Отворив калитку, Белькович недолго думая показал место тайника в асфальтированном тротуаре у крыльца и мельком бросил взгляд на окно, в котором за занавеской углядел заплаканные глаза жены.
– Здесь? Вы уверены?
– Да, гражданин начальник! – Иосиф во второй раз показал на то же место и тотчас перевел взгляд на окошко, но за занавеской уже дежурил бритый затылок чекиста.
Несколько рабочих принялись вскрывать асфальт у крыльца и вскоре после нехитрых раскопок обнаружили кухонную кастрюльку, а в ней баночку из под башкирского меда, в которой хранились не советские рубли, а золотые монеты царской чеканки 1897, 1898, 1899 годов. Золото в банке Бельковичу казалось единственно разумным вложением денег – ведь жить приходилось на одну зарплату, чтобы бдительные горожане не заподозрили неладное.
– Вы подтверждаете, что тайник выдаете добровольно?
– Подтверждаю…
– Есть ли на территории дома какие-то другие тайники? Все ли сокровища найдены?
– В туалете под крышей посмотрите…
– Почему именно там?
– Больше негде было…
Рьяные помощники Кирутина бросились к туалету и вскоре извлекли из деревянной крыши банку с золотыми монетами. Были где-то на участке и другие золотые захоронения, но то ли от волнения, то ли от возрастного склероза у Бельковича память отшибло напрочь. «А вдруг не будут весь участок перекапывать, и когда меня расстреляют, жена найдет тайник и будет на что жить в старости!» – мелькнуло в голове вчерашнего заготовителя, и на очередной вопрос Кирутина о наличии других сокровищ на участке или в доме он ответил отрицательно. У него теплилась маленькая надежда увидеть дорогую супругу, однако в окне за занавесками торчал все тот же силуэт чекиста. Бельковичу подумалось вдруг, не показалось ли, что он видел заплаканное лицо своей благоверной, с которой прожил в любви и согласии не один десяток лет. В груди и вовсе защемило от мысли, что больше ее он может не увидеть.
По дороге в столичный следственный изолятор арестованный Белькович проклинал и прошлую жизнь, и теперешнюю, поскольку света в конце тоннеля ожидать не приходилось. Жаль было и себя, согрешившего, в своем необузданном желании богатого дома и сытой устроенной жизни, и ни в чем не повинную семью. Хотя почему неповинную? Все домочадцы быстро привыкли к большим деньгам и недоумевали, когда их не было, что вновь толкало Бельковича на кооперативное добывание средств всемогущих.
30
За несколько бесконечных суток, проведенных Елизаветой Киршевич в «музыкальной шкатулке», она отвыкла от темноты, голова гудела и плохо соображала, ноги то и дело подкашивались, теряя тапки. Конвойный вел арестованную по длинному темному коридору, который по ходу движения из узкого проема, рассчитанного на прохождение одной персоны, расширялся поначалу до метра, а вскоре и вовсе до двух. Кабинет следователя сильно пропах валерьянкой, отчего подследственной Киршевич на мгновенье стало легче дышать.
Щуплый седовласый следователь госбезопасности сидел спиной к запыленному окну у потертого стола. Привычным жестом он указал испуганной бывшей сотруднице районной потребкооперации на прибитую наглухо деревянную табуретку.
– Фамилия?
– Киршевич, – дрожащим от страха голосом пролепетала Елизавета Юрьевна.
– Должность?
– Заведующая колбасным цехом…
Голос взволнованной женщины становился глуше.
– Вам понятно, почему вы задержаны? Чего молчишь? Колбаса поперек горла стала?
Елизавета вдруг заметила на грязном стекле перебирающую лапками черно-синюю муху, запутавшуюся в паутине. И такой тщедушной отныне показалась ей жизнь, похожая на барахтанье непутевой мухи на невымытом стекле, так жалко стало себя, что слезы полились рекой.
– На вот, выпей, успокойся, – капитан поставил перед Киршевич стакан воды. – Что сделано – то сделано, – не то чтобы проникся Беспалов внезапной женской слабостью, по опыту стало понятно, что давить на даму нет никаких оснований. Сама все расскажет, спекулянтка чертова, как на духу, и прямо сейчас.
Елизавета Киршевич призналась, что накопленные деньги не тратила, потому что со дня на день ожидала ареста и понимала, что украденное все равно придется отдать.
– На чем воровали?
Женщина, глотнув пару глотков воды, начала понемногу успокаиваться.
– Много хитростей в торговле.
– Ну например?
– Сверх нормы в мясной фарш, к примеру, добавляли свиную шкурку и воду или недокапчивали колбасные изделия, колбаса поэтому и весила больше.
– Вот тебе лист. Давай, голубушка, пиши все, как на духу.
Киршенкова, не сильно преуспевшая в грамоте, нацарапала все, что казалось важным, прислушиваясь к каждому шороху за спиной и вздрагивая от любого звука в коридоре. Прощаясь с жизнью, она припомнила и «фонд Бородина», и специальные гири при взвешивании-обвешивании, и завышенные веса тары, и фиктивную температуру мяса, и многие иные хитрости, популярные в торговле во все времена.
