как всегда, целовать забывал…».
«Окна РОСТа» (мультфильм)
Вечером, когда мы с Олей пили чай, раздался робкий стук в дверь. Я открыл. Предо мною на карачках стоял Чацкий. Он пьяно посмотрел мне в глаза и со слезою попросил:
— Наташа, мне без тебя херово, пусти.
В правой руке «великий актер» держал букетик полевых цветов. Трех точек для поддержания равновесия ему явно не хватало. Он раз за разом помогал себе кулачком, в котором были зажаты цветочки, невольно подметая пространство перед дверью в номер. Выходило комично. Придя в себя после «неожиданного признания» знаменитости, я догадался, что цветы не мне.
— Кто там к нам пришел? — донесся из комнаты притворно кокетливый Олин голосок.
— Оля, тут к тебе заслуженный артист просится, говорит … плохо ему без тебя.
— Пусть заходит.
— Вряд ли у него получится.
— Тогда заноси. — Решительно закончила эпизод певица.
Я помог Чацкому подняться и дотащил его до дивана. Он плюхнулся, что-то промычал, улыбаясь. Оля подала чай в самоваре. Чацкий пил чашку за чашкой, под ее охи-ахи, громко тянул жидкость, остужая горячую воду струей воздуха, «чавкал» и что-то пьяно бормотал. Хозяйка подкладывала ему печеньки и умилено улыбалась. Постепенно великий актер стал приходить в себя, даже пошутил — дескать, «как волка ни корми, он … все ест и ест». Потом, неожиданно задремал, вдруг проснулся и стал читать стихи, как бы продолжая недавний концерт. Начал почему-то с финального монолога Чацкого. Читал, путаясь, перескакивая и опять возвращаясь, но с упоением — играл, пытался вскакивать с дивана, просил карету.
Я предложил вызвать такси, но Оля шутку не одобрила.
Очередной раз закончив монолог, заслуженный артист перешел к обсуждению текущих творческих планов:
— А завтра мне Маяковского выблюдовывать в зал, Владимира Владимировича, мать его! Про «Хорошо» читать буду, про сыры, что мухами незасраны, якобы… Наташа, родная, а вот сделай-ка мне бутерброд с сыром, не позволь актеру умереть с голоду!
— Так его жену зовут новую, — шепотом пояснила Оля в ответ на мой удивленный взгляд, и с готовностью отправилась делать бутерброды, лишь пробурчав ревниво, — надо же, какая любовь!
Пока она хлопотала с закуской, украшая кулинарные изделия привезенной зеленью, сорванной вчера утром на огороде, Чацкий «отрубился», но, когда горка бутербродов появилась на столе, почувствовав запах еды, пришел в себя, всплеснул руками, потом широко открыв рот смачно откусил кусок бутерброда с сыром и стал жевать, похрустывая корочкой свежей булки. Потом, перекусив, приступил к процессу переваривания, и с восторгом, закатывая глаза, стал хвалить кулинарное мастерство «Наташи». Вдруг лицо его остекленело, посидев десяток секунд в полной тишине, Чацкий, стоная, страшным голосом человека готового к самоубийству заговорил о своем:
— Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, …
проклятая?!
Он замер, затем зарыдал, прикрыв лицо руками. Сквозь рыдания, как стон, прозвучало:
— Как мне надоели эти залупистые38 режиссеры, дэбильные репетиции, прогоны, завистники. И эти ревнивые глупые бабы!
Вдруг лицо его опять изменилось, приняло классические римские очертания. Взор устремился в окно. Он выбросил левую руку вперед и, обращаясь к воображаемой публике, стал читать Дельвига:
Когда еще я не пил слез
Из чаши бытия, —
Зачем тогда, в венке из роз,
К теням не отбыл я!
Зачем вы начертались так
На памяти моей,
Единый молодости знак,
Вы, песни прошлых дней!..
Тут он остановился, нашел глазами Олю и продолжил уже для нее, молитвенно сложа руки на груди:
Не возвратите счастья мне,
Хоть дышит в вас оно!
С ним в промелькнувшей старине
Простился я давно.
Не нарушайте ж, я молю,
Вы сна души моей
И слова страшного …
"люблю"
Не повторяйте…
ей…
Чацкий рухнул на диван, закрыл глаза, дыхание стало затихать, успокоилось, наконец, он заснул.
— Слава Богу, — прореагировала Ольга, перекрестившись несколько раз.
По сплетням, которые докатились до нас провинциалов, к моменту нашей встречи отношения Чацкого со всемогущим главрежем БДТ были испорчены окончательно. Сначала он стал конкурировать с «великим Гогой», осуществив несколько постановок в качестве режиссера. Связи у него были серьезными — папа глава «Ленконцерта». Успех постановок сына недоброжелатели связали именно с данными существенными обстоятельствами: преуспел, якобы, благодаря папиным связям в театральном мире. Главреж «стал чинить препятствия». А Чацкий — то ли в отместку то ли по недомыслию — «отблагодарил» его, что называется, «по полной программе». В то время наш знаменитый писатель, уже примеривший нимб великомученика, «дободался» с властью до Нобелевской премии. И желая соответствующим образом отметить свой триумф, стал рассылать приглашения на «акт вручения» по стране, проверяя наших знаменитостей «на вшивость», как он говорил. В какой-то момент будущий лауреат, а ныне великомученик, появился в городе на Неве, самом оппозиционном месте Страны Советов. Кое-кто из «второго ряда» питерской интеллигенции поспешил посетить «Исаича», не испугавшись преследований со стороны КГБ, желая приобщиться к событию, хотя и не надеясь войти в состав приглашенных на церемонию. Среди них оказался и Чацкий. Исаич, демонстрируя свойственный великим людям демократизм, принял его, завел беседу. Но завершая разговор, вдруг, обнаружил истинные причины благосклонности к актеру, попросил передать знаменитому главрежу приглашение на вручение, на котором, как потом выяснилось, и сам-то присутствовать не смог.
