как крыша и фундамент.
Светлана Львовна обратила внимание, что Арсений идет чуть пошатываясь. Он пьян. Только этого еще не хватало. Он стал пить. И Олег, конечно, никак этому не противостоит. Вечно смотрит ему в рот и во всем потакает.
Эх, если бы Волдемар был отцом моих детей!
— Ну хорошо. А мы к Вере Петровне зайдем ненадолго. Вы там особо не задерживайтесь.
Аглая быстро сбегала к себе и вышла к братьям. За это время Димка и Арсений коротко поговорили вроде бы ни о чем, но по этим ничего не значащим репликам выбрались друг к другу из темноты незнания, куда их отправили 11 лет назад не по их воле. Свежий воздух быстро отрезвил Арсения, он вдыхал полной грудью этот снежный молочный дух зимы и с каждой секундой становился счастливей — вот его брат, рядом с ним. Совместный просмотр матча уничтожил многие преграды между ними. И Димка, несмотря на то что ревность в нем все еще бушевала, уже отделял того Арсения, в которого когда-то была влюблена маленькая девочка Аглая и теперь явно не на шутку заинтересовалась его неожиданным появлением, от своего прекрасного вновь обретенного старшего брата, который всегда опекал его и которому можно было абсолютно беспрекословно доверить все самое важное. Не проясненным оставалось лишь то, почему Арсений никогда за эти 11 лет не попытался с ним встретиться. Так боялся матери? Или чего-то еще? Он обязательно у него спросит. Завтра! Когда увидит своего отца. Мать всегда внушала ему, что Арсений выбрал отца, а отец не захотел с ними жить. Димка принимал это как должное: если мать говорит, значит, так оно и есть. Но с каждым годом его уверенность в ее правоте все размывалась. Иногда он по-мальчишески мечтал, что бы было, если бы его отец и брат взяли его с собой в Ленинград.
Пуся сразу подбежал к Димке, закрутился около его ног, завилял хвостом. Парнишка присел на корточки и потрепал пса за холку. На Арсения пес поглядывал косо, но лаем не заходился.
— Ну как вы тут без меня? — Аглая распустила волосы, и они свободно спадали на воротник ее светлой короткой шубки. — Я не слишком долго?
— Мгновенно, — откликнулся Арсений.
Повсюду лежал снег: на крышах машин, на козырьках подъездов, на ветках деревьев, на скамейках, на горке на детской площадке, на прямоугольниках клумб, на козырьке входа в Дом композиторов.
Впервые за весь день Арсений ничем не тяготился. Он шел и слушал скрип своих шагов, он так устал, что сил переживать уже не было, но алкоголь еще влек его куда-то, не давая поддаться на уговоры сна.
— Мы так давно не виделись. Ты меня вообще помнишь? — Аглая спустила Пусю с поводка, но он далеко не убегал: носился неподалеку, иногда останавливаясь, к чему-то принюхиваясь.
— Помню, конечно. Я же просто переехал в другой город, а не память потерял.
— А сейчас решил проведать родные места?
— Наш отец приехал сюда, его вызвали в ЦК партии, и после этого попал в больницу с инфарктом. Вот я и здесь.
— Какой кошмар! А что вы мне раньше ничего не сказали? Димка, ты когда узнал, что ваш отец заболел?
Аглая обиделась. Ей виделось, что она уже вошла в жизнь этих парней, стала для них своей, а выясняется, что они умалчивают о самом главном.
Дмитрий напрягся. Сейчас она начнет расспрашивать его, почему он ничего не сказал ей о цели приезда Арсения, как смел утаить это. Сейчас такие разговоры совершенно лишние. Не хватало еще посвятить ее во все тайны их семьи. Вряд ли она обрадуется, когда выяснит правду. Неблагополучные семьи никого не привлекают.
— Не хотели тебя во все это впутывать. Но спасибо, что беспокоишься. — Арсений удивился такому напору девушки. Ей-то что до их отца?
— Понятно. Пусть ваш папа поправляется. — она вздохнула, нашла глазами Пусю, который только что с крайне деловым видом оросил дерево, и крикнула: — Иди сюда! Сюда, сюда! Иди к маме… Иди, мой хороший!
— Всегда удивлялся, как собаки понимают человеческий язык. Неужели у них мозг устроен так же, как у нас? Чудно, правда? — ни с того ни с сего глубокомысленно подметил Димка.
— Как видишь, понимают. По крайней мере, Пуся мой язык понимает точно. — Аглая застегнула защелку у поводка на шее у своего пса. — Ну что, по домам? Арсений устал, наверное, с дороги. Да у вас и без меня, поди, дела найдутся.
— Давайте еще погуляем! — Арсений всеми силами оттягивал возвращение домой, ведь когда они останутся все вместе, без Аглаи, квартира может превратиться в линию фронта. Присутствие Волдемара Саблина терпеть он не собирается. Может, мать найдет способ вытурить его? Договорится встретиться с ним потом? Хотя вряд ли. На это рассчитывать бессмысленно.
— Я не против. Я-то никуда не спешу. Как говорится, до утра я совершенно свободна. Когда заходила за Пусей, звякнула бабушке. Мама с папой останутся у нее. Я обещала быть осмотрительной. Они вроде успокоились. Да и Пуся не прочь еще пошататься, воздухом подышать. В четырех стенах ему грустно. Да, малыш?
Пес тоненько тявкнул.
