, в котором не только в карты играли. Здесь устраивали маленькие концерты, на которых под фортепиано или гитару пели романсы — красивые песни на слова русских поэтов. И ситуация была подобно нашей: приходила певица и пела только для них, только один раз. А завтра она уедет, покинет Петербург и останется лучшим воспоминанием — на всю жизнь. Ну и песни были соответствующими — с печалью, но не только. Давайте послушаем. Пусть женщина споет — для нас. Они ведь так мало для нас делают, все себе!
Закончив, подскочил и проделал обратную дорогу на сцену, не забыв прихватить с собой стул. Не стал искать ноты, был уверен, что смогу сыграть на память. Убедился, что Оля на месте и ждет свой выход. Сел за инструмент и медленно-медленно, как бы подбирая мелодию, начал играть вступление к романсу. Оля, по-прежнему стоящая в предбаннике, без слов поняла, что нужно делать: павою, пока шла музыка вступления, неслышной походкой подошла к инструменту и чуть медленнее, чем обычно начал петь стихи Тургенева:
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые …
Оля еще не победила волнение. Заданный мною темп был медленноват, но она справилась, добавив выразительность, чуть жестикулируя, и пела романс так, что можно было сказать — декламировала стихи, забыв про вокал. Выходило очень красиво и оригинально, не так как обычно, и мне это нравилось. Особенно удался последний куплет: она прощалась со своей любовью. Прощание сопрягалось с воспоминанием о самом дорогом, ставшим уже Небесным:
Многое вспомнишь родное, далекое,
Слушая говор колес непрестанный,
Глядя задумчиво в Небо широкое…
Последнее слово было сказано — пропето с такой пронзительной проникновенность, что я не стал играть четыре завершающих такта романса, которые повторяют вступление. Просто тихо — тихо взял завершающий аккорд, замерев вместе с певицей…
Публика выдержала паузу(!) и дружно поблагодарила нас аплодисментами, как показалось, искренними. Стало ясно, что все плохое осталось позади. Мероприятие состоится. Более того — превращается в концерт. А это уже новый уровень, это победа! Оля сама подбирала романсы. В какой-то момент я вспомнил о том, что жанр нашего выступления лекция-концерт, посмотрел в сторону «предбанника», но Танечка так и не появилась. Комендантша своей мощной фигурой закрывала выход. Пришлось опять говорить-рассказывать о поэзии, музыке — что-то вспоминал, что-то на ходу выдумывал. Оля, отдохнув, с новыми силами, включаясь в атмосферу импровизации, придумывала все новые и новые краски…
В завершении она спела романс на слова Лермонтова, закружив в музыке булаховского вальса гениальнейшие стихи поэта: «Нет, не тебя так пылко я люблю»… Дошла до последнего припева и просто сказала — «НЕТ!», бросив решительным жестом правую руку вперед. А я стал играть мелодию бурно, с энтузиазмом. В какой-то момент она опять подхватила, вступив на полуслове, — «…я прошлое страданье и молодость, и молодость, погибшую мою!», — закончив романс под крики браво и бурные аплодисменты.
Несколькими поклонами отблагодарив слушателей, мы покинули сцену, обозначив окончание концерта. Но публика не отпускала — нас вызвали еще и еще раз. Пришлось петь «на бис», что Оля сделал не без удовольствия, и лишь после трех песен мы окончательно покинули сцену, оказавшись в объятьях излучающей счастье Ираиды Николаевны. Она засуетилась, стала бегать вокруг нас, услужливо «кудахтать». А Оля царственно, как оперная дива, спустилась по лестнице на первый этаж, задавая притворные вопросы — «я правильно иду? а теперь сюда?» — всем видом показывая, что она все забыла, что все еще в образе, все еще на сцене, а такие мелочи, как кабинет коменданта общежития ее совсем не интересуют. А кудахтающая Ираида вела ее по правильному маршруту.
Женщины собрались вместе и о моем существовании забыли, дав, наконец, возможность осмотреться по сторонам. Хотелось хоть чуть-чуть изучить быт работяг. Но не получилось. Ко мне подошел только что спустившийся по лестнице слушатель. Он сидел в первом ряду и запомнился. Чувствовалось, что смущается. Пришлось помочь, тепло поприветствовав. Мужик сообщил, что его ребята прислали:
— Ты, парень, прости, что мы вас так встретили — не разобрались поначалу. Да и Николавна надоела — наглая баба… Нам понравилось, спасибо.
— Рад, — говорю, — все нормально. Вы нас прекрасно встречали. Пойдем Ольгу Васильевну поблагодарим, ей будет приятно.
Я постучался к женщинам. Услышал знакомый голос Оли — «Войдите». Заглянул. Музыковед сидела полуживая, со все еще «размалеванной» тушью физиономией. Попросил Олю выйти. Она с готовности появилась в коридоре и сделала все как надо. Выслушала неловкие извинения работяги, с артистическим изумлением широко раскрыла глаза, ответив:
— Что Вы? Меня давно так слушатели не благодарили. Передай «мальчикам», что певица крайне очарована их вниманием.
— Приезжайте к нам еще, — попросил слушатель, все еще смущаясь.
— Обязательно, но с новой программой. Повторяться не будем!
