– Подорожник болен. В санчасти лежит, – замялся командир полка.
– До такой степени плохо себя чувствует, что на ноги не подняться? – изумился Баринов. – А кто батальон поведет в горы?
Полковые начальники замялись и, смущенные, пожимали плечами.
– Так-так. Понятно! Начался синдром заменщика. Вернуть в строй! Обязательно вернуть! Ему замена когда, замполит?
– В апреле, – доложил я. – В начале апреля.
– Ого! Еще два месяца! Служить и служить! Ко мне на беседу его. Срочно! Доставить хоть на носилках, – распорядился Баринов. – Никакого разгильдяйства не допущу! Я ему усища-то накручу! Ишь, хитрющий хохол!
Подорожник действительно решил закончить воевать и велел Чухвастову управлять батальонным хозяйством. Не получилось…
Комбат лежал на кровати и выл. Вой прерывался громким матом.
– Василий Иванович, что случилось? – испугался я.
– Суки! Твари! Поубиваю всех! Ты представляешь, что они наделали? Загубили меня!
– Да бросьте, Василий Иванович, только два месяца осталось. Ничего страшного не случится! – успокаивал я комбата. – Командир дивизии особо и не орал.
– Да на хрен мне твой комдив! Ты разве не видишь, что со мной эти заразы сделали? Ослеп совсем!
Я всмотрелся в лицо Подорожника, ничего не понимая и не замечая, продолжая думать о своих делах и проблемах.
– Ну что? Не видишь? Ничего не изменилось? – повторил вопрос Подорожник.
Я отбросил посторонние мысли, сосредоточил взгляд на лице Иваныча и прыснул от смеха, догадавшись, в чем дело. Черт побери! Один его ус был аккуратно подстрижен, а второй укорочен больше чем наполовину.
– Вот так всегда! Тебе наплевать на комбата! Смеешься, издеваешься. Выходит, ты не правая рука, а левый замполит! Ну что смешного? Поругался вчера со своей заразой – «стюардессой», а она затаила злобу. Я хотел расстаться по-хорошему, пришел в гости. Выпил и случайно у нее заснул. И ведь чувствую, что-то со мной делают, а глаза открыть не могу. Сквозь сон слышу смех, и вроде как меня по лицу гладят. Оказалось, змея подколодная обкромсала один ус наполовину. И что теперь? Как быть? Придется укоротить и левый ус. Вот до чего довела меня служба в Афгане! Сюда приехал, помнишь, я тебе рассказывал, какие роскошные были усы? Семнадцать сантиметров! А теперь что остается? Обрубок над губой. Кастрировали, можно сказать.
– И что вы Наташке сказали?
– Я как себя в зеркале увидел, чуть ее не задушил. Схватил за горло, а она отбивается, царапается! Хотел в глаз дать, но одумался, отпустил. Все-таки женщина. Магнитофон «Sony», что ей подарил, об стенку разбил и ушел. Дьявол! Еще два месяца служить! Как выйти к батальону без усов? Может, до замены отрастут?
– Конечно, Василий Иванович! До апреля все будет нормально. Усы вырастут, а Наташкина шарманка не восстановится. Она еще десять раз пожалеет, что напакостила.
– Берендею надо не забыть сказать, чтоб ничего больше из продуктов ей не давал. Ни картошки, ни тушенки, ни крупы. А то она за моей широкой спиной как сыр в масле каталась. Теперь пусть язву желудка приобретает. У-у-у! Кляча худая!
Мне было смешно, но я старался изо всех сил не прыснуть. Зачем злить комбата и обижать? Только выйдя из модуля, я расхохотался, дав волю чувствам.
– Никифор, ты чего? – удивился возвратившийся из автопарка Вересков. – Чокнулся?
– Миша! Ни о чем не спрашивай. Это надо видеть. Зайди к комбату переговорить о чем-нибудь. Но не засмейся и ему не ляпни, что я стоял тут и ржал. Посмотришь – и сразу поймешь.
Вечером я доложил офицерам о встрече в Ташкенте с женой Сбитнева и зачитал письмо, в котором она благодарила за деньги, собранные для ее дочери офицерами батальона.
– Никифор Никифорыч! А почему в письме говорится о сумме двести пятьдесят чеков? Денчик передал пятьсот! – удивился Марабу.
– Вот поэтому я и попросил, чтоб она написала нам письмецо.
– И что из этого следует? – уточнил Шкурдюк.
– А то, что она не получила половину суммы, которую мы собрали вдове и дочери, – ответил я.
Мужики переглянулись и посмотрели на прапорщика Денчика. Старшина роты сидел и хлопал глазами. Он не ожидал такого поворота дела. Откуда прапорюга мог знать, что я еще два месяца назад получил первое письмо, в котором она искренне благодарила за деньги. Мы с комбатом какое-то время сомневались, думали, может, Лена ошиблась в сумме. Но когда я с ней поговорил и вскользь уточнил сумму, последние сомнения отпали. Совершилась чудовищная подлость! Я передал ей оставшиеся собранные пятьсот чеков и попросил написать ребятам письмо. В нем вдова еще раз поблагодарила батальон за заботу, рассказала, как растет Вовкина дочурка…
– Ты что, крыса? Подонок, убью! – вскочил Мандресов из-за стола и набросился на Денчика.
Комбат схватил его за руку, усадил на место и высказался:
– Этого подлеца мы отдадим на суд чести прапорщиков. И отныне его место не в каптерке, а на боевых действиях. И чтоб не на броне оставался, а в горы ходил с мешком за плечами! Надеюсь, Бог накажет тебя за подлость, которую ты совершил.
