И если философски-спокойная киоскерша, ничуть не удивившись, стала набирать и складывать стопкой по три-четыре экземпляра одного и того же названия, то я была совершенно поражена: кого-кого, а Зинаиду Степановну за чтением новостей я никогда не заставала.
Аккуратно, стараясь не замять хрупкие листы, она сложила все это в сумку, и мы пошли дальше до… следующего киоска, где в точности все повторилось: очки, бумажка и много-много одинаковых газет.
– А зачем нам столько? – наконец не выдержала я, когда мы таким образом «обчистили» четвертый или пятый ларек.
– Не знаю, – ответила Зинаида Степановна. – Бабушка велела купить.
Дома она бережно сложила всю эту кипу макулатуры на письменный стол.
Сама же Бабушка буквально ворвалась домой довольно поздно: отплавав с Лодочкой и Мышонком в теплой земляничной пенке, мы с Мишкой и Слоником как раз собирались смотреть очередную серию сна про то, как свободно парят в воздухе маленькие, вылетевшие в окно детки.
– Купили? – с порога спросила она Зинаиду Степановну.
– Купила, – покорно подтвердила та.
– И я тоже немножко достала. Представляете, еще и не во всех ларьках есть. Разбирают быстро.
– Вы поужинайте, что ли, – смиренно предложила Зинаида Степановна.
– Да-да, – сказала Бабушка. – Сейчас. Мы только на утро одно важное дело сделаем.
Бабушка побежала куда-то, чем-то пошуршала, потом вернулась в комнату.
– Зинаида Степановна, помогите мне стол застелить, а то клеем уляпаем все… Так. Где-то у меня была линейка… Картонка? Ага…
Стукнула дверца платяного шкафа.
– Эти туфли уже без коробки могут постоять, а картоночка самая подходящая, крепкая, плотная, – приговаривала Бабушка. – Надо будет забежать в «Канцтовары» и картону для детских поделок побольше купить. Ну, сегодня пока и так обойдемся.
Заскрежетали ножницы, безжалостно разоряя плотный обувной футляр.
– Людмила Борисовна, – робко спросила Зинаида Степановна, – а зачем много-то так?
– Во‐первых, – назидательно сказала Бабушка, – его каждый месяц надо менять. А во‐вторых, времена-то нынче сами знаете какие… Сегодня его печатают, завтра – нет. Вот и пусть лежит про запас.
Она еще немножко чем-то пошуршала, посопела и провозгласила:
– Вот. Вроде все аккуратно. Надо только под груз положить, чтобы не скорежился, высыхая. Где мой академический английский словарь?
Вслед за этим что-то тяжело и глухо бухнуло, и Бабушка весело сказала:
– Порядок! Идем ужинать!
Утром, сонная, пошлепав на кухню попить водички, я страшно испугалась: из-за четырех полных воды трехлитровых банок, стоящих на подоконнике, на меня смотрело растянутое во все стороны, со съехавшим набок носом и смотрящими в разные стороны лбом и подбородком мужское лицо. Нужно было обладать изрядной долей фантазии и крепкой нервной системой, чтобы опознать в этом монстре благородного Алана Владимировича. Рядом с банками ровным строем, эвакуированные с подзеркальника в ванной, стояли Бабушкины кремы для лица и для рук, ее и моя зубные пасты.
Поежившись, я по противоположной от окна стеночке прокралась было к крану и только взяла кружку, чтобы налить себе попить, как услышала строгий Бабушкин окрик:
– Стоп! Отсюда мы теперь не пьем. Только из этих банок.
Так вода «из этих банок» стала основой нашей с Бабушкой жизнедеятельности на много лет. Причем мы из них не только пили. На этой воде готовились все супы и компоты, заваривался чай и кофе. И даже травы для Бима настаивались только на ней. Мало того, по утрам ею умывалась сама Бабушка, а через какое-то время мой знаменитый трюк со смачиванием зубной щетки и куска мыла стал совершенно невозможен: она лично приходила по утрам в ванную, чтобы из специального «черпачка» слить мне на руки – я должна была умыться и почистить зубы только этой водой. Когда через много-много лет я вошла в тот мучительный возраст, который всех подростков мира заставляет ненавидеть в зеркале собственную прыщеватую физиономию, то по счастливой случайности (а может быть, по особенностям организма?) от этих проблем была избавлена полностью.
– Это потому, что ты почти всю свою жизнь умываешься только этой водой! – назидательно говорила Бабушка, и в ее голосе чувствовалась такая гордость, какая бывает у человека, хорошо сделавшего свое дело.
И все эти годы в ее письменном столе в специальной папочке хранились аккуратно по линеечке любовно наклеенные на картон кипы портретов Алана Чумака в самых разнообразных ракурсах.
Портил дело только Мой Дядя Володя, который не только категорически отказывался верить во всесилие этого благородного, породистого представителя древнейшей профессии, но и самым циничным образом «отстебывал» воздвигнутый ему алтарь.
– Ну как поживает ваш Домовенок Кузя?
Приходя вместе с Тетей в гости на вечерний чай, он смеялся и, пощелкивая ногтем по банкам, спрашивал:
– Аккумулятор у него еще не сел? Ведь на всю страну старается, бедолага! Вот интересно было бы узнать, где у него самого расположена точка запитки?
