О невыполнении требований партии о борьбе с алкоголем никто не узнал. Все присутствовавшие дали обед молчания по поводу происшедшего. Замполита батальона отправили в отпуск лечить нос. Лишь комбат периодически в беседах со мною и свидетелем интересовался одним и тем же вопросом: «Вы видели, что комбат не струсил, а первым бросился в бой?» Мы это подтверждали, и он удовлетворенно успокаивался.
Тайной для всех была и остается история с дорожным знаком. Все помнили его на ровной трубе, все видели последствия, даже существовало несколько версий происшедшего, но истина так и не установлена.
Нейтральная зона
На каждом охраняемом объекте традиционно складывались два типа взаимоотношений между администрацией «зоны» и военнослужащими роты.
В одних случаях это были тесное взаимоотношение и хороший личный контакт между руководителями обоих структур. Менялись люди, но не менялись взаимоотношения.
Существовал и второй тип: состояние систематического «противостояния». И здесь ничего не зависело от сменяемости кадров и их попыток что-то изменить. Традиция существовала постоянно. Вот в такой обстановке мне и пришлось служить в конвое.
Первая же встреча с руководством «зоны», сотрудниками оперативной и режимной частей началась с жалоб на моих подчиненных. Следующие встречи как под копирку: «Твои подчиненные гады. Воры, негодяи, предатели…и всякая мелочевка. Я принимал меры, сглаживал углы, пытался выстроить личные дружеские отношения с сотрудниками колонии, накрывал столы, приглашал в роту на мероприятия…Бесполезно. Традиция!
Пришлось идти по другому пути. Мы с ротным начали собирать компромат на них. Благо, это делать в «зоне» совсем нетрудно. Кто-то кому-то дал за услугу пачку чая, кто-то не сдал найденные при обысках «макли» или деньги, кто-то попросил сделать полочку домой, заклеить камеру велосипеда и т.д. В принципе, тоже мелочевка.
Обе противоборствующие стороны накапливали папки с компроматом. Встречи теперь выглядели примерно следующим образом. Они: «А ваши-то…». Мы в ответ: «А ваши не лучше, если не хуже…». Высшим пилотажем считалось зацепить родственника или близкого человека для «кума» или режимника. Благо, таких было достаточно, так большая часть жителей поселка, кроме ранее сидевших, ныне сидящих, подследственных и отбывающих условное наказание, работали на «зоне» либо «аттестованными» офицерами, либо гражданским персоналом.
И вот созревала «критическая масса». Обе противоборствующие стороны понимали, что от выхода наружу этой информации никто не выиграет, и тогда назначалась встреча на нейтральной полосе. Чем-то это встреча напоминала криминальную стрелку.
Нейтральной полосой называлась опушка ближайшего леса, на которой неизвестно когда и откуда находилась кабина старого «уазика». Крышка капота была отличным столом. На него обеими сторонами молча выставлялись напитки (обычно, водка) и закуска. Состав делегаций не менялся: от «зоны» – начальники оперативной и режимной частей, от подразделения – командир роты и я. Первый тост, как правило, выпивался угрюмо. Потом дело шло веселее. Наступал главный момент- обмен папками с компроматом. После этого начиналась банальная пьянка с клятвами о вечной дружбе, объятиями, даже поцелуями, фразами типа: «Чего нам делить? Одно дело делаем!» Расходились в обнимку.
Но наступало утро. И все начиналось сначала до созревания следующей «критической массы».
Криминальные котлеты и Политбюро ЦК КПСС
В комнате свиданий осужденных и их родственников несли службу две женщины-прапорщика, возрастом значительно старше меня, что позволяло им относиться ко мне, молодому-холостому, как к сыну.
Они нередко подкармливали меня домашними пирожками и другой вкусной пищей. Целей они никаких не преследовали – ни личных, ни служебных.
Чтобы не обижать добрых сельских бескорыстных женщин, я никогда не отказывался.
Единственное, чего я, по неопытности, не знал, было то, что нередко угощения были не их кулинарные произведениями.
В любой зоне существовала традиция: прибывшие посетители могли угостить контролеров комнаты посетителей, особенно тех, кто вежлив, уважителен, не творит беззакония.
Однажды меня в очередной раз подкормили. Придя в помещение в казарме, где я тогда проживал по причине отсутствия жилья, я приступил к трапезе. Разломив котлету, я обнаружил в ней 25 рублей. По советским меркам приличная сумма.
И тогда я все понял. Что делать? Обижать женщин я не хотел. Да и неприятностей своему подразделению причинять не хотелось. Присвоить деньги не позволяла партийная совесть. И тогда я принял важнейшее решение. В ближайший выходной я отправился в областной центр, где приобрел для Ленинской комнаты набор больших портретов Членов Политбюро, листы ватмана, гуашь, а также лампы для киноаппарата, которые из-за перепадка напряжения в поселке, горели не просто часто, а очень часто.
