– Вот такая история… – вздохнул Острогин и вновь полез обниматься от избытка чувств.
– Комиссар! Пошли на улицу, подышим свежим воздухом! – позвал комбат.
Застолье завершилось спокойно, но чего-то не хватало. Интима! Вот чего! Подорожник посмотрел на меня хитрыми глазами и спросил:
– Комиссар, а чего ты в женском модуле почти не бываешь?
– А там девчата в основном заняты. Кто не охвачен вниманием, или «Баба-яга», или «Квазимода».
– Ну, ты скажешь! Разве так говорят о женщинах. Тем более что можно шебуршить при потушенном свете. Мрак смягчает чувства и повышает интерес, – произнес Чапай и разгладил свои гренадерские усы.
Наш путь пролегал мимо модуля полкового руководства. Из него выскользнула неизвестная, шурша просторной юбкой.
– Танюша! Татьяна! – громко позвал ее по имени Иваныч, узнав женщину. Он широко распростер руки и растопырил пальцы. – Стой, красавица! Не спеши!
– Ой, отстань, Василь Иваныч! Я тороплюсь. Зам по тылу надоел своими нравоучениями, зануда чертова, а теперь еще ты хулиганишь! Шутник! – махнула рукой, смеясь, Татьяна.
– А никто и не шутит. Цыпа-цыпа-цыпа! – громко хохотнув, проворковал подполковник, шевеля усами и делая выразительные глаза.
– Я сейчас закричу! Отвяжитесь, кобелины!
– Нет, не отстанем, пойдем с нами. Сейчас Наташку захватим для компании, ох и развлечемся!
Женщина попятилась назад и энергично взбежала по лестнице, виляя широким задом.
– Как крикну, так командир с замполитом полка выйдут и вас накажут!
– Кричи! Ори! – нагло ухмыльнулся Иваныч и продолжил представление. – Комиссар, бери ее на руки, отнесем, раз не идет своим ходом добровольно.
Я с сомнением оглядел массивную жертву.
– Нет, я пасую, спина заболит, лучше поведем под руки!
Татьяна взвизгнула и забежала еще выше по ступенькам.
– Я сегодня не в настроении развлекаться, отстаньте!
– Василий Иваныч, да ладно! Бог с ней! Раз не хочет коньяка, фруктов и шоколада, пусть идет дальше, по делам службы, – потянул я комбата за рукав хэбэ.
– Э нет, комиссар! Так нельзя! Крепости надо брать штурмом! На то они и крепости. Не отступать! – И комбат пошел на приступ.
Девушка заскочила вовнутрь, и Чапай увлек меня за собой. Он схватил пышку под руки, пощекотал ее, та захихикала. Завязалась мягкая молчаливая борьба, и на шум возни из своих апартаментов вышел рассерженный «кэп».
– Эй, что тут такое? А? Иваныч! Чего ты тут делаешь?
– Да вот, шел к вам, а тут по пути землячка попалась. Шуткуем маненько.
– Таня, иди работай. Готовь столовую для приема комиссии. А вы оба ко мне! – распорядился Филатов.
Моя голова мгновенно просветлела, хмель выветрился. Но делать нечего, и я шагнул за порог в ожидании разноса и нагоняя. В комнату командира я попал впервые. Больше года прослужил, но не доводилось бывать тут. Помещение было оформлено в восточном стиле. На стене висели два скрещенных старинных «мультука» (ружья), под ними сабля в ножнах. Экзотика! В центре зала на полу лежал мягкий персидский ковер, на нем стоял журнальный столик, уставленный снедью, бутылками и стаканами. Вокруг него сидели сильно пьяные Золотарев, Муссолини, особист.
– Ну что, орлы, расслабляетесь? – грозно и насмешливо спросил «кэп». – Теток щупаете под дверью командира! Совсем обнаглели!
– Да мы выпили, в принципе, чисто символически. Помянули. И за победу! – смутился комбат.
– О, за победу нельзя пить символически. За победу мы сегодня еще не пили! Молодец! Пришел к нам с тостом! – обрадовался Иван Грозный. – А то весь вечер пьем за выздоровление Султана Рустамовича! Садитесь, наливайте себе чего пожелаете. Выбор большой.
Большой выбор состоял из двух напитков: водки и коньяка. Едва разлили огненную жидкость по стаканчикам, бутылки моментально опустели. Встали, молча выпили, и Чапай прошептал мне на ухо:
– Никифорыч, беги за пузырем! Добывай, где хочешь, но без спиртного не возвращайся!
Я тихо выскользнул из модуля и отправился в первую роту. Разбуженный Мандресов дыхнул на меня перегаром, удивленно протер глаза. С трудом соображая, ротный ответил, что совершенно ничего нет. У взводных ни в запасе, ни в заначке не оказалось тоже. Пришлось ломиться в дверь каптерки связистов, доставать оттуда Хмурцева. Вадим долго матерился, что ему надоело по ночам тащиться к вольнягам за водкой. Но все же оделся и через несколько минут достал две бутылки по двойной цене.
– О! Вот это у меня комиссар! – радостно встретил меня Подорожник, увидев бутылки в моих руках. – А я думал, придешь с одной и надо опять бежать.
В стаканы вновь забулькала, наполняя их до краев, огненная вода. Однако коллектив оказался очень крепким и стойким. Пили начальники почти без пауз и почему-то не пьянели. Очевидно, на этой стадии водка воспринималась как лимонад и не пробирала. Пол-литровки опустели мгновенно. Мутными глазами особист и зампотех опять уныло уставились на стол. Командир полка выразительно оглядел присутствующих и произнес:
– Для продолжения банкета нужно что-то еще. Кажется, у зама по тылу в загашнике есть спирт!
