- У тех троллей волчий нюх, лишь дым папоротника может сбить их со следа, поэтому, пока не затрещат деревья и не раздадутся шаги, от которых сотрясаются склоны и катятся камни, — усердно бросай папоротник в огонь, как бы ни хотелось тебе разогнать этот дым и подышать свежим ветром. И он дал отпить еще зелья, и ярл отпил без всякого страха, и услышал, и увидел все, что находилось вблизи него и на расстоянии, — и слышал он писк и шуршание кротов, полевок, и всяких других подземных жителей, и даже глубокие вздохи земли. Тут все затрещало, да так, что посыпались в лощину камни, и Отмонд исчез как провалился, а шум стоял такой, словно скалы сами собой выворотились из гор и направлялись сюда. Задрожала в лощине земля, Рюрик, хотя и звенело в его ушах от тяжелых шагов и все тряслось и качалось, так твердил:
- Не позже, чем завтра, Корабельщик потеряет голову!
И тогда увидел он троллей, огромных, точно два утеса, и носы обоих казались валунами, а рты — пещерами. И ноги их были словно каменные столбы. Были они слепыми, и мох рос на пустых глазницах: тролли стали топтаться и нащупывать место, где бы сесть. Ноздри их раздувались, да вот только дым мешал им, и взялись они чихать — гул пошел по всем окрестным горам. Рюрик не мешкая бросил кольчугу на то место, на которое собрался сесть один из троллей, и не уставая твердил себе:
- Завтра уже попрощается Рунг со своей плешью.
И когда тролль опустился на кольчугу и земля содрогнулась, Рюрик закричал что есть силы. Тролль, вскочив, принялся реветь и метаться и хватался за стволы елей, и так тряс их, что те трещали, словно щепки. Товарищ его также взялся метаться по поляне. Раздували ноздри чудища, да вот только дым мешал им принюхаться, а Рюрик, не забыв про кольчугу Гудмунда, полез из лощины и не думал оглядываться, хотя повсюду все ходуном ходило, словно сама Хель выглянула из своих пещер. Начался настоящий камнепад; камни сыпались дождем, и приходилось от них увертываться, но бьеоркский ярл твердил:
— Последнюю ночь гулять Рунгу по этой земле!
Выбрался он целым и невредимым, и зелье потеряло свою силу, стало тихо, как и бывает тихо ночью в горах, — лишь кольчуга прадеда звенела у него на плече, ржавчины на ней как не бывало. Здесь появился Отмонд и признал, что Рюрик, несмотря на совсем странное в последнее время поведение, превзошел хладнокровием даже своих отца и деда, и еще сказал, что довольно с него, Отмонда, — у наследника Бесхвостой Лисы есть теперь заговоренная кольчуга, которую отметили сами тролли, и с этих пор никакая стрела, секира или меч не смогут ее пробить, а тот, кто наденет ее, окажется бесстрашнее самого Хеймдалля.
Хромоногий Эйольв, сын Торхеля Пахаря, пас овец у подножия Бьеорк–горы. К этому Эйольву никто серьезно не относился: был он с раннего детства странным, и часто беспричинно смеялся, и разговаривал сам с собой. Кроме того, мальчишка любил ловить ящериц и лягушек, но не убивал их, а держал в кадках у себя дома. Каждый год выбирали его пастухом, а платили его отцу мукой и пивом. Был этот Эйольв тих и безвреден, словно раб, и никто никогда не видел его опечаленным — ходил он босиком летом и зимой, ветхая одежда вся на нем расползалась, но он не надевал новой; даже спал, не снимая ее. Так случилось, что оказался он в тот день на пути ярла, благородного и хитроумного Рюрика, от одного имени которого теперь трепетали южные страны, — и едва успел спрятаться от Надежды Викингов, как теперь некоторые величали сына Удачливого. Рюрик, про удачный поход которого Эйольв немало уже был наслышан, весь в славе своей и в кольчуге, которая так блестела на солнце, что слепила глаза, взбирался на гору. Овцы, испугавшись, бросились врассыпную, а мальчишка невольно воскликнул:
— Не с самим ли Фенриром собрался на поединок свободный? Неостановим он, и вряд ли есть сила, способная его сейчас удержать. Сын Одина — вот ему имя. Ах, вот если бы я мог надеть блестящую эту чешую и, подобно берсерку, сжимать так меч, как сжимает его господин фьорда!
Здесь он посмотрел на свою хромую ногу и засмеялся сам над собой.
Вскоре тот же Эйольв, увидев, как, звеня и гремя, покатился вниз сын грозного Олафа, сказал себе:
— Эге! Видно, Неостановимый что–то забыл в долине, иначе не промчался бы мимо с такой поспешностью. Возможно, не захватил с собой щит, секиру и еще пару копий. Куда же он забирался? И что его так напугало?
Почесал он затылок, немало озадаченный увиденным, — и на всякий случай решил держать язык за зубами.
