- Это не моя стрела, ибо не может погибнуть конунг от руки презренного отщепенца.
Отбросив свой щит, он не обращал на вражеского лучника никакого внимания. Стрела же, пущенная с близкого расстояния, действительно прошла мимо.
Кьятви погиб, и войско Богача было разбито. Сражались в той битве на стороне
Кьятви и жены его воинов. Оставшиеся после побоища женщины были взяты в плен. Олев и Фриндмунд советовали Харальду отпустить женщин, но конунг ответил:
- Какой резон оставлять волчиц, молоко которых будет напитано ненавистью ко мне и моим детям?
Он кивнул палачу. Но херсиры не соглашались, особенно же возмутился Железноногий. Харальд согласился сохранить жизнь пленницам, однако приказал отрезать им груди, чтобы впредь не смогли они питать сосцами будущих врагов. И приказал отнятые груди скормить собакам.
Тогда старая Сольвейг, мать самого Кьятви, выступила вперед и, обнажив высохшую упавшую грудь, вот что сказала:
- Клянусь тебе, что, если оставишь мне ее, уважив мой возраст, готова я сойтись с самим троллем, чтобы понести от него и вскормить ею истинное чудовище, которое рано или поздно перегрызет твою глотку, осквернитель чужих гнезд!
Харальд на это заметил:
- Если бы другая старуха угрожала бы мне подобным образом, то я только бы посмеялся! Но ненависть этой Сольвейг такова, что она, пожалуй, может выполнить свое обещание.
И приказал убить Сольвейг.
Обращаясь к пленным дружинникам Кьятви, конунг заметил:
- Вы, видно, не наплавались вдоволь на кораблях своего господина.
Палач Косматого в тот день превзошел сам себя: даже бревно, на котором сидели пленники, плавало в их крови.
Затем с множеством воинов окружил Харальд фьорд, в котором скрывался Бранд Мучная Борода, и первым полез на неприступные скалы, несмотря на то что викинги Бороды сбрасывали камни и лили кипящую воду. В той битве поведение его казалось столь безрассудным, что Железноногий воскликнул:
- Судя по всему, сын Хальвдана, тебе наскучили твои победы, и ты вознамерился не сдержать слово, данное дочери Эйнара. Ничем иным я такое поведение объяснить не могу!
Харальд заявил:
- Слышал я, Рюрик, сын Олафа, еще более безрассуден.
И с удвоенной яростью бросился в битву; щит его оказался весь изрублен, копье сломано, он изнемогал от усталости — и тогда Харальд приказал привязать к своей руке меч, чтобы не смог он его выронить. И все войско тем восхитилось.
В той битве почти все викинги Бранда Мучной Бороды были перебиты, а сам Бранд Весельчак с двумя мечами, пританцовывая, бросился на воинов Харальда и так сражался, что никто не мог к нему подойти, пока Харальд наконец не сказал:
- Бешеную собаку молотят и спереди и сзади, лишь бы она издохла. И в этом случае нет ничего предосудительного, если мы отступим и поручим дело копьям и стрелам.
По приказу конунга те смельчаки, которые жаждали схватиться с Брандом, отступили. Мучную Бороду поразило сразу несколько копий. Он еще нашел в себе силы вытащить из груди копье, на наконечнике которого остались волокна его сердца, и воскликнул, прежде чем умереть:
- Хорошо кормила меня моя добыча! Я жирен до самых корней моего сердца!
Так погиб один из самых славных викингов в Норвегии. Харальд посчитал, что битва закончена, и ушел отдыхать в свою палатку, однако воин Бранда по имени Эйрик все еще продолжал сражаться. Воины Харальда устали. Они кричали ему:
- Брось свой меч, Эйрик, и тогда клянемся, что ты уйдешь к Одину только с одного Удара!
Но этот упрямый Эйрик оборонялся, хотя его положение было безнадежно. Все его товарищи либо погибли, либо предпочли сдаться и получить обещанный милосердный удар секирой. В грудь Эйрика вонзилась стрела на излете, тогда он обломил ее у основания наконечника, выразив таким образом свое презрение к воинам Харальда. Он даже сказал при этом:
- Из ваших луков не отправить к Одину даже муравья!
