– В чем? – Бабушка, казалось, рада была переключиться с этого скандала на что-то другое.
– Мы поехали окружным путем и поэтому так долго и неудобно добирались. А если мы сейчас пройдем вон туда, – она показала в сторону, где стояли машины, – и выберемся на шоссе, то там ходит автобус, который довезет нас до…
Тут она стала рассказывать, до какой станции метро он нас довезет и насколько короче и легче станет наша дорога домой.
– Наташенька. – Бабушка покачала головой. – В вашем плане все прекрасно, кроме одного: как по этой слякоти и на этом ветру вы собираетесь проехать с этой коляской по «пересеченной местности». Посмотрите, машины стоят на газоне, а далее там просто лесопарк с тропинками!
– Ничего! – Наташа вдруг улыбнулась так знакомо и ясно, как когда-то, когда сразу после уроков отглаженная, в идеально сидящем на ее точеной фигурке синем школьном форменном пиджачке приходила к Бабушке слушать пластинки с «носителями языка». – Мы и не такое выдерживали, да, Роберта?
И бронзовый карапуз, глядя в мамины глаза, бросил плакать, улыбнулся, выдул пузырь и, неловко помахивая оттопыренными комбинезоном ручками, потянувшись к ней всем телом, ясно сообщил:
– Гу-гу-гу!
– Ну вот, видите. Она согласна! – засмеялась Наташа. – В конце концов, кочки и ухабы собирать ей. Но, впрочем, на коляске хорошие рессоры. Идем?
Не знаю, что на меня нашло, и даже не спрашивайте. Повторяю, я сама не знаю. Но только – и в этот момент сердце просто ухнуло куда-то в пятки! – я шагнула к коляске, еще секундочку задержала Слона в руках и… протянула Роберте.
Та цапнула игрушку за хобот и тут же потянула его в рот.
– Ну, вот и умница, – с облегчением выдохнула Бабушка. – Э‐э, Роберта! Он же грязный!
– Ничего, – снова улыбнулась Наташа. – Здоровее будет. Спасибо тебе, Машенька… За все-все спасибо!
И так она это сказала, что… конечно, щемящая боль от потери игрушки никуда не делась… но она хотя бы на время стала мягче, свернулась калачиком и ушла куда-то глубоко-глубоко, где я на время перестала ее ощущать.
– Так, девочки! – подвела итог Бабушка и взялась за свою сумку. – Нам предстоит очень тяжелая дорога домой, и если мы сейчас же не двинемся, то в этом чистом поле останемся навсегда!
Наташа снова натянула капюшон, взялась за ручку коляски, и мы пошли обходить орущую, бьющуюся и по-прежнему прибывающую все новыми людьми толпу, норовя пройти мимо стоящих машин справа и свернуть в начинающийся за ними лесопарк. Поле, конечно, было не очень чистое: мало того, что под ногами чавкала оттаявшая под утренним дождем земля, так в колеса коляски то и дело попадали куски целлофана от упаковок, разорванные коробки, обрывки шпагата, бумаги, пластиковые бутылки и прочий мусор, который хулиган-ветер, пиная, гонял по открытому пространству и с азартом зашвыривал то в толпу, то на машины, то на верхушки голых деревьев. Коляска то и дело подпрыгивала, рискуя перевернуться на кочках и ухабах, на смерзшихся и раскисающих комьях грязи, сапоги мои отяжелели от намотавшейся на них глины, и я еле переставляла ноги… Одна Роберта, словно не замечая толчков и ветра, довольно и бессмысленно тискала Слона и счастливо улыбалась.
Уже повернув за машины, мы начали было спускаться по тропинке в лес, когда нас кто-то окликнул:
– Дамочки, погодите!
Мы обернулись. Сидя на корточках, привалившись к капоту одного из грузовиков, курил тот самый мужчина с помятым лицом, который так ловко запустил в Наташу забытым ею Слоном.
– Погодите, не уходите!
Мужчина, брякнув в кармане ключами от машины, внимательно и цепко посмотрел по сторонам, затем открыл кабину, приподнялся на подножку, и на минуту перед нами предстала лишь его пятая точка, обтянутая какими-то не очень «козырными» джинсами.
Бабушка переглянулась с Наташей, и, видимо, они обе приняли решение уходить, но мужчина уже вылез, спрыгнул с подножки и тихо сказал:
– Иди сюда!
И посмотрел мне в глаза.
– Мужчина, что вы хотите? – напряглась Бабушка.
– А… ну да… конечно. – Мужчина ответил каким-то своим мыслям и перекатил сигарету с одного угла рта на другой. – Идите и вы с ней. Только быстрее.
Бабушка еще раз переглянулась с Наташей, взяла меня за руку и подошла почти вплотную к машине.
– На, – тихо сказал мужчина, – положи быстро в сумку и накрой чем-нибудь.
И он протянул Бабушке… такого же голубого Слона, который только что достался Роберте.
– Что? Зачем? У меня нет денег вам заплатить, – растерялась Бабушка.
– Вот дура-то! – Мужчина, нагнувшись, выхватил из Бабушкиной сумки какой-то сверток, поглубже запихал в нее Слона и сверху шмякнул сверток обратно. – Что же вы все такие дураки-то, – с неожиданным тихим отчаянием сказал он. – А теперь бегом отсюда! Быстро!
Бабушка невольно отступила, потянув меня за собой, а мужчина уже достал зажигалку и, отворачиваясь от лупящего и вышибающего слезу ветра, загораживая огонек ладонью, стал прикуривать.
– Чего стоишь? Не поняла, что ли? Идите отсюда быстрее! Если что – ты у меня дорогу спросила!