— Вот еще подтверждение, что собаки все понимают. Так что ты, Димка, не сомневайся. Они братья наши, только меньшие. Куда двинемся?
— Давайте к консерватории подойдем. А? Это же недалеко совсем. — Арсения сейчас невыносимо потянуло к этому желтому зданию, где его впервые предали, где рухнули мечты, но где еще скрывалось что-то, зачем ему необходимо вернуться.
— Молодость вспомнить? — Аглая улыбнулась. — Ну, давай. Хоть я там бываю каждый день. И сегодня была. Скоро сессия…
— Ты учишься в консе? — Арсений перешел на московский музыкальный жаргон совершенно неосознанно. (Частью этого жаргона были еще словечки «мерзла» — это консерваторское училище в Мерзляковском переулке — и «гнус» — это все заведения имени Гнесиных.)
Димку опять с головой накрывала злоба. Могла бы и сказать, что сегодня около консерватории встречалась с ним! Не желает, чтобы брат считал их парой? Подбивает к нему клинья? Черт, почему он школьник? Долго к нему будут относиться как к ребенку и не посвящать во взрослые дела? Сейчас они начнут болтать о музыке и вообще о нем забудут. Плюнуть, что ли, на все и уйти домой? Пусть погуляют вдвоем. Хоть до утра. Он не собирается им навязываться. Третий не будет лишним.
— Да. На дирхоре. Четвертый курс. — Аглая вздохнула так, будто открыла Арсению нечто невыразимо печальное. — А ты окончил Ленинградскую? Я так слышала. — она ничего, конечно, об этом не слышала. Об Арсении ей некому было рассказать. Она предположила, что в их кругу по-иному не бывало. Если учились, то оканчивали. Музыкальные семьи делали все, чтобы потомки не вылетели из музыкальных вузов по недомыслию. Отчисляли только совсем кретинов.
Арсений в ответ неопределенно повел головой. Сейчас пересказывать им все, что случилось в 1975 году, вскоре после того, как они с отцом вернулись из совместного путешествия в Москву, у него не было ни малейшего желания. Да и не поймут они ничего. Однако вопрос поставлен слишком прямо. Врать — нет смысла:
— Нет. Не окончил. Ушел с четвертого курса. Вернее, отчислили.
— Да ты что?! — Аглая резко остановилась. — Почему?
— Долгая история. Как-нибудь расскажу.
Димка был, так же как и Аглая, поражен услышанным. Они с братом все еще в полном неведении о жизни друг друга. Как все это восполнить? И почему все так?
— Жалеешь? — Аглая остановилась на секунду.
— Дело не в жалости. Я сам виноват.
— А я вот — была б моя воля — ушла бы из консы не раздумывая. Да родители повесятся. И бабушка с ума сойдет. Стану позором семьи.
Они спустились к улице Огарева и повернули направо. По Неждановой к консерватории было бы ближе, но они пошли так. Арсений вдруг вспомнил, как много лет назад вот так же они прогуливались с дедом, совсем тогда еще нестарым, и он рассказывал ему про «Мимолетности» Прокофьева, про Бальмонта, про революцию, про то, что эта музыка звучит одновременно и в ладу «ля», и в ладу «ми», и после этого он наконец смог исполнить первую мимолетность как надо, соединив все элементы в единое целое. Это воспоминание затащило его память в те дни, когда ничего еще не случилось и существование его омрачалось лишь тем, что не получалось на инструменте. И самое жуткое состояло в том, что почти все окружавшие его в том давнем долгом счастье люди никуда не делись, они существовали и сейчас, но их опалило каким-то страшным огнем, что сперва исказил их черты, а потом часть из них просто отобрал у него, запретил ему видеть их, любить их, переживать за них. И тот, кто этот огонь разжег, находится сейчас совсем рядом, в квартире Веры Петровны Барковской, пьет чай с его матерью.
И тут Пуся увидел, что по другой стороне мужчина ведет на поводке довольно большого пса. Маленькое собачье тело напряглось, вытянулось, он зашелся лаем и что есть силы дернул поводок. Аглая, немного задумавшись, не ожидала от своего любимца такой прыти и не удержала его, и Пуся что было силы бросился через дорогу. До объекта своих пылких эмоций он опасливо не добежал, остановившись прямо посреди проезжей части и продолжая брехать. В этот момент с улицы Горького на довольно большой скорости свернул «жигуленок» и понесся прямо на Пусю. Похоже, водитель не видел низенькую собачонку, поскольку тормозить не собирался. Аглая истово заорала, думая, что шофер ее услышит, Арсений никак не мог понять, что происходит, а Димка ринулся за Пусей и, когда от пса до капота автомобиля оставалось несколько метров, успел схватить его на руки и отбежать на тротуар. «Жигули» остановились. Из них, звучно хлопнув дверью, вышел человек, по виду похожий на кавказца, и направился к молодым людям. Однако им было не до него.
Аглая, прижав Пусю к себе, ругала его, но выглядело это не очень грозно, поскольку она при этом все время его гладила. Пуся немного подрагивал от пережитого, но при этом не выглядел удрученно. Димка тяжело дышал и улыбался. Арсений обнимал брата и причитал: «Он же мог вас сбить насмерть, мог вас сбить насмерть, насмерть».
Кавказец какое-то время стоял неподалеку в грозной позе, потом выругался на своем языке себе под нос и отправился обратно к машине.