Наконец удалось выбить из его руки меч. Но Эйрик по–прежнему не сдавался и, схватив обломок щита, сражался тем обломком. Он еще нашел в себе силы закричать:
- Собаки! Ни за что вам не одолеть меня!
Фриндмунд Железноногий приказал вывести вперед лучников. Эйрик встал против тех лучников, отбросив щит, совершенно безоружный, с высоко поднятой головой, и по–прежнему твердил, что никому в этой битве будет его не одолеть. Он плевался и всем своим видом выражал презрение.
И тогда херсир Фриндмунд, внимательно посмотрев на Эйрика, неожиданно приказал воинам расступиться и пропустить этого человека. Воины не посмели ослушаться — таким образом, Эйрик, единственный из всех викингов Бранда, остался в живых и выбрался из кольца врагов.
Харальд, узнав о решении Фриндмунда, был вне себя от гнева и приказал херсиру явиться. Конунг воскликнул, не скрывая ярости:
- Я слышал, ты отпустил Эйрика–викинга, вместо того чтобы его убить?
Фриндмунд спокойно отвечал:
- Не понимаю, чему ты удивляешься, сын Хальвдана! Этот проклятый Эйрик явился победителем. Что же мне еще оставалось делать?
Харальд воскликнул:
- Да ты в своем уме?! Он был один и безоружен, а с тобой находилось множество воинов.
Фриндмунд ответил конунгу:
- Хочу напомнить тебе, сын Хальвдана, то, что давно известно людям, пожившим в Мидгарде. Есть на свете вещи посильнее секир, пусть даже заговоренных. Хорошо, если ты ко мне сейчас прислушаешься, ведь рано или поздно придется и тебе столкнуться с тем, о чем ты не имеешь пока никакого понятия.
Харальд слышать ничего не хотел:
- Не может и быть такого, чтобы Эйрик, оставшись один против многих, да еще и с голыми руками, ушел, как подобает победителю.
Фриндмунд ответил:
- И тем не менее Эйрик — победитель!
Конунг приказал херсиру не попадаться
ему на глаза, пока он, Харальд, не успокоится. И даже не дал воинам как следует отдохнуть, и сам неустанно правил рулем своего дракона. Между прочим, спрашивал он у перебежчиков, которых становилось все больше и больше:
- Что там поделывает Рюрик, сын Олафа?
Те отвечали:
- Бьеоркский ярл сидит на камне перед горой.
Многие из окружения конунга, слыша это, смеялись над Рюриком, но Харальд не смеялся. И те из его врагов, которые не успевали бежать, плавали в собственной крови.
Рунг Корабельщик к тому времени совсем постарел. По–прежнему обитал он вдали от всех в хижине на северном берегу Бьеорк–фьорда. От ветра с моря была построена им каменная стена, на нее вешал он сети. Было у него несколько овец, а кроме того, рядом располагался птичий базар, и оттуда добывал он яйца. В тот день лодка Рунга лежала на катках под навесом, а сам он оказался дома. Он заметил ярла, который ходил вдоль берега, выждал, когда Рюрик все–таки подойдет поближе, и сказал:
- Вижу, моей голове долго быть на моих плечах!
Тогда Молчун ответил:
- Послушай, Рунг. У меня столько воинов, что я могу устроить хорошую взбучку самому Косматому, и нисколько не страшусь его, путь даже приведет он всех турсов и троллей Исландии впридачу. Хватит моих сил — один, без всякой помощи смогу я справиться с Харальдом. Также я чувствую, что нипочем мне заделаться и конунгом норвегов.
Рунг ответил:
- А уж я подумал, что ты поумнел, не будешь самонадеянным, как прежде.