С этими словами Оля оставила нас и пошла утешать Татьяну. Я крепко пожал мужику руку, извинился, и хотел было покинуть благодарного слушателя. Но он меня задержал — ненадолго:
— А ты правильно сказал. Нельзя каждый вечер одно и то же по телевизору смотреть. Романсы тоже слушать нужно.
— Вы бы телевизор включили, — вдруг вспомнил я начало концерта, — там хоккей еще идет, последние минуты, правда. Хоть счет узнаете.
— Да не волнуйся, — с хитрой улыбкой ответил мужик, — мы счет знаем: наши… просрали. Смотреть — только расстраиваться.
— Откуда узнали? — вопрошаю с удивлением.
— А у бригадира племянница в Москве на телевышке работает инженером. Он ей позвонил, она сказала — по большому секрету. Бригадир нам счет сообщил как раз перед вашим концертом!
— Ну, хитрецы, — чего ж вы на Ираиду напали.
— Из принципа! Пусть знает зараза, как на рабочих бочку катить! Мы и ответить можем.
Расставшись с благодарным слушателем, я вернулся в женский коллектив. Тут все было без изменений. Татьяна плакала. Оля утешала, но своеобразно:
— Танечка не плач. Все прошло замечательно. Что произошло на самом деле им знать не обязательно. Если, вдруг спросят, скажи — «концерт отработали нормально». Но, — Оля, сделав театральную паузу, с хитринкой посмотрела в мою сторону, — концертмейстера ты должна отблагодарить! Какой молодец, какой мужчина — мечта.
Ираида с готовность поддержала. Но Татьяна только зарыдала с новой силой.
Тут я заметил, что женщины уже начали коньячком отмечать окончание концерта. Рюмки были «нолиты». Я вошел не вовремя. Ираида, заметив, что в их компании трезвым остается только «герой дня», засуетилась, нашла еще рюмку, протерла, но я остановил процесс:
— Девушки, извините, я не пью. Просто посижу рядом с вами. Мне будет приятно.
Девушки возражать не стали.
За разговором намекнул, что хоккей закончился, и наш водитель скоро явится.
— Вот же паразит, — с негодованием выразилась Ольга, — «так занят, столько дел», нарассказывал нам историй. А на самом деле — они хоккей «смотрют». Татьяна, — солистка вернулась к воспитательной работе, — быстро иди умывайся, приводи себя в порядок. Этот холуй-доносчик ни о чем не должен догадаться.
Танечка послушно покинула стол и вышла в коридор, захватив с собой косметичку. Как я понял, она знала куда идти — пока мы пели, маршрут был хорошо изучен. Через минут десять музыковед вернулась. И выглядела — вполне! Я, не удержавшись, сделал ей комплимент. Оля с пониманием, знаками показала Татьяне — «все хорошо».
Скоро явился и сам «паразит», водитель-«хоккеист». Оля не преминула поехидничать по поводу счета. Разоблаченный «телазритель» замялся, растерялся, и всю дорогу молчал, наверное, раздумывая о том, как будет оправдываться, если певица пожалуется начальству. Сначала отвезли Олю, потом Татьяну. Обеих проводил. Таню было искренне жаль. Она не плакала, но глаза говорили — безутешна.
— Не грусти, — решил напоследок сказать несколько слов в поддержку, — ты ни в чем не виновата. Девушку бросать на растерзание толпе разгневанных мужчин — бесчеловечно. Тут филармония сплоховала.
— Я поняла, — сообщила Татьяна, уже со злостью блеснув взглядом. — Они всё знали! Они меня предали! А ведь были такими ласковыми, столько комплиментов говорили всегда!
— Это их проблемы. Все прошло прекрасно, несмотря на подлость твоих коллег. Забудь.
Довел лектора-музыковеда до двери. Пока шли, она сообщила, что живет с родителями, что есть молодой человек, но с ним не все ладно — трудная любовь.
— Развеселись, а то испугаешь родню, — посоветовал напоследок.
Татьяна на прощание наградила улыбкой. Хотел пошутить — «и это все?», но вовремя сдержался.
Водитель ждал. Был недоволен. Буркнул:
— Хотел уже уехать, подумал, что ты у нее останешься.
— Да я бы с удовольствием, да вот только она — против. Лектор-музыковед не нам концертмейстерам чета. Меня больше шоферские жены любят.
После этих слов настроение водителя стало еще хуже. Он так и не нашелся, чем ответить на дерзость. Доехали быстро. Я покинул автомобиль, не попрощавшись — пусть этот «холуй директорский» помучается.
… … …
… во всех отраслях необходимо создать условия для высокопроизводительного труда, всемерно настойчиво внедрять бригадную форму организации труда.28
А между тем, работа в институте продолжалась. Меня не беспокоили, знали, что поступил аспирантуру, значит, наукой занимаюсь, а для педагога высшей школы это главное. Но произошло событие, которое вдруг нарушило привычную жизнь: меня с коллегами пригласили к проректору по науке. Кабинет проректора я посещал не в первый раз, но раньше его занимал другой проректор. Он рекомендовал мне поступить в аспирантуру в Москве и помог осуществить это непростое мероприятие. Новый проректор (новая метла) стал не помогать, а руководить. Он усадил нас согласно табели о рангах (я оказался в самой дали от проректорского стола). С некоторыми уважаемыми ученными начальник поздоровался лично, пожав руку, мне лишь приветливо кивнул головой. Я кивнул ему в ответ.