Никто не понимал, отчего бьеоркский ярл еще более помрачнел и замкнулся в себе. Люди фьорда стали удивляться ему еще больше. Так что, когда к сыну Удачливого пришла двадцать третья зима, сделался он уже известен у всех норвегов, датчан и свеев не только как удачливый викинг, взявший большую добычу у франков и принятый с почетом греками в самом Миклагарде, но и как при всем этом человек малость не в себе, подобный Эльвиру Детолюбу или Рунгу Корабельщику. Прослыл он к тому же и самым молчаливым ярлом по всему побережью. В тот год умер Хальвдан Черный, и всем стал заправлять сын его, нетерпеливый Харальд, — все сразу пошло так, как того опасались умные люди. Харальд показал свой характер и начал силой склонять к повиновению свободных ярлов. К тому времени набрал он большую дружину, почти всю из выходцев упландских фьордов. В тот же год Астрид, мать Рюрика, занемогла. Много дней лежала она в доме и чахла, но все думы ее были о сыне. Рюрик часто уходил из дома. А куда, никому не говорил, и послала она раба за ним тайно проведать, где он может находиться. Раб проведал и донес своей госпоже, что уходит молодой ярл к подножию Бьеорк–горы, и там сидит на валуне целыми днями, и ничем другим не занимается. Астрид прошептала: «Славное занятие для викинга». И еще больше встревожилась. Болезнь же так на нее навалилась, что дышала она с трудом, и никто не мог ей помочь, и не помогали Отмондовы отвары, хотя тот в поисках нужных трав всю долину облазил, — часто кровь шла из ее горла. Когда же пытались ей помочь, одно отвечала с горечью жена Олафа:
— Сын мой, Рюрик, нуждается в помощи…
Не скрывала уже Астрид от остальных своей тревоги и часто просила задернуть полог кровати, чтобы оставаться одной. Задергивали тот полог, и оставалась она наедине со своими думами, а думы ее были тяжелы, точно камни.
Однажды в доме ярла находился Гендальф, он тихо напевал свои висы, а Астрид за пологом слушала те висы. Воскликнула она:
- Вечный пересмешник и любимчик женщин и девушек, сдается мне, юным выглядишь ты не только оттого, что похаживаешь к Энгерд и ведьма тебя привораживает… Не скажешь ли случайно, Гендальф, отчего ты всегда весел и молод?
Тот отвечал, засмеявшись:
- Видно, оттого, что постоянно упражняюсь я в складывании вис.
Астрид сказала:
- Это не ответ. Рюрик складывает удачные висы.
Тогда сказал Гендальф:
- А еще щедро разбрызгиваю я свое семя, и любовные утехи дают мне немалую силу, Астрид, ведь недаром говорится, что сила мужа в посеянном семени, — чем больше даст оно всходов, тем крепче сеятель. Я же посеял предостаточно в Упланде и Херланде и многим женщинам оставил о себе ежедневное упоминание. Ибо что толку в деяниях скальда и воина, если не продолжится его род? Об этом муж должен побеспокоиться прежде всего.
Взволновалась тогда Астрид и воскликнула:
- Гендальф то высказал, о чем я долго уже думала!
И тогда приказала она служанкам, которые находились в доме, поднять себя и помочь одеться. Отговаривали ее, но она сделалась непреклонна — лучшую одежду надела она и достала из сундуков лучшие украшения: монисто, тяжелые серьги из серебра и золотые кольца. Волосы заплели ей в длинную косу и скрепили золотыми пряжками. Астрид приказала рабу, который следил за Рюриком, отвести ее к сыну, и не посмел раб ослушаться. Все удивлялись, откуда взялись у Астрид силы. Женщины в доме с тревогой за всем этим следили, хотели позвать они Гендальфа, с тем чтобы тот остановил жену ярла Олафа, но скальд сказал им:
- Не смейте ее останавливать. Кажется мне, недолго осталось новому нашему господину маяться бездельем.
Астрид нашла своего сына сидящим на камне и встала над ним в лучших своих одеждах. Она гневно молвила:
- Ты — неблагодарный сын.
Ответил Рюрик, взглянув на нее:
- Твой упрек кажется мне несправедливым, матушка. Не я ли каждый день пекусь о твоем здоровье? Служанки и работники днем и ночью рядом с тобой. Я распорядился доставить лучшего меда и барсучьего жира и позвать лучших в Скандии лекарей.
Астрид сказала:
- Все это так. Но не думаешь ты о том, что будет с богатыми платьями и нарядами и вот этими серьгами и кольцами, что я надела сегодня, и теми украшениями, что бесполезно лежат в сундуках твоего отца?
Тогда сын удивился:
- Зачем мне о том беспокоиться, о чем беспокоятся женщины?
Астрид спросила:
- О чем же денно и нощно беспокоишься ты?
Сын ее вот что сказал:
- Что правда то правда, думаю я не о женских серьгах.
Сурово сказала тогда Астрид:
- Не о тебе речь. Печально умирать мне посреди сундуков, набитых платьями фризских княжон. Кому оставить кольца и серьги? Кому достанутся узорчатые платки гречанок?
Рюрик не мог ослушаться матушку: к весне отправился он в Тронхейм и взял с собой двадцать отборных воинов. Каждый его воин был в праздничной одежде, у каждого на перевязи красовался меч, а за плечами — секира. Каждый захватил с собой разукрашенный щит, копье и дротики. Сам Рюрик, по совету Визарда, постарался выглядеть первым среди прочих: был на нем красный плащ, шлем с посеребренными надщечниками, меч Буран Одина висел у него на поясе в ножнах, и Рюрик сжимал его богатую рукоять. Многие в Тронхейме, стоило ему только прибыть, шептались, что неспроста пожаловал сюда сын Олафа. Тем более что, кроме Визарда и Гендальфа, рядом с Рюриком Молчуном находился и всем известный Бьорн по прозвищу Пыхтела; он тем славился, что знал наперечет богатых и достойных невест в стране. Бьорн Пыхтела считался первым сводником, и к его услугам часто прибегали богатые люди — они щедро ему платили. Еще ранее, по совету Астрид, выбрал Бьорн девицу из зде