На середине баклашки Змей поднялся с места: «Пойду отолью». Лимон продолжал сосать пиво.
– Ну ты ссать горазд!
Особенностью его организма было то, что по нужде он ходил раз в сутки, а то и реже – несмотря на количество выпитого.
– Учись ссать чаще – меняйся к лучшему! – нравоучительно сказал Змей.
Лимон оторвался от баклашки:
– Здесь ссы! Куда пошёл?
– Мы же тут сидим! – ответил Змей уже на выходе.
На пятом этаже туалет был закрыт, пришлось спускаться на четвертый. Змей был недоволен тем, как всё прошло. Он потерял бдительность, отказала интуиция – всё из-за большого количества выпитого. Нельзя пить перед акцией – добром не кончится. И еще неизвестно, как отреагирует Штрум. Возможно, будет меньше доверять. Но по головке не погладит, это точно.
Посетив туалет, Змей уныло прошёл по коридору и вышел на лестничную клетку. И испуганно встал на месте: с пятого этажа двигалась процессия – пятеро милиционеров конвоировали Лимона. Заметив испуг на лице Змея, почувствовав запах адреналина, источаемый виноватым человеком, шедший впереди милиционер скомандовал: «Ещё один! Иди-ка сюда!»
Змей рванул вниз по лестнице. Перескакивая через пять ступенек, он долетел до второго этажа. И побежал по коридору. Внизу гарантированно примут, соваться туда смысла нет. Оглянувшись на ходу, он увидел всего одного преследователя. Остальные четверо спускались вслед за Лимоном и не смогли протиснуться мимо его массивной туши. Но и одного вооруженного милиционера было вполне достаточно. Служитель закона не счёл нужным что-то кричать вдогонку – сейчас он прижмет в углу этого засранца и отделает дубинкой за сопротивление милиции. Расстояние чуть более десяти метров – такая была фора у Змея. В конце коридора – открытое окно. Чтож, какой-то выход. Подбежав к окну, Змей выглянул: второй этаж, высота метров шесть, внизу палисадник. В висках стучало: «Убежать! Любой ценой!» Он перемахнул через подоконник и в следующее мгновение приземлился на сиреневый куст. Не чувствуя ни ушибов, ни ссадин, он вскочил на ноги и был таков. Выглянув из окна, преследовавший милиционер никого не увидел. Беглец успел скрыться за углом. Змей после этого эпизода потерял любое подобие страха. Опасность стала восприниматься безразлично-холодно, через призму осторожности и злобы. Все, что было после, было другим – для себя он уже погиб там, во дворе неподалеку от «Газели», прочувствовав и осознав собственную смерть. И сделал этот выбор осознанно – начиная от вписки за Лимона и заканчивая тем, что не уподобился скинхеду Сене и их приятелю. Каждый последующий день его жизни для него был взятым у смерти в долг. До того, как попасть в Фольксштурм, Змей был человеком крайне эгоистичным и аморальным, способным плюнуть на кого угодно и что угодно, если это нужно ему лично. Никаких базовых ценностей, кроме собственных желаний, для него не существовало. Но под влиянием Штрума Змей стал меняться. Не понимая до конца всех целей движа, Змей подчинил свои способности общему делу, и раз за разом жертвовал своими интересами. Докладывая Штруму о происшествии, Змей почувствовал что-то вроде угрызений совести – ведь ему удалось спастись, а Лимона закрыли. Что нашёл для себя Змей в Фольксштурме и как Лимон стал его другом? Они принадлежали к разным мирам. Лимон – реальный пацан до мозга костей, воспитанный в традиции уличных понятий, дебошир и алкаш. Змей – сноб и настоящий интеллигент, из обеспеченной семьи, с тонким художественным вкусом и довольно развитым чувством прекрасного. Как они находили общий язык – странно и удивительно. Для Николая Смирнова, постепенно втягивавшегося в Движение, эти двое, как и еще некоторые уникальные герои, были живейшей иллюстрацией на тему того, насколько разных людей объединял Фольксштурм. Мотивы и мысли его участников порой казались ему куда более интересными, чем хроники пробитых черепов и сломанных костей. Краски этого полотна изобиловали и страхом, и жестокостью, и героизмом, и порой возвышенными поступками, а равно подлостью и грязью.
Глава 36
К удивлению Змея, Штрум спокойно принял известие о том, что Лимона закрыли. Так же как и то, что избитый азер не выжил (в их дворе был пропален микроавтобус с черной полосой вдоль борта – не зря старались!), а его соплеменники через два дня после похорон пропали с того адреса.
Штрум мыслил куда более широкими категориями. Что ему до временно выбывшего из строя солдата и до одного убитого врага, когда перед его мысленным взором шагала целая армия арийских воинов, а количество поверженных гуков исчислялось тысячами! Система должна быть застрахована от случайностей, и такой форс-мажор, как посадка одного-двух ответственных людей не должна сказаться на работе. Если выпадет звено из общей цепи, оно тотчас должно замениться новым. Штрум принял в основу новых людей из числа наиболее способных бойцов, проявивших себя в массовых акциях. Им было поручено проводить рекрутинг, вербовать новых членов движа, и разрешено самостоятельно проводить акции. А добычу тащить в общий котёл.