А с женщинами я тихонько поговорил, не сообщив о деньгах. Попросил их не угощать меня из продуктов посетителей комнаты свиданий.
Конвойные богатыри
В роте в должности контролеров по надзору служили два друга – прапорщика. Что их объединяло? Прежде всего, они были ровесниками лет по сорок. Оба служили в роте лет двадцать. Оба имели очень высокий рост за метр девяносто и широкую коренастую фигуру. Как и большинство здоровяков, они были бесконфликтными, очень уважительными и доброжелательными людьми. Но при этом оба очень часто ходили с синяками на лице. Без «боевой раскраски» их даже трудно было представить. Следует отметить, что они не были друзьями, службу несли в разные смены, жили в противоположных концах, выходные имели в разные дни. Всего пару раз в месяц выходные у них совпадали.
Как и большинство населения поселка, наши герои, выполнив обязательные работы по дому, вторую часть своего законного дня отдыха посвящали исключительно употреблению спиртных напитков, нередко самими же изготовленными. Затем они ложились спать, чтобы в зависимости от графика утром или вечером следующего дня заступить на ответственную службу в «зону» строгого режима.
Но пару раз в месяц, когда выходные у них совпадали, оба прапорщика, значительно приняв на грудь, оказывались одновременно на значительном удалении от своих домов посреди единственной асфальтированной в поселке дороги между ротой и «зоной». Как это получалось, какие внутренние сигналы они получали, никто из них потом объяснить не мог. Тем более, что телефонов дома у обоих не было, заранее они не договаривались, так как практически не общались в жизни.
Далее начинались русские забавы по одному и тому же сценарию. Они подходили близко друг к другу и какое-то время напряженно смотрели лицо в лицо, как Тайсон с Кличко. Затем один из них наносил другому один удар правой рукой в челюсть, разворачивался и медленно уходил. Второй потирал лицо. Через несколько шагов первый слышал: «Стой». Он останавливался и поворачивался. Второй также медленно подходил, останавливался, несколько секунд о чем-то думал, наносил сослуживцу один удар правой рукой в челюсть, разворачивался и медленно уходил до «Стой»… И так по несколько раз.
Нанеся в общей сложности друг другу по три четыре удара, не больше, они молча расходились и, не прощаясь, шли по домам. Утром никто из них ничего не помнил, обид друг на друга они не держали.
Объяснить данный феномен внезапного притяжения двух прапорщиков ни они, никто другой не мог. Предостережения, предупреждения и даже угрозы неприятностями на них не действовали, т.к. все происходило не сознательно. Когда это началось, никто уже не помнил. Как все происходило, участники знали только со слов свидетелей. Комментарий на этот случай у обоих был коротким и тоже совпадал: «Наверное, бес попутал». Слава богу, что оба они были беспартийными и «бесы» им не запрещались.
Ночные гостьи и подмоченная репутация
В поселке я считался первым парнем на деревне. Да и как иначе? Молодой холостой офицер, и не «зоновский» со спецзванием, а настоящий военный, да еще начальник над сотнями подчиненных. Шитая фуражка, выглаженные хромовые сапоги, стройный, матом посреди поселка не ругался, пьяным никто не видел. Что еще надо, чтобы быть лучшим в глазах местных девчат и их мам, желающим дочерям лучшей доли. Если я с кем-то из местных молодых особ остановился на дороге и перебросился несколькими фразами, она сразу попадала в немилость к остальным, и мне тут же доброжелатели нашептывали, какая она растакая. Поскольку общежитием являлась одна из квартир в жилом доме, то мне нередко соседки, особенно с молоденькими дочерями, приносили доппитание виде пирожков, ватрушек, котлет и других прелестей домашней кулинарии. Тем более двери мы никогда не закрывали, так как ключей на всех не хватало, да и движение было круглосуточное. А по приходу со службы я дары обнаруживал либо на своей кровати, либо на тумбочке.
Как-то раз я с безупречной репутацией ночевал в общежитии. Как специально, в эту ночь я оказался один. Глубокой ночью сквозь сон я почувствовал, что кто-то стягивает с меня одеяло. Я сел на кровати и увидел трех неместных и очень шумных пьяных дам лет по двадцать пять-тридцать. Мои спокойные попытки выяснить их неординарные личности и пути, которыми их занесло в нашу глушь, да еще в общежитие, успехом не увенчались. Гражданки требовали моего подъема и немедленного продолжения банкета. Мой отказ и предложение покинуть жилище вызвали у незваных гостей неподдельное возмущение и желание обвинить меня во всех смертных грехах. При чем делали они это одновременно, громко и с использованием всего спектра нецензурных выражений.
Я встал, оделся и настойчиво выставил дам за порог, закрыв дверь на замок. Пару ответных стуков ногой, недолгое словесное возмущение и какая-то популярная песня про любовь – это то, что они успели до того, как покинули подъезд. Я продолжил свой крепкий, но чуткий сон.