— Действительно играли стоя? — удивился несказанно Ваниной информации
— А что? Им все равно под фонограмму «играть» пришлось — ректор предложил очередное «гениальное решение проблемы акустики зала».
Мы прошли темный филармонический лабиринт, и вышли в светлое помещение — с окнами, банкетками вдоль стены и рядом дверей с табличками. У одной из них Иван остановился и стал шептать еще тише:
— Теперь слушай о «Простомоисеиче». Худрука зовут Александр Моисеевич. Так к нему и обращайся. «Простомоисеечем» его кличут «за глаза». Так получилось. Он, будучи хорошим музыковедом, организовал лекторий, на котором обсуждал в форме диалога с молодежной аудиторией проблемы современного искусства. Темы были интересными: «Любил ли Шекспир канкан?», «Шопен и джаз», «Шостакович и блатной жаргон»… Молодежь, в основном студенты, активно участвовала: задавали вопросы, выступали. Худрук вел себя демократично. Выходил на сцену в джинсиках, модной молодежной рубашке, к нему все обращались Саша или Александр. Но на одном из вечеров случилась история. Воспитанная студентка университета подошла к установленному в зале микрофону, и, обращаясь к худруку, спросила: «Александр, извините пожалуйста, а как Ваше отчество?». Худрук смутился, но быстро нашел ответ: «Зовите меня просто Саша». Вот с того дня нашего Александра Моисеевича в филармонии стали называть «Простомоисеич». А ты говоришь «колхоз», а тут мифология, Ветхий Завет!
С этими словами мы зашли в кабинет худрука. «Простомоисеич» стоял у стола, с кем-то разговаривая по телефону — артистично, как я сразу отметил. Это был невысокий человек лет сорока — чернявый, кудрявый, но лысоватый. Увидев нас, он по-доброму улыбнулся и указал на стулья, дескать — присаживайтесь. Скоро разговор закончился, и худрук, не переставая улыбаться, обратился к нам:
— Здравствуйте, рад видеть. С чем пожаловали?
Иван подробно меня представил, не преминув отметить, что «знаю с какой стороны к роялю подойти». Худрук понимающе покачал головой, оценив шутку режиссера — «значит, у директора уже побывали». Потом стал выяснять мою артистическую биографию. Выяснил, что я не проходил тарификацию. Сказал, что это плохо и не позволяет назначить мне с первого дня ту зарплату, которую я, несомненно, заслуживаю. Но дело легко можно поправить: «На ближайшем заседании худсовета проведем Вас по высшей для концертмейстера категории, и зарплата существенно вырастет».
— Иван Сергеевич, — распорядился худрук, — пожалуйста, чтобы не тянуть время, подготовьте все документы. Думаю, тарификацию можно будет совместить с просмотром концертной программы, которую мы должны принять и утвердить, чтобы допустить артистов к концертной практике. Уверен, наши артисты ко времени проведения худсовета успеют что-то подготовить. Две недели для профессионалов высшей категории срок вполне достаточный.
Иван сделал соответствующую запись в открытый заранее ежедневник. Я с удивлением наблюдал сцену. Оба моих начальника вели себя так, будто вопрос уже решен, хотя главное слово должна была сказать солистка. Предположил, что она загнана в угол давно продолжающимся конфликтом, и ей просто некуда деться. Но то, что программу нужно сдавать через две недели, меня не то, чтобы испугало — несколько насторожило. Значит, придется много репетировать. Возможно, захотят нас провалить, и все мои старания будут напрасны. Может быть, не все еще решено, а меня просто используют для каких-то неизвестных мне тайных филармонических целей?
Как только я подумал об этом, в дверь постучали.
…. …. … Она была поэтесса,
Поэтесса бальзаковских лет.
А он был просто повеса.
Курчавый и пылкий брюнет16.
С. Черный
Кудрявый худрук с неожиданной пылкостью подскочил, как мячик, и проворно бросился к двери, распахнул ее и чуть согнувшись, припал к «лапке» дамы, царственно вошедшей в кабинет. Облизав ручку вошедшей, подпрыгивающий худрук отодвинул стул, усадив ее на почетное место за столом. При этом он скороговоркой проговаривал много-много приличных и малоприличных комплиментов. Из всего происходящего в кабинете я понял главное: пришла Ольга Васильевна, и она — «не просто так». Певица была весьма миловидной женщиной, уже в летах, чуть располневшей и очень хорошо одетой, как у нас говорят — «роскошно».
Наконец, после всех охов да ахов и взаимных восторгов меня представили солистке. Та отозвалась:
— Я знаю, что Вы отличный пианист. Мне, наконец, повезло. После долгих лет службы в филармонии я смогу заняться творчеством. Уже всем объявила: работа моя закончилась, начался новый этап — буду заниматься искусством. — Ольга Васильевна говорила приятным голосом, улыбаясь, вполне искренне, хотя, зная истинное положение дел, я понимал, что все это игра, артистизм. «Что ж, — подумалось, — артистка она хорошая».
По неопытности я не смог ответить ей в том же комплиментарном духе, но вышло неплохо. Поблагодарил за добрые слова и пообещал сделать все, чтобы оправдать ее надежды.