Стоит ли удивляться, что первые же встречи с арестованными позволили говорить о размере хищений народного добра в сотни тысяч рублей. Статья 91-1 «Хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах» предусматривала в СССР наказание вплоть до смертной казни. Зная об этом, арестованные пытались купить себе жизнь ценой чистосердечного признания.
Так что после нескольких допросов фигурантов громкого дела Беспалов был в курсе практически всей жизни в Оршицкой потребкооперации. Он нарочно томил в камере следственного изолятора главного идеолога и руководителя райпотребсоюза Марка Бородина, чтобы на первом же допросе пригвоздить его по делу и за дело.
Внедренная в камеру «шестерка» попыталась втереться в доверие к председателю Оршицкой кооперации, но каких-либо результатов популярный чекистский метод не дал – подсадная утка в лице экономиста и взяточника «Шурика» была расколота Марком на маленькой мелочи, когда конвоир подбросил бедняге пачку папирос. Отличный психолог и физиогномист Марк Наумович тут же сделал вывод и попытался всячески держаться подальше от «своего» человечка в случайной компании. К тому же ему, привыкшему в работе думать, анализировать и предугадывать на несколько шагов вперед, если не все, то многое стало понятно в момент задержания в автомобиле. Для того чтобы надеть наручники на такого известного человека, как он, к тому же представленного к высочайшей социалистической награде Героя труда, нужно было иметь веские основания, подкрепленные приказом вышестоящего начальства. А вышестоящее начальство, в свою очередь, зная, что Марк дружбу водит с председателем советского правительства Косыгиным, не решилось бы на арест без позволения Машерова. И если карательная система закрутилась, открутить назад пленку не удастся никому, даже самому лучшему и дорогому адвокату. И это означает только одно: молчать и не прибавлять срок глупыми признаниями.
Прошедший все круги ада во время войны Марк Бородин был готов к любому неискушенному быту, руководствуясь оптимистическим правилом: и в тюрьме люди живут. Держался спокойно, особняком, стараясь не выделяться и никому в друзья не навязываться.
Как только в кабинет, специально отведенный для допросов, конвоир ввел Марка Бородина, Беспалов почувствовал себя крайне неуютно. И дело было даже не в том, какими жгучими величественными большими глазами рассматривал его подследственный: черный глубокий взгляд был рядом и не здесь. Казалось, главного фигуранта дела вовсе не волнует, что с ним будет далее. Беспалов не мог понять, почему Бородина не пугала перспектива быть расстрелянным по приговору суда. Он даже позавидовал неиссякаемой стойкости духа этого худощавого человека с невероятно длинными изящными пальцами.
– Итак, Марк Наумович, мне известно, какое воровство процветало на вашем предприятии. И механизм громадного хищения социалистической собственности в общих чертах мне понятен. Мне хочется узнать конкретно ваши цели, для чего вы обкрадывали государство?
– Я бы не стал называть это воровством. Я всегда все делал во благо общего дела, устраняя дефицит. В моих самых далеких сельских магазинах всегда можно купить любые продукты.
– В твоих? У тебя что, частная собственность? – от неожиданно нахального признания арестованного Беспалов перешел на «ты».
– Нет, конечно, кооперативная и государственная, – безучастно парировал Бородин.
– При устранении так называемого дефицита вы стали обыкновенным спекулянтом. Даже некий «фонд» создали, назвав его своим именем. Кто получал продукты из этого вашего «фонда»?
– Те, от кого зависело наше будущее. Сильные мира сего так привыкли получать бесплатные продуктовые наборы, что без них и разговор не начинался.
– Вы так покупали результаты многочисленных ревизий? Может, и звание Героя Социалистического Труда вам по блату могло достаться, если бы не вмешалось правосудие?
– Правосудие, говорите…Для того, чтобы райпотребсоюз работал, выполнял и перевыполнял план, я работал как вол, денно и нощно. И всегда находились те, кто хотел просто воспользоваться результатами моего труда.
– Вы кого имеете в виду?
– Все тех же, кто получал бесплатные продукты из моего фонда.
– А почему они получали продукты бесплатно?
– Потому что привыкли «забывать» платить. Возьмут на тысячу рублей колбасы, коньяка, икры да мяса, пообещают вернуть деньги и забудут. Не пойдешь ведь к первому секретарю с вопросом: «А когда вы вернете денежки?»
– Что вы себе позволяете, какому первому секретарю?
– И первому, и второму, и прокурору, и начальнику городской милиции, областной и далее по списку.
– И вы можете это чем-то подтвердить?
– Разумеется, есть журналы, в которых указаны фамилии, даты и количество отпущенного товара. Проверяйте! У меня все записано и учтено до последней копейки.
– То есть вы хотите сказать, что все эти уважаемые люди приняли участие вместе с вами в очень серьезном преступлении – хищении государственного имущества в особо крупных размерах? Вы понимаете, что вы несете? Вы хотите сказать, что в ваших журналах учета продуктов есть подписи неких уважаемых людей как подтверждение, что они покупали у вас продукты? Нет? Ну, таких журналов я вам целый вагон состряпаю!