– Да-а‐а… – сказала Мама, выслушав всю мою сбивчивую истерическую исповедь. – Так вот вы о чем со Слоником секретничали! Ну, вас с бабушкой просто нельзя одних оставить… глаз да глаз тут за вами нужен.
Она немножко подумала, посмотрела на часы и сказала:
– Ну, так. С Дедом Морозом мы с тобой вечером разбираться будем, сейчас не время.
Она еще немножко подумала.
– С Катей и Светой мы тоже что-нибудь придумаем…
Она еще немножко подумала и сказала:
– Мы с тобой так договоримся. Ты сейчас выпьешь все, что я налила в чашечку.
Я кивнула.
– Потом вы со Слоником ляжете и дадите мне честное-пречестное слово, что не будете вставать, а еще немножко поспите. Когда проснетесь, будем рисовать новыми фломастерами Мишку, чтобы Дед Мороз не перепутал, какого именно ты хочешь!
Я кивнула.
– А я пока в магазин сбегаю за хлебом: вы же вчера с бабушкой столько всего приволокли, а хлеба не купили. Бабушка придет с экзамена, я обед приготовила, а обедать-то не с чем!
Пока она говорила, мы со Слоником честно допили все из чашечки и зарылись поглубже в одеяло. Мамин рыжий длинный хвост золотился в лучах отчаянно бьющего сквозь окошко в комнату солнышка. Словно и не было вчера ни ветра, ни дождя со снегом, ни глины, налипшей на сапоги и не дающей сделать шагу. От души отлегло впервые за эти несколько дней, веки тяжелели, тело, словно после какого-то огромного напряжения, само собой обмяка́ло, и, уже уплывая в сон, я пробормотала:
– Мамочка, а что ты приготовила на обед?
– Спи, дочка! – Мама поцеловала меня и подоткнула одеяло поплотнее. – Я тебе с Севера оленьих котлеток привезла. Вот сейчас сбегаю за хлебом и сделаю твое любимое пюре.
Когда я проснулась, за окнами было совсем темно, а по квартире разносился веселый смех двух самых дорогих мне женских голосов, звенела посуда, лилась из крана вода, и Бим гавкал так, словно в дом ворвалось стадо кошек. Мы со Слоником вылезли из постели и, как были в пижаме, босиком пошлепали на кухню.
– А! Наши сони-засони явились! Ну-ка, где наши тапки? Быстро надеваем, набрасываем на себя чего-нибудь теплое, моем лапы, и за стол! – весело командовала Мама.
А потом мы все вместе ели картофельное пюре с оленьими котлетками. Я, правда, совсем не поняла, почему они оленьи, но спрашивать было некогда – так было вкусно и радостно. Потом мне отрезали огромную горбушку свежайшего хлеба и намазали самым настоящим сливочным маслом и ароматнейшим медом, которые невесть откуда взялись в нашем доме.
Поистине моя Мама, наряду с тем, что работала на Севере, точно по совместительству, как и Бабушка, была волшебницей!
И в этом мне пришлось, поверьте, лично убедиться!
Когда обедоужин был закончен, Мама принесла теплый шарф, плотно обмотала его вокруг моей шеи, поставила меня на подоконник и сказала:
– Теперь запоминай. Ты сейчас вылезаешь головой в форточку…
– Катя… какая форточка! Она же насквозь простужена!
– Мама! Закаляться надо, мы вот на Севере почему не болеем? Потому что на мороз в одной кофте выскакиваем!
– Ну, не во время болезни же!
– А, – отмахнулась Мама. – Это как получается. Итак. – Мама снова обернулась ко мне и продолжила: – Ты сейчас вылезаешь головой в форточку (я тебя здесь крепко-крепко держать буду!) и громко-громко кричишь три раза: «Дед Мороз! Принеси мне, пожалуйста, Мишку!»
– Клетчатого Мишку из универмага рядом с булочной, – уточнила я, – а то ведь перепутает!
– Ну, хорошо, – засмеялась Мама, – пусть будет «клетчатого Мишку из универмага рядом с булочной». Три раза, но только очень быстро! Запомнила?
Я кивнула. Форточка распахнулась, и холодный, чистый, трезвящий, какой-то крепкий и вкусный воздух дохнул мне в лицо с улицы, а на фиолетовом зимнем небе мне лукаво подмигнула почему-то одна-единственная видная яркая звезда. Глядя на нее, я добросовестно проорала все, что велела мне Мама, только третий раз от себя немножечко добавила: «Того, которого мы с Бабушкой видели позавчера, а не другого!» – ну, чтобы уже наверняка не перепутал.
– Эй, фантазерка! – Мама уже сзади дергала меня за пижаму. – Не порть заклинание, а то не сработает!
А потом нас со Слоником закутали в одеяло, и мы все вместе пили чай с тем самым удивительным медом, и Мама нам со Слоником дала огромную шишку, в которой тихо-тихо, как в погремушке, побрякивали крохотные орешки. И пока Мама рассказывала Бабушке про оленей, про снег, про тайгу и про то, как она там работает, я потихоньку отколупывала похожие на сердечки коричневатые шишечные чешуйки и надкусывала, как Мама же меня и научила, маленькие темные орешки, из которых вываливалась удивительной вкусноты желтоватая сердцевинка.