Морду прапорщику все же после совещания набили, а деньги с получки забрали и передали вдове с очередным отпускником.
Спустя полгода прапорщику оторвало ногу. Наступил на мину, и хирурги в госпитале ее оттяпали выше колена. Все-таки права поговорка: Бог все видит и шельму метит!
Из тех кадров, что нам спихнули другие подразделения, в батальоне остался только Кирпачевский. Этого высокого широкоплечего красавца выслали из штаба армии за какие-то провинности. У него было прозвище – Кирпич, преследующее его по жизни. Как оказалось, он был сыном командующего одной из армий Киевского округа.
В день, когда полк выходил на боевые действия в Баграмскую зеленку, из дворца Амина раздался звонок. Выздоровевшему после ранения Ошуеву и возвратившемуся в строй (а мы тайно надеялись уйдет в Союз на повышение), генерал Хреков пояснил порядок работы с этим взводным. Состоялся диалог следующего содержания.
– Вы к кому поставили в штат Кирпачевского?
– В первый батальон. Командиром взвода третьей роты, – ответил Ошуев.
– В рейдовый батальон?
– Так точно. Заполнили вакант.
– Идиоты! Хм-м. Вы только не вздумайте сдуру отправить его на боевые! А то у вас хватит ума и сообразительности. Не забывайте, чей это сын!
– И что с ним делать прикажете? – раздраженно спросил Султан Рустамович, потирая занывшую рану (начальство некстати заставило его нервничать). – У нас в полку каждый человек на счету. Куда Кирпачевского деть? Забирайте обратно, товарищ генерал.
– Не учите меня жить! Если этого офицера к вам перевели, значит, так надо! У вас есть, куда его определить на время рейда? Поставьте начальником караула в полку.
– Слушаюсь, товарищ генерал! – ответил Ошуев и бросил, не глядя, трубку на телефонный аппарат. Герой со злостью пнул стул, швырнул о стену ежедневник и вышел из дежурки. Он не переносил, когда с ним разговаривали в таком тоне. Оставалось гадать, снимет он меня с дежурства или нет под горячую руку.
После Баграмки дивизию направили в Пагман, из Пагмана – на Гардезскую дорогу. А затем мы собрались в Черные горы. Кирпачевский же постоянно не вылезал из караулов.
Перед очередным выходом он подошел ко мне:
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться. Старший лейтенант Кирпачевский!
– Слушаю вас, товарищ старший лейтенант.
Я неприязненно смотрел в наглые карие глаза этого громилы и думал: «Ну, что тебе нужно? Сидишь в тепле, в спокойной обстановке, а нам сейчас отправляться к черту на рога. Чего еще не хватает?»
– Никифор Никифорыч! Возьмите меня в рейд! Я к комбату подходил, но Чапай отказал. Поговорите с ним. Он боится: вдруг со мной что-то случится, потому что заменяется в армию к моему папаше. А родитель наказал Подорожнику меня беречь, как зеницу ока.
– И что тебя сюда к нам занесло?
– Несчастный случай, – еще наглее улыбнулся взводный.
– Что за несчастный случай?
– Это несчастье звали Ольгой. Она была любовницей генерала Хрекова, а я ее соблазнил. Разве можно такому орлу отказать?
– Ну, не знаю. Вашей Оле было виднее.
– Ха-ха! Это точно! Нашей! Мой взвод охранял дачу командующего, а стерва Ольга завела моду в бассейне голышом купаться. Вот я однажды разделся и составил ей компанию. Весело было…
– Представляю! Веселились долго?
– Да нет. Недели две. А потом какой-то козел стуканул. Хреков дал мне в ухо и изгнал из штаба. А за что?
– Ты генерала спросил об этом?
– Нет. Я ему в ответ промеж глаз звезданул. Что из того, что он друг моего бати? Никто не давал право руки распускать! Я к тому же под газом был. Мы коктейли целый день пили. Она – фруктовый с коньяком, а я «Si-Si» со спиртом. Газ в мозги шибанул, не сдержался. Теперь я тут, а Ольга, зараза, вертихвостка, в Союзе. Она ведь меня специально спровоцировала, в неглиже бродила! Под меня подкладывалась. С Алексея Ивановича ей проку мало: совещания, комиссии, проверки, инспекции. Ну и возраст! А ей генеральского тела раз в неделю мало. Терпела, терпела полгода да и нашла молодого жеребца. Генерал Ольгу выслал, а жаль. Лучше бы сюда вместе со мной отправил. Над ней можно было еще трудиться и трудиться. Работы – непочатый край! Не женщина, а станок!
– И что ты от меня хочешь? Чтоб мы с комбатом ходатайствовали о возвращении твоей отличницы боевой и половой подготовки в полк специально для тебя? Нет жизни без станка?
– Ха-ха-ха, – громко рассмеялся старший лейтенант, показывая красивые белые зубы. – Конечно, нет. Прошу о другом. Я знаю: Хреков запретил брать меня на боевые. Я себя чувствую среди вас последним негодяем. Сижу в полку как чмошник. Неудобно мне перед Афоней, Марабу, Острогиным и остальными офицерами. Чем я хуже? Комбат не узнает, он в рейд не идет. Возьмете?
– Ага, значит, замполит батальона должен подставить свою задницу под сочный пинок Хрекова? – насупился я.
– Ну, вы ведь будущий Герой. Чего бояться-то?