И неторопливой походкой враскачку он пошел на свое место перед капотом – туда, где почти не доставал ветер.
Не спрашивайте меня, как мы ехали домой. В сапогах у меня плескалось ледяное море, под шубой была Африка, в голове гудело, перед глазами шли красные круги. Как намагниченная, автоматически переставляя ноги, мертвой хваткой двумя руками держась за сумку, в которой лежал мой заветный Слоник, поворачивала я за Бабушкой туда, куда шла она: влезала в автобус, вылезала из него, поднималась по ступенькам, спускалась, входила в вагон и выходила из него…
Когда мы уже ехали в автобусе к нашему дому, Бабушка решилась открыть сумку и отдать мне моего Слоника. Я крепко его обняла и… помню только, что с меня стаскивали шубу и сапоги… поили чем-то горячим… и я провалилась в сон.
Проснулась я мгновенно, сразу, как от удара. Первой мыслью было: со мной ли мой Слоник?
Слоник был со мной! Он спокойно сопел на подушке, а моя голова, заплывшая по́том, с прилипшей ко лбу челкой, почему-то лежала прямо на кровати, между подушкой и стенкой. Но я не стала перекладывать Слоника, я просто погладила его, прикрыла потеплее одеялом – меня саму очень знобило! – и снова закрыла глаза.
И тут сообразила: на улице же светит солнце – почему же я не в детском саду? От этой мысли у меня окончательно испортилось настроение: я вспомнила про «обманный» день рождения и про то, что Катя и Света должны прийти ко мне в гости. Тогда я разбудила Слоника, прижала его к себе, спрятавшись вместе с ним под одеяло, и стала ему, плача, рассказывать: и про вафельки, и про «Мою первую русскую историю», и про торт со свечками, которого у меня никогда не было, и про Мишку, который сидит рядом с пекарней в универмаге и ждет меня, и, видимо, так уже и не дождется.
Дверь тихонько скрипнула, и совсем не Бабушкин голос спросил меня:
– Ты небось проснулась, наконец? И чего это ты тут канючишь?
Я выглянула из-за подушки и…
На пороге стояла Мама!
Я так удивилась, что только и смогла сказать:
– Откуда ты взялась?
– С неба! – Мама расхохоталась. – Сегодня рано утром самолетом прилетела.
– А бабушка где?
– Бабушка наша уже давно экзамен принимает. – Мама присела на край кровати и стала прохладной рукой щупать мой горячий лоб. – А ты вот, я смотрю, совсем из строя вышла! Опять горишь вся. Давай-ка температуру померяем!
Она встряхнула градусник, сунула его под мышку и стала наливать из стоящего на тумбочке термоса что-то горячее – по комнате поплыл острый аромат малины.
– Мамочка! – Мы со Слоником забрались к ней на руки. – А ты с нами долго побудешь?
– Долго, долго! Меня на целых две недели отпустили. Так что Новый год будем встречать вместе. Вы что же это, с бабушкой елку еще не покупали и не наряжали… совсем непорядок…
– Нам некогда было. Мы за «гуманитаркой» ездили! Смотри, кто у меня теперь есть!
– Да уж наслышана я про ваши с бабушкой подвиги… У тебя теперь не только Слоник есть, но и… – тут она посмотрела на градусник, – целых тридцать восемь градусов простуды. Давай-ка пей горячее, нам надо температуру унять. А то как же ты рисовать-то сможешь? Бабушка писала, что ты это дело очень любишь, поэтому смотри, чего я тебе привезла!
На моей тумбочке лежало несколько новеньких альбомов для рисования, цветные карандаши в железной коробке и… фломастеры! Точно такие, какие были только у Руслана, Кати и Юли, и больше ни у кого! В длинном прозрачном пластиковом чехле, как солдаты на параде, выстроились не только красные, желтые, зеленые или синие, но и розовые, голубые, сиреневые, салатовые – много-много всяких-всяких, о каких я и мечтать не могла!
– Мамочка!
Я крепко-крепко ее обняла, так крепко, что даже Слоника выронила. А может, он просто был так деликатен, что предпочел отвернуться: он же был еще новым в нашей семье и, наверное, очень стеснялся.
– Ты задушишь меня! – Мама с трудом расцепила мои руки и посадила обратно в кроватку, укутав одеялом. – Что это ты слонами разбрасываешься? Негоже! Тем более доставшимися тебе с такими трудами! Можно сказать, ценой твоего здоровья!
Мама подняла Слоника с полу, посадила его мне под одеяло и протянула нам пластиковую красную крышечку-чашечку от термоса, полную пахучего ароматного горячего напитка:
– Давайте-ка лечиться… Небось Слоник тоже простудился вчера, пои его горяченьким. Вы мне оба нужны здоровыми!
Она встала с кровати и пошла раздвигать шторы.
– А мы вот сейчас еще солнышко впустим, чтобы вы скорее выздоравливали!
Тут я опять все вспомнила и насупилась:
– Нет, Мамочка! Я не хочу скорее.
– Это почему же?
– Потому что… потому что… потому что… – Тут слезы опять сами собой закапали прямо в чашечку с питьем, и я, разрыдавшись, рассказала Маме все: и про Свету с Катей, и про то, что я никого не хотела обманывать, а просто как будто «попраздновать», и про то, что все сами подумали, что у меня день рождения, а я почему-то побоялась им сказать, что это не так… и про «Мою первую русскую историю», и про Мишку, который нужен мне не тот, которого принесет Дед Мороз, а тот самый, что сидит в магазине возле пекарни и ждет меня.