Рюрик промолчал на это, и тогда Корабельщик засмеялся и сказал:
- Знаю, что тебя ко мне гонит. Ведь не хвастаться своими берсерками ты сюда заявился! Так и быть, чтобы тебе было хоть как–то полегче, признаюсь — я ведь и сам так и не смог вскарабкаться на эту проклятую гору, хотя не уступал тебе в дерзости, особенно когда был молод. Я во многом тогда преуспел, можешь не сомневаться. А поймал меня на том же самом Хавр Хитрец. Тот Хавр воевал и у Гебридских островов, и на острове Барка — о нем многие слышали как об отличном викинге. К тому времени он совсем уж одряхлел, сидел себе на камне и издевался над юнцами, особенно над теми, кому нужно крылья подрезать, чтобы слишком не хвастались. Я возьми и подступись к нему со своим бахвальством — вот он и послал меня к самой радуге Хеймдалля. С тех пор здорово я прикусил свой язык и понял свою несвободу, хотя Хавр Хитрец просто надо мной посмеялся, и невдомек ему было, какую правду он мне открыл!
Рассказав об этом, Рунг вновь принялся за старое — таким уж он был человеком. Он вот что заявил Рюрику Молчуну:
- Впрочем, ты можешь в любое время все исправить. Забери с собой все секиры, какие только найдешь в Бьеорк–фьорде, а заодно пару–другую заговоренных мечей — жаль, что у тебя всего две руки, благородный. Впрочем, если не одолеть тебе этой груды камней, соберись хотя бы сплавать на край Мидгарда. Постарайся–ка его достичь и убедишься, что подобное сделать гораздо труднее, чем сражаться с Косматым и всеми его людьми или грабить саксов. Если ты хоть на это осмелишься, так и быть, помогу с хорошим кораблем. Или, по крайней мере, удостоишься моей похвалы!
Рюрик тогда невольно воскликнул:
- Хороша похвала того, от которого шарахаются по всей Норвегии добрые люди.
Рунг спросил:
- А тебе важнее одобрение безмозглых бакланов? Я построю дракон, какого еще не бывало, но только тогда, когда ты займешься настоящим делом.
Спросил ярл:
- По–твоему, броситься сломя голову на край Мидгарда лишь затем, чтобы за него заглянуть — стоящее дело?
- Тогда возвращайся высиживать яйца, — заявил Рунг. — И нечего тебе здесь делать.
Он отвернулся и больше с Рюриком не разговаривал.
Харальд с тех пор не прощал Фриндмунда и не раз в присутствии своих воинов укорял его, однако Железноногий отвечал с достоинством:
— Поживи с мое на свете, конунг! Эйрик — победитель! Что я мог поделать?
Попав в опалу, Фриндмунд вел себя достойно и ходил с поднятой головой. А сын Хальвдана вот как расправился с Гисли Лежебокой: конунг знал, что в открытом бою Лежебока весьма опасен. Харальд послал к простодушному Гисли богатые дары и зазывал к себе в Тронхейм, он всячески льстил Лежебоке и превозносил его подвиги. В этом искусстве Харальд превзошел даже своего отца, который и перед унижением не останавливался, если это нужно было для дела. Заявлял Косматый, что не желает даже и вспоминать прошлое, а уж такой великий викинг, как Гисли, непременно должен быть его, Харальда, другом. Он многое еще чего предпринял; Лежебока наконец поверил и появился в Тронхейме с несколькими берсерками. Харальд всех их принял и усадил за стол в своем доме, и как только те уселись, дал знак дружинникам: на гостей набросились со всех сторон. Однако Лежебока успел вскочить. Тяжелой скамьей крушил он все подряд — никто не смел к нему подступиться. Убив многих и захватив их оружие, Лежебока со своими людьми закрылся в доме конунга. И прошло так несколько дней: вина и пищи людям Гисли хватало, они поклялись после такого вероломства держаться до конца. А конунг поклялся никого из них не оставить в живых. Он приказал тревожить их днем и ночью, с тем чтобы не могли Лежебока и его люди отдохнуть: воины Косматого делали вид, что вот–вот набросятся на дом