Участники Фольксштурма, люди различные по происхождению и по характеру, одни образованные, другие невежественные, подлые или великодушные, лицемерные или искренние – все они перед лицом опасности, о которой говорил командир, опасности, угрожавшей отечеству со стороны нахлынувших чурко-гуков, испытывали или притворялись, будто испытывают, одну и ту же тревогу, одно и то же пламенное горение; все они, жестокие из добродетели или из страха, составляли одно существо, одну глухую, разъярённую голову, одну душу, одного апокалиптического зверя, который, выполняя своё естественное назначение, обильно сеял вокруг себя смерть.
Глава 37
Не нравилось Штруму это чурбанье бистро «Анталья», несмотря на то, что в интерьере винтажных бордовых обоев и европейской мебели не было ничего турецкого, так же как в играющих нон-стоп англоязычных карамельно-сладких балладах, расллабленных до обморока, эйфоричных и расплывающихся во все стороны. Его раздражала и кухня, хотя в ней тоже не было ничего специфично-чурбанского, – сам он кушал плов и баранину-гриль с овощными салатами, так же как и его сотрапезники, Андрей Разгон, Винцас Блайвас и Богдан Радько; а у девушек же, Марины и Марианны, было свидание с форелью под укропным соусом.
В противоположность Штруму, Андрея и Марину это заведение полностью устраивало по соотношению цены и качества, а также по расположению – угол Большой Морской улицы и Невского проспекта. Вот уже три года они были тут завсегдатаями и их абсолютно не угнетали ни японо-бурятские официанты, ни общее засилье жостко-парфюмированных и пригламуренных чурбанов. Что касается Блайваса и Радько – им было безразлично, где питаться, лишь бы побесплатнее. Так выпала карта, что сегодняшний счет оплачивает Андрей, и надо быть идиотом, чтобы кочевряжиться насчет выбранной точки общепита.
Блайвас, чтобы не ходить самому к прилавку со снедью, отправил мальчика-турчонка принести новую тарелку плова и продолжил начатую тему:
– Бармалей заливает, как девятый вал, ёпта, тёр вчера, будто летал с младшим сыном на Гавайи и океанские волны перекатывались через крыло самолёта и били в иллюминатор.
(Бармалеем за глаза называли Хозяина – Владислава Коршунова).
Андрей хмыкнул:
– А я верю. Есть такие аэропорты, как в Ларнаке на Кипре, которые расположены рядом с морем. Самолёт заходит на посадку невысоко над водой, пассажирам видны лодки и купальщики на расстоянии вытянутой руки, и такое впечатление, что самолёт садится на воду. Кто не знает эту фишку, начинает верещать. Я сам первый раз был напуган – борт снижается и пикирует на море! Бац – через секунду самолёт бежит по твердой взлетно-посадочной полосе! Ну а если Бармалей летал между островами на гидросамолёте – тут вообще все вопросы снимаются.
– Бармалей купил бронированный Рено, который принадлежал Шарлю де Голлю, – сообщил Радько. – Я позавчера сопровождал до хазы. Я хуею сколько миллионов он стоит, это пиздец и в рот его ебать.
Марина повела плечами:
– Он коллекционирует машины, его можно понять.
Официант-турок протянул руку к бутылке, чтобы разлить по бокалам, но Штрум его отогнал: «Пшёл вон, вино само будет литься!»
– Расскажи про музыканта, Бог, – рассмеялся Блайвас.
Радько заметно оживился.
– А, йобаный пагалаве у Бармалея на днюхе выступал английский музыкант Брайан Ино, он коллекционирует запахи – невьебенно-уникальные запахи. Он хранит их в огромных коробках, которыми уставлена вся его комната. Кроме него, в Англии этим занимается королева, и вот они собираются вместе, и если у Елизаветы не оказывается какого-то образца, он его в коробочке во дворец везёт. Брайан Ино привез Бармалею аромат полевых цветов – и Бармалей так усердно нюхал, что ночью у него температура сорок установилась.
За Блайвасом никогда не заржавеет – посыпались ласкающие слух сравнения:
– … или запах говна пожилой негритянки, накануне обожравшейся тухлой рыбой, выловленной в низовье Миссисиппи в девятую фазу лунного противостояния.
Штрум с грохотом поставил бокал на стол:
– Приезжал Бармалей?
Блайвас кивнул и важно засопел. Штрум уточнил, когда. На что Блайвас ответил:
– Сегодня мы его проводили в аэропорт.
Радько мельком посмотрел на девушек и сказал:
– А чокак, правда штоле что некрасивых тёлок ебут чаще чем красивых? В чём подвох? Только девчат, не берите на себя, то не про вас ваще. ОК?
Марина, устремив свой пылающий взгляд на Андрея, скромно заметила:
– По теме не знаю, я красотка и ебут меня ежедневно.
– Кто бы сомневался, – промурлыкал Радько.
– Ну хз. кто дает – тех ебут, – предположил Андрей.
Марина звонко рассмеялась, на её шее зазвенело монисто, в ушах беспокойно качнулись серьги.
– Кто грамотно просит, тем дают.
– В итоге выбор за девушкой, – сказал Радько. – Но некрасивые дают без выебонов. Или наверное сосут лучше.
Блайвас возразил.