
Вместе с тем, любопытно настойчивое удаление от реализма, направленность на рацио, основанное на двухполюсности языкового мышления: язык и мысль признаются частными компонентами языкового мышления как целого. Удаление от реализма устраняет символ как содержательную форму слова, и Михайлов полностью обходит проблему символа. Налицо проявление неокантианства в самом чистом виде. Символу нет места, он мифологизован и внедряется в историческое прошлое. Объект окончательно подавлен субъектом, втянут в него, потому что на объект обрушивается весь массив уже готового знания. Такова эта «конструктивно-нормативная работа», в процессе исполнения которой языковеды-инженеры «сами строят и преобразуют язык, стремясь управлять его развитием» (Щедровицкий).