— Три. Два на медаль и один на орден, — вздохнул прапорщик. — Ох, как пригодился бы орден сейчас! Орденоносцы первыми под амнистию попадают.
— А что, действительно много стащил добра? Признавайся!
— Да что я мог оттуда взять? До меня большая часть украдена была. Я, не желая оказаться крайним, рапорт написал и в Афган уехал. На проклятом складе лет пятнадцать один старый прохиндей обитал. Стопроцентный хохол! А я, молодой, совсем зеленый, после школы прапорщиков прибыл. Вроде имущество как положено принимал. А недостача оказалась на пять расстрелов! Этот гад после того, как мы днем стеллажи проверяли, ночью с бойцом-кладовщиком ящики и коробки с места на место таскал и переставлял. С караулом договаривался, вскрывал помещение и передвигал, менял местами, создавал видимость полного комплекта. Спиртом там давным-давно и не пахло. В бутылях для спирта вода оказалась! Обманул, сволочь старая! Когда я солдата на дембель провожал, он мне во всем признался. Выпили, поговорили по душам, боец и проболтался. Я, конечно, ему в морду дал, а самому — хоть вешайся! Что-то постепенно сумел списать, что-то восполнить. Осталось недостачи только на две смертных казни. Три года я мучился и решил сбежать. Нашел для замены молодого прапора и обманул его.
— Ну и причем тут тогда ты? Он теперь, получается, стал крайним?
— Нет, — ответил Бодунов. — Вызывают тех, кто складом рулил, и одного за другим трясут. Дошла очередь и до меня. Объект сгорел три месяца назад, а я все это время хожу, дрожу, запойно пью и жду, что дальше будет.
— Не потей, успокойся. Обойдется. Напишем тебе в тюрьму хорошую характеристику, медаль пришлем. Расскажем, как воюешь и под тяжестью пулеметов гнешься в горах. Сразу выпустят. Решат, что ты, сидя в тюрьме, будешь балдеть. А каторга — тут! Вернут назад в батальон, без проволочек. По этапу! Ха-ха-ха! — рассмеялся я.
— Тебе смешно, а мне не очень, — вздохнул Игорь.
— Ну, не вздыхай! У тебя дома обыск, что ли, был?
— Был. Квартиру и сарай перерыли, но ничего не нашли.
— Не там искали? — догадался я.
— Ага! Не там. Искали у жены в квартире, я у нее прописан, а те крохи, какие взял (как не взять, когда нет нигде ничего), у матери лежат. С женой-то я в разводе, в этом отпуске расстались.
— А чего так?
— Да надоела. Хуже горькой редьки. Ну ее.
— И с кем же ты отпуск проводил? На ком резвился?
— С кем, с кем… С ней же, со Стеллой.
— Ну, ты даешь! — рассмеялся я.
— Не я, а она дает.
— Как же так, а говоришь, разошлись?
— Чудак-человек! Я чужой, что ли? Я свой! Мы после того, как бумагу в загсе получили, пошли это дело обмывать, — продолжил рассказ Бодунов.
— А почему в загсе разводили?
— Детей не завели, не успели, оба согласны на развод, поэтому все прошло быстро, без проблем, без суда. И ей жить удобно. Пока я тут загораю, она вроде свободная и мужу не изменяет. Независимая, честная женщина. Развлекаться может сколько угодно. И мне хорошо, и я — вольный казак. Пошли мы с ней отметить изменение в семейном положении. Обмыли, потом внезапно обоим захотелось любви. Я говорю: дашь? Она в ответ — дам. Так и провели месяц. Что мне болтаться, кого-то искать? Когда проверенная подруга есть под боком. Да и квартира у нас маленькая, однокомнатная. Кровать одна, общая. Куда деваться?
— А дальше? — спросил я.
— Что дальше? Кино, танцы, пляж, пиво, вино и все та же испытанная общая кровать.
— Ну и зачем разводился-то? — опять непонимающе переспросил я.
— А хрен его знает! Надоела! — отмахнулся Игорь.
— И опять каждый день на Стеллу? Надоела, называется! — улыбнулся я.
— Развелся от нечего делать, потому что так захотелось.
— Чудак. Можно сказать, балбес!
— Можно и так сказать. А можно и грубее обласкать. Несерьезный я человек, — грустно подытожил Бодунов.
— А дальше что делать будете? После войны?
— Может, снова поженимся. Баба она неплохая, симпатичная, хозяйственная. Видно будет, как дальше жизнь пойдет. Для начала вернуться живым нужно! «Зеленка», видишь, впереди какая суровая! Безбрежная и бескрайняя! И «духов» в ней не перечесть. Что судьбой предначертано — никто не знает. Сегодня не стреляют, а завтра пули да осколки засвистят вокруг.
— Ну, ладно, ладно! Не грусти, поешь виноград, говорят, для мозгов сладкое полезно. Особенно тебе!
— Да он кислый како-то! Дрянь. Только на брагу годится.
— Поищи и найдешь сладкий. Ладно. Не журысь, казак! Все будет хорошо! Поехал я. Не то наше ротное начальство обидится и рассердится.
Бронемашина, медленно покачиваясь на земляных грядках и межах, ползла по винограднику, перемалывая гусеницами стоящую рядами лозу. Плети трещали и скрипели под натиском тяжелого металла. Они, тормозя движение, тянулись следом, оплетали траки и колеса, но все же обрывались, не выдерживая напора «стального зверя». Но даже машина не смогла прорваться сквозь тройной ряд изгороди. Большой моток проволоки опутал гусеницу, и мы остановились.