Худрук, был счастлив, казалось, весь стал улыбкой. Как заклинание, повторял:
— Ну, и славненько, и славненько. Ольга Васильевна, Вы прелесть!
Мы с солисткой покинули кабинет и остались вдвоем. Ольга Васильевна разузнала мои матримониальные обстоятельства и пригласила в гости с женой сегодня вечером. Я поблагодарил и смог, наконец, сформулировать пару комплиментов. Певица приняла их с понимающей улыбкой. Напоследок наговорила мне кучу приятных слов, написав крупными буквами актрисы, привыкшей раздавать автографы, адрес. Вот теперь-то, как я понял, вопрос о моей работе решен окончательно.
После того как мы расстались из кабинета вышел друг-Иван. Занялись делом. Он повел меня в отдел кадров оформляться. Пока шли, коротко инструктировал по поводу выступления на худсовете:
— Петь будете русскую музыку — Глинку, Чайковского. Аккомпанемент не сложный, поэтому для сольного выступления выбери что-нибудь виртуозное, но популярное. Лучше всего Листа. Ты, я помню, в консерватории играл «Изольду», «Мефисто-вальс». Повтори что-то одно, что лучше выходит. Готовься. — Озвучив инструкцию, Иван представил меня начальнице отдела кадров, и покинул нас, сославшись на неотложные дела.
Начальница, как нетрудно было догадаться, была по образованию юристом — закончила юрфак все того же сельхозинститута. Будучи специалистом по «колхозному праву», она еще студенткой проявила интерес к артистической деятельности — как и директор, играла в КВН — и после получения диплома смогла устроиться в филармонию. Разбираясь с моим трудоустройством, успела кое-что рассказать из того, что Иван утаил. Оказывается, Ольга Васильевна была очень влиятельной женщиной. Работая в филармонии с молодых лет, она завоевала сердца многих людей с должностью и со связями. С годами пылкость поклонников чуть поостыла, но ей удалось сохранить со всеми добрые отношения. Этим капиталом она умело пользуется — без злоупотреблений. Не будучи администратором, певица через своих знакомых оказывает серьезнейшее влияние на работу всей филармонии. Поэтому ее побаиваются и, конечно, очень хотят, чтобы она прекратила карьеру певицы. Возможность уйти на льготную пенсию у нее есть. Но ей никто не может этого предложить — боятся. Пытались использовать ее бывшего дурачка-концертмейстера. И он повелся, устроив скандал, но не помогло. Теперь ждут, что она сама выступит с инициативой, а они будут уговаривать остаться — «хоть на полставочки, хоть на четверть».
Я писал автобиографию, слушал болтливую юристку, качал головой, но вопросов не задавал, мнения своего не высказывал, был уже опытен — донесут.
— Вот здесь, товарищ артист распишитесь, — кадровичка подала мне напечатанный секретаршей документ, — я сегодня же отнесу приказ на подпись директору. Завтра жду Вашу «Трудовую книжку», — сказала она на прощание.
… … …
«Здравствуй, новая жизнь!»17
И вот опять я стал концертмейстером. И случилось это как бы само собой! Можно было отказаться, ведь был уже опыт и опыт негативный. Но отказываться не хотелось. Да, я опять концертмейстер, но я — другой концертмейстер! Я артист, у меня сольный номер, у меня шесть концертов в месяц, у меня гастроли (это сладкое слово — … «гастроли!»). И нет «художественного руководителя», нет педагога, который лезет со своими дебильными советами, нет экзаменов, уроков, обязательного присутствия — свобода! Академическая волынка закончилась, «педагогика» отодвинулась на второй план и сразу перестала раздражать. Я артист филармонии!
Вышел из здания и вдруг почувствовал запах осени, увидел красоту деревьев, почти освободившихся от листвы. Огляделся по сторонам и вновь залюбовался архитектурой старого города, которую давно перестал замечать…. На крыльях свободы и радости устремился домой. С порога, испугав годовалую дочь, стал бурно, рассказывать о событиях сегодняшнего дня, о новой жизни, которая нас ждет. Жена поняла лишь то, что случилось что-то очень-очень хорошее, и мы впервые за последние два года идем в гости!
Вечером таксист повез нас по указанному певицей адресу — на дачу. Это был дом на берегу реки, с садом, бассейном, а гостиная была обклеена шелковыми обоями. Жена шепнула — «неужели мы тоже так будем когда-нибудь жить!». После угощений, веселых разговоров о будущих концертах мы стали совсем друзьями. Солистка просила называть ее Олей, дабы не подчеркивать мешающие совместному творчеству возрастные особенности нашего дуэта… Уходить не хотелось, но дочь нужно было укладывать спать. Стали прощаться. В последний момент, когда такси уже прибыло, Оля вдруг «вспомнила главное» и вручила мне папку с нотами произведений, которые подобрала для выступления на худсовете.
Две недели я жил в атмосфере непрекращающегося счастья. Жена, побывав в гостях и увидев, как живут артисты филармонии, безоговорочно поддержала мой поступок. Романсы, подобранные Ольгой, были приятны и для слуха, и для пальцев, «выучились» после нескольких просмотров. Уже через два дня мы репетировали всю программу. «Сопрановый» голос солистки был хоть и не большим, не оперным, но глубоким, с обертонами, очень тонко выражающим игру чувств.