Заслуженный артист с готовностью выполнил поручение. На следующий день Чацкий, перевоплотившись в Остапа Бендера, явившегося к Корейке для окончательного расчета, пришел на репетицию в театр. Ничего не подозревающий Гога увлеченно обсуждал с актрисами («тремя сестрами») особенности постановки чеховской пьесы. Все было как всегда: распечатанная пачка «Мальборо» брошена на стол, вещающий режиссер курит не переставая, держа сигарету то в левой, то в правой руке, стараясь не дымить на сидящих напротив него актрис… «Сестры» слушают гения подобострастно, но при этом с готовностью отвечают на вопросы. Наконец, объявили маленький перерыв — кофе. Воспользовавшись паузой, Бендер «походкой пеликана» подошел к Гоге, приняв соответствующую позу из гоголевского «Ревизора», но при этом, вопреки Гоголю, игриво улыбаясь, обратился к нему со словами:
— У меня для Вас, Георгий Александрович, преприятнейшее известие: Александр Исаевич Солженицын приглашает Вас на торжественное заседание «Нобелевского комитета» по случаю вручения ему премии. Также он просил передать, что Вы лучший режиссер современности, и Ваше присутствие на вручении сделает честь не только ему, но и всему «Нобелевскому комитету».
С этими словами Чацкий — Бендер — Городничий вручил «бумагу» по адресу. Последовала «немая сцена», заставившая Гогу, как говорили «злые языки», существенно изменить концепцию финальной сцены своей постановки «Ревизора».
Придя в себя, главреж взял приглашение, что-то промямлил и почти бегом устремился к выходу. У двери он, вдруг, остановился и быстрым взглядом осмотрел-«пересчитал» присутствующих. Говорят, что люди, имевшие печальный опыт оказаться в орбите этот взгляда, еще долго проявляли непреодолимую робость во время репетиционной работы…
Чацкий вдруг очнулся и перешел к Роберту Бернсу. С теплотой, искренним чувством прочел «Дженни», затем мечтательно начал «Меня в горах застигла тьма…», довел до конца и, произнеся последнюю фразу — «не забуду никогда ту, что послала мне постель», — уснул уже окончательно, постанывая во сне, как ребенок. Надежд на то, что он проснется и отправится восвояси, не было. Решили так: я остаюсь с Чацким, а Оля ночует в моем номере:
— Мне нужно отдохнуть, завтра работаем в маленьком зале. Петь придется «на коленках у публики». Нужно выглядеть на все сто. А вы уж тут ночуйте вдвоем, места много.
Оля ушла. Я еще немного посидел, посмотрел в окно, полюбовался парком, таинственным, казалось, почти растворенным в воздухе светом петербургской белой ночи. Прилег, не раздеваясь, на Олину постель. Настроение было, признаться, неважным.
Утром проснулся под вокал «знаменитого актера». Было семь часов. Но солнце стояло в зените. Чацкий шумно плескался в ванной и пел приятным голосам «романс Валентина» из «Фауста». Кое-что он забывал и переходил на ля-ля-ля. Но некоторые слова повторялись неоднократно — особенно часто «бог любви» и «я за сестру тебя молю!».
Скоро поющий артист с тюрбаном на голове, сооруженным из Олиного полотенца, появился в комнате.
— Я вас приветствую, мой юный друг! Как спалось?
Я поблагодарил за заботу, но весьма кисло. Чацкий по-хозяйски стал разбираться с Олиной посудой и быстро — пока я умывался — «соорудил себе чай». Бутерброды были вчерашними. Но настроение Чацкого от этого не испортилось. Он был свеж, голоден, оптимистичен. Съел все.
— Когда там у нас «утренничек»? — спросил Чацкий, весело напевая «песенку Герцога».
— Уже скоро, — говорю, — в час.
— Тогда я побежал готовиться, что-то я сегодня волнуюсь, — и, поглядывая на часы, повторяя между делом Маяковского — «Время, начинаю про Ленина рассказ» — знаменитый актер направился к выходу, открыл дверь и, небрежно «сделав мне ручкой», удалился, напоследок передав привет «Наташе».
Вскоре появилась и она, дипломатично постучав, приоткрыла дверь:
— Мальчики, вы уже встали? — спросила голосом, звуки которого излучали улыбку. Я вежливо отозвался, пригласив солистку в номер. Ее сияющее лицо, соответствовал тому, что услышалось чуть раньше в голосе.
Даю отчет: «Чацкий помылся, съел все наши бутерброды и пошел повторять Маяковского».
— Ничего, он для нас очень нужный человек. Его папа руководит «Ленконцертом», наши временные неудобства окупятся с лихвой. Пойдем завтракать в буфет.