И он подмигивал краснеющей Тете.
– А камушки почему не во всех банках?
– Тебе зачем? – суровела Бабушка.
– Так, интересуюсь, – смеялся Мой Дядя Володя. – Может, и в этом тоже какой-то высший смысл есть?
– Не хватило, – поджимала губы Бабушка. – Сын Раи мало привез. Они, между прочим, из Индийского океана.
– Наши отечественные речные, значит, не катят? А то я с дачи привезу пакетик, подсыплем. У нас там такой ручей есть – чистый-чистый… вода холодная, звонкая… Пьешь – зубы ломит…
– Туда нужны только океанические! – отговаривалась Бабушка, видимо, свято чтя единство системы и поэтому терпеливо ожидая следующего приезда в отпуск сына Тети Раи и, соответственно, нового «привоза» индийских «сакральных предметов».
По правде сказать, то, что в двух банках не было камушков, смущало и меня. Мне всерьез казалось, что именно в этом крылась главная причина моих неудач! Ведь ни постоянное стояние магнитной доски возле этого портрета, ни поднесение ее на время сеанса к экрану телевизора или к радиоточке, где по «Маяку» периодически «молчал» наш домашний Ангел-Хранитель, ни даже регулярное окропление этой водой как самой доски, так и прилагающихся к ней букв и цифр мне не помогало! Я даже попыталась перед «занятием» побрызгать этой водой свою строптивую голову! Но она по-прежнему не хотела запоминать, что после единицы идет двойка, а не тройка, после семерки – восьмерка, а не девятка; что «огурец» почему-то не начинается с буквы «а» и что в середине слова «трамвай» непременно нужна коварно скрывающаяся от меня буква «м».
Некоторые сомнения в возможностях этого «аккумулятора» стали закрадываться у меня и во время его телевизионных сеансов. Не во все утра теперь мне удавалось «зарядиться» от Алана Владимировича так, как это было в первый раз. Чаще всего, высаженная на стульчик перед телевизором, я клевала носом. А когда он стал «молчать» в каких-то передачах по вечерам, то к концу его «рукомахания» я и вовсе засыпала, так и не дождавшись своих любимых «Спокойной ночи, малыши!». Окончательно же солидаризировалась я с Моим Дядей Володей после того, как меня за перепутанный на специальном собеседовании «обратный счет» не приняли в «хорошую школу».
– Вашей девочке у нас будет очень трудно, – сочувственно сказала Бабушке такая же, как и вся школа, отутюженная, затянутая, залакированная и неискренне-приветливо улыбающаяся учительница, проводившая «собеседование». – Она не умеет бегло читать и пока очень плохо считает…
– Позвольте! – кипятилась Бабушка. – В мое время в школу в первый класс как раз и шли за тем, чтобы этому научиться! У меня совершенно другая профессия, и если я за вас буду выполнять ваши обязанности, то мне тогда придется оставить свою и стать учителем начальных классов…
– Времена меняются, – мягко намекала учительница холодным, дежурно-любезным тоном, – и задачи обучения тоже. Мы берем только очень хорошо подготовленных детей. Думаю, вам нужно идти в школу по месту проживания… Там девочке… – она замялась, подыскивая слова, – будет компания по уровню ее развития.
Я, конечно, не знала, что такое «уровень развития», но некоторое тяжелое, тоскливое чувство от посещения этого идеально чистого, без единой пылинки, с ровными отглаженными шторами на окнах и тщательно отмытыми, блестящими листьями комнатных растений на подоконниках «учебного заведения» у меня точно осталось. Будущее явно не сулило мне ничего хорошего, а главное – в него я входила одна-одинешенька: благообразный интеллигентный мужчина в очках, на многие годы поселившийся на нашем кухонном окне, похоже, не справлялся с ролью моего «Венди». Следовало продолжать поиски.
И тут однажды мы с Бабушкой собрались в гости. Собственно, собралась она, а я, как всегда, при ней. Ехать надо было в центр Москвы, на Красную Пресню, где жила Тетя Тамара.
Повод был достаточно серьезный: из лоскутков и обрезков тканей, оставляемых клиентами, Тетя Тамара, не только мастерица-швея, но и модельер с неплохой фантазией, время от времени сооружала для себя и своих знакомых что-нибудь оригинальное. На этот раз это был плащ для Бабушки, который перед окончательным сшиванием требовалось померить.
Был совершенно яркий летний выходной. Как-то, вопреки обыкновению, мы никуда не торопились. Спокойно дошли до автобуса, доехали до метро. Войдя в него, Бабушка полезла в кошелек за жетонами и… обомлела. Все турникеты были опущены, люди свободно проходили сквозь них, как будто так было и надо.
– Что за чертовщина? – удивилась Бабушка. – Мы что, с тобой наступление коммунизма проспали?
Увиденного своими глазами Бабушке оказалось недостаточно. В вопросах закона и денег она была педант. Поэтому мы подошли к специальной будочке, где сидела уже заранее улыбающаяся женщина в форме.
– Скажите, пожалуйста… – начала было Бабушка.
– Да-да-да, проходите! – еще шире расплылась работница метро. – Проходите. Не стесняйтесь. Сегодня до двадцати четырех часов проезд для всех жителей Москвы оплатил Сергей Пантелеевич Мавроди.