Надо ли говорить, что в этот замечательный вечер рано в нашем доме спать никто не укладывался? Надо ли говорить, что до конца недели мы со Слоником, исправно выпивая Мамино питье с таежной малиной, были абсолютно здоровы? Надо ли говорить, что в воскресенье Мама меня, Слоника, Катю и Свету повела в «Баскин-Роббинс» и мы вопреки Бабушкиным протестам, что я снова могу заболеть от холодного, наелись там до отвала фисташковых, банановых, вишневых и еще каких-то разноцветных шариков с шоколадной крошкой и каким-то сиропом! Катя со Светой принесли мне в подарок такую же книжку, как вручала мне Мария Степановна. Только называлась она «Моя первая Библия», но картинки в ней были совсем не хуже, поверьте! И еще долго Катя со Светой потом в детском саду делились впечатлениями от этого замечательного «взрослого» похода в кафе: оказалось, что в «Баскин-Роббинс» они были впервые, и, невзирая на то, что я была живой свидетельницей этого мероприятия, их рассказы о том, что мы там ели и какая у меня замечательная Мама, каждый раз обрастали все новыми и новыми подробностями!
Наконец, надо ли говорить, что ранним утром Первого января, пока все, даже Бим, еще спали, мы со Слоником уже знакомились именно с тем самым Клетчатым Мишкой, который неведомо каким образом оказался на моей тумбочке у кровати.
Правда, форточка в моей комнате всю ночь была открыта. «Специально для Деда Мороза», – как сказала моя Мама.
Рассказ шестой«Долой манную кашу из наших тарелок!»
Надо сказать, что это воскресенье в нашей маленькой семье получилось крайне скверным.
Я вообще недолюбливала воскресенья: во‐первых, это был последний день выходных и предвещал следующее утро, когда надо было, проснувшись очень рано, топать в ненавистный детский сад. Во‐вторых, воскресенье на удивление быстро пролетало, что, опять же, стремительно приближало меня к подъему до света в темной, стылой, непроснувшейся квартире и к тягомотной неделе с тихими часами, манными кашами и запеканками.
Но если уж быть до конца правдивой, то изначально не задались все эти позднеоктябрьские выходные. Уже суббота была безнадежно испорчена сразу двумя неприятными событиями.
Сперва рано утром, когда Бабушка только что начала готовить завтрак и даже не успела поставить на огонь свой колдовской кофейник, позвонила ее близкая подруга Тетя Тамара.
– Люда! – кричала она в трубку так, что мне, которой строго запрещалось даже подходить к Бабушке во время телефонных разговоров, было отчетливо слышно каждое слово. – Люда, немедленно собирайся! Бросай все! Их много! Они идут их защищать! Они собираются на Смоленке! Это конец! Это конец всему!
– Откуда ты знаешь? – переполошилась Бабушка и тревожно покосилась на стоявший на шкафу Большой Портрет.
– Райка звонила! Сказала, что там танки! Я с ней поругалась! Она уже, зараза такая, туда поехала! Она, видишь ли, тоже собралась их защищать, не щадя своей жизни!
– Сейчас! Сейчас! – Бабушка бессмысленно заметалась по комнате, настолько опасно вытягивая длинный телефонный провод, что рисковала его оборвать. – Сейчас… я только оденусь… сейчас… Где встречаемся?
– Бабуля! – деликатно выступила на арену разгорающихся событий я, когда, швырнув трубку, Бабушка встала на табуретку и благоговейно потянула со шкафа к себе Большой Портрет. – Кто меня покормит?
– Зинаида Степановна. Сейчас я ей позвоню! – Держась за шкаф одной рукой, а другой судорожно прижимая к себе Большой Портрет, Бабушка осторожно сползала на пол. – Отнеси, пожалуйста, табуретку на кухню.
– Бабушка! А потом ты придешь и мы пойдем гулять в лес?
– Нет, ты пойдешь гулять с Зинаидой Степановной.
С этими словами Бабушка бережно поставила Большой Портрет на письменный стол, прислонив его к стенке, и помчалась в свою комнату одеваться.
– Бабуля! А ты куда?
– Родину спасать! – крикнула Бабушка.
Сквозь полуотворенную дверь мне было видно, как она судорожно копается в шкафу, вышвыривая на кровать свитер, юбку и прочие необходимые предметы женского осеннего гардероба.
– А‐а‐а! – разочарованно протянула я.
За последние годы я хорошо выучила, что это значит: как минимум сегодня до позднего вечера, а то и несколько дней подряд я Бабушку не увижу.
– Бабуль! А от кого же ты будешь Родину защищать?
– От таких, как Тетя Рая! – Тут Бабушка гневно сверкнула глазами. – Она, видишь ли, против него! Не верит она ему! Не нравится он ей! – Бабушкин голос начал набирать стальных ноток. – Но мы его им в обиду не дадим! Потому что он такой, как мы! И нас – больше!
Все ясно, и ждать у Бабушкиной двери было нечего. Я уныло поплелась в свою комнату и забралась на подоконник, прижав лоб к холодному стеклу.
…Я очень хорошо помнила тот бездарный день, когда все это началось. Жили мы в то лето на даче в деревне у еще одной Бабушкиной подружки – Тети Вали. В этот год как раз умер ее муж – настоящий капитан дальнего плавания Дядя Сережа, построивший этот дом собственными руками. Поэтому сама хозяйка туда больше ездить не хотела – ей все там напоминало о понесенной потере, и дача на лето была отдана нам с Бабушкой в полное распоряжение. Как говорила Тетя Валя, «чахлый московский ребенок должен надышаться свежим воздухом и откормиться живыми витаминами».