– Не даст! – вяло возразил Золотарев. – Я просил, не дает! Жмот! Говорит, комиссию поить предстоит.
– Командир я или не командир! – возмутился Филатов и выскочил за дверь, сшибая на своем пути обувь и табуреты. В комнате получился разгром, словно бегемот прошел по саванне к водопою во время засухи. За тонкой стенкой послышались маты, вопли и визг зама по тылу.
Через пять минут, возбужденный и счастливый, Иван Васильевич вернулся с алюминиевой фляжкой в руках и радостно воскликнул:
– Крыса тыловая! Зажать пытался спиртик! Чуть его по стене не размазал, гада! Нет! Все-таки я – командир!
Такое жуткое окончание банкета вышибло из душевного равновесия на два дня. Меня штормило и качало, цвет лица менялся в диапазоне от известково-бледного до травянисто-зеленого с серым отливом.
Комбат ехидно улыбался. Закаленный, усатый черт, и цистерной его не упоишь!
– Комиссар! Не пора ли тебе посетить госпиталь? Там почти взвод раненых лежит! – спросил меня однажды комбат, глядя на меня хмуро.
– Давно собираюсь, но никак не могу решиться, – смутился я. – Как представлю искалеченного Калиновского, бойцов без ног – мороз по коже и дрожь в коленях. Третий день откладываю. Ну и с пустыми руками ехать не хочу. А денег нет.
– Мысль верная. Сейчас в ротах наскребем деньжат, купишь соки, «Si-Si», мандарины, бананы, еще чего-нибудь. Берендей со склада сгущенку возьмет. Одному, наверное, тяжело будет нести, прихвати для компании Бугрима и Острогина. Можно взять пару солдат. Большую толпу не собирай, занятия сорвешь.
– А вы сами не поедете, что ли?
– Нет. Зачем людям настроение портить. Я ведь для них цербер, мучитель, службист. Нет. Да и не могу я. После контузии не отошел. Разволнуюсь, еще заплачу… А комбат должен быть кремень! Глыба! Скала! Пожалуйста, без меня. Но привет передай от отца-комбата обязательно! Ну и сам не подавай виду, что страдаешь, жалеешь. Сочувствуй, но будь оптимистичен, добр и жизнерадостен. Поднимай им настроение. Тоски и уныния в госпитале и так предостаточно!
Моей жизнерадостности и оптимизма хватило только до первой палаты, где лежал раненый Грищук. Перебитая рука у лейтенанта срасталась, закованная в гипсе, парень хмурился, но был рад встрече с нами. Запах лекарства стоял в палате плотной стеной и окутывал всякого входящего. В офицерском отделении несколько человек были с ампутированными конечностями. Кто без руки, кто без ноги. Отвоевались мужики. Этим несчастным предстояла путь-дорога домой, а не выписка, как Грише, обратно в батальон. Один из инвалидов, без обеих ног, сидел в кресле-каталке у окна и задумчиво смотрел в небо. Что ему еще предстоит хлебнуть в этой жизни?! Хорошо, если тыл крепкий и надежная жена. А вдруг совсем наоборот?
В большой палате, где находился Калиновский, стояла тишина. Черепно-мозговые травмы не располагали к разговорам. Большинство либо спали, либо лежали в забытьи. Изредка кто-то тихонько стонал.
– М-м-м… Вы кто такой, молодой человек? – остановил меня у порога врач.
– Я замкомбата из восьмидесятого полка. Тут лежит мой подчиненный – Саня Калиновский. Хотелось бы повидаться. Как его самочувствие? Когда выздоровеет?
– Зайдите ко мне в кабинет, сейчас кое-что объясню! – строго сказал доктор и увлек меня за собой.
Усевшись за стол, он раскрыл какую-то папочку с записями и, крутя в пальцах карандаш, начал не спеша, задумчиво говорить:
– Понимаете, ранение этого пациента очень сложное. Чрезвычайно! Дальнейшие перспективы туманны. Мы ему сделали трепанацию черепа. Что можно подчистили: три осколка в лобной части вынули, но четвертый прошел большой путь и застрял в районе мозжечка. Трогать его никак нельзя.
– Трепанация? Это что же, череп вскрывали?
– Ну, это сложная операция, зачем вам эти тонкости и подробности объяснять? В целом успешно проведен цикл мероприятий реанимационного характера. Теперь дело за ним самим. Организм молодой, крепкий, должен вытянуть. Главное – никаких волнений. Оставшийся осколок еще может много бед принести. Всякое бывает. Один проживет много лет, почесывая размозженный затылок, а у другого – раз и мгновенно летальный исход, случиться такое может в любой момент. Не нервничать, повторяю, и не травмировать голову. О возвращении в ваш батальон не может быть и речи. Только проститься и за вещами. Ему нужно год-полтора, чтобы вернуться к нормальной жизни, восстановиться. Вы его тело видели?
– Конечно, я ж его в десант загружал! – кивнул я.
– Это вы Сашу в хэбэ видели, а под ней сплошное решето. Мелкие осколки удалили, они не страшны. Ранения пустяковые, но их полсотни. Кровопотеря была огромная. И вообще, парень перенес очень много. Не каждому выпадает столько испытать, сколько вашему старшему лейтенанту. А вы говорите, когда вернется в строй…
– Ну, это я так, из лучших побуждений, себя успокаиваю.