Рахмонов тяжело вздохнул, вылез из-за рычагов и скомандовал наводчику:
— Скляр! Вылезь, помогать будешь. Застряли.
— Быстрее солдат, быстрее, — прикрикнул я на бойца. — Мы что мишенью торчать будем?
Тр-р-р. Пак-пак-пак!!! Раздалась в эту минуту очередь из густого сада, и пули засвистели совсем рядом. Сидящие на броне посыпались на землю, как грибы из лукошка.
— Зибоев! Ты чего пулемет бросил? — заорал я на солдата. — Залазь обратно, стягивай пулемет вниз и лупи сквозь виноградник. Больше огня, больше шума!
Наводчик-оператор Скляр повернул башню и полосонул из пушки короткой очередью по кустарнику.
— Куда стрелять-то?! Никого не вижу! — завопил наводчик из башни.
Напрягая легкие, чтобы перекричать работающий на холостых оборотах двигатель, я проорал ему:
— Солдат, видишь четыре орешника?
— Те, что справа растут?
— Да! Вот туда и расстреляй ленту. Кажется, оттуда били.
Бум-бум-бум!!! Застучала пушка, и очереди 30-милиметровых снарядов отправились искать свою жертву. Тр-р-р!!! Огрызнулись еще раз кусты. «Духи» не желали отступать и отстреливались. Главное, чтобы у них не было гранатомета. Сожгут машину, гады! Та-та-та!!! Вновь просвистели пули над нами.
Зибоев перебросил с руки на руку для удобства тяжелый пулемет, повесил его на ремень и выпустил длинную-длинную очередь.
Я расстрелял четвертый магазин и понял: пора вызывать подмогу. Только собрался лезть на башню к радиостанции, как обстрел со стороны «духов» прекратился. Наступила напряженная тишина.
— Товарищ лейтенант! Я выдернул эту дурацкую проволоку из гусениц, можно двигаться, — обрадовал нас Рахмонов.
— Заползай в люк и вперед! Бойцы, на машину! Быстро! — приказал я, и машина осторожно двинулась к орешнику.
Со стороны командного пункта роты мчалась БМП, облепленная пехотой. На полпути к обстрелянной рощице мы встретились. Пехота спешилась и попряталась в винограднике. Мы с ротным упали в одну канаву.
— Что тут случилось? — поинтересовался Володя. — Бойцы целы?
— Солдат не задело, а почему про меня не спрашиваешь?
— Что с тобой станет — «Кощеем Бессмертным».
— Радует твоя уверенность в моей неуязвимости! Три-четыре «духа» долбили вот из-за тех деревьев и развалин. Мы им ответили, как смогли. Теперь они спрятались — молчат.
— Машины в линию, пехота сзади, вперед к рощице! Броня, непрерывный огонь! Пехота, бл…, не спать, стрелять! — скомандовал ротный.
Через пять минут мы проверяли место, где была засада. Трупов нет, но следов крови уходящих в кяризы «духов» достаточно много.
— Уползли, гаденыши! — сказал Володя и выругался витиеватым матом. — Никифор, у тебя на машине остались дымовые мины?
— Есть, наверное. Сейчас спрошу. Лебедков, «дымовухи» не закончились?
— Последние, четыре штуки, — ответил сержант.
— Давай одну сюда в кяриз, а другую вон в тот старый колодец. Дыры нужно закрыть чем— нибудь, чтоб наружу дым не выходил и остался внутри.
Солдаты занялись делом, а мы с Володей присели под деревом.
— Чего вызывал? — спросил я.
— Задачу уточнить тебе хотел. От домов до дороги приказано территорию очистить и вытоптать. Чтобы пространство хорошо просматривалось проходящими колоннами. Сломать и разрушить дувалы, взорвать развалины, спилить деревья и задавить виноградники.
— Нормальненько! Тут работенки — на месяц! — возмутился я.
— Да нет, брат, на три дня! Не спи, работай. Сроки — ограничены. И осторожней! Пусть всегда впереди саперы по винограднику ползают, противопехотки ищут. Пешком меньше бродить надо, кустарник машинами давить. Позже приедут дивизионные саперы и взорвут хибары. Сейчас у Ветишина танк поля утюжит, давит лозу, потом ко мне поедет трудиться. Ну, а когда у нас справится, пришлю его сюда.
— Спасибо за задачу! — ответил я.
— Пожалуйста. Но благодарность не ко мне, а к командиру дивизии. Я теперь даже в карты не играю, деревья лично топором подрубаю.
Четвертый день войска топтали поля и виноградники. С восхода до заката танки и БМП утюжили местность, превращая ее в лунный ландшафт.
Солдаты пилили и рубили яблони, груши, айву, орешник. Деревья в два обхвата подрывали пластидом, чтобы долго не мучиться. Подошедший на подмогу тягач заваливал массивные заборы-дувалы. Постепенно мы отвоевывали жизненное пространство для построения «народной» властью социализма в средневековом обществе. Дорога стала хорошо просматриваться через оставшийся реденький кустарник. Но работы еще оставалось непочатый край. Лоза цеплялась за гусеницы, наматывалась вокруг катков, скручивалась в длинный шлейф и тянулась толстыми кишками позади машин.
Бодунов и я, по очереди, садились на башню и командовали механиком, который укатывал кустарник. Пыль, гарь, мошкара забивались в глаза и рот сквозь накинутый на лицо капюшон маскхалата. Природа сопротивлялась и боролась за свое существование, словно живой организм. Крупные грозди винограда с хлопаньем разлетались в разные стороны, а скрип лозы напоминал стоны. Жалко, но что делать. Отсюда «духи» ежедневно сеют смерть. Тут их неприступная крепость, убежище, дом родной.