Процесс по «делу Бородина» длился в Верховном суде почти полгода. Все это время обвиняемые нервно ожидали скорбной участи, ибо многое указывало на то, что группе расхитителей грозит смертная казнь. Однако самый гуманный советский суд не стал оценивать действия лиц, которые проходили по уголовному делу всего лишь свидетелями, к тому же какие-то высокопоставленные чиновники не явились в зал заседаний, сославшись на болезни. В итоге, вопреки витавшим ожиданиям, никого из двадцати обвиняемых не расстреляли… Чистосердечные признания фигурантов дела принесли ожидаемый результат? Может быть, нельзя же было допустить волнений народа… Бородин, услышав приговор Верховного суда БССР – 15 лет, первые пять из которых он должен провести в тюрьме, остальные в колонии, закрыл глаза и дал волю скупым слезам. Его верная жена Соня, наоборот, рыдала в голос, обещая, что будет писать апелляционные письма с просьбой разобраться в деле. Столько же получили Рыжиков, Шлесинберг, Крансберг, Каганович. 12 лет лишения свободы получили Гринберг, Антонов и Груздиков. Остальных подсудимых, за исключением двух рабочих, приговорили к 10 годам.
42
Целый год Бородин провел в пересылочном «Вологодском пятаке» – так называлась колония, расположенная в бывшем Кирилло-Новоезерском монастыре на Огненном острове. После Октябрьской революции в «Вологодском пятаке» содержались в основном «враги революции», а после смерти Сталина колонию превратили в обычную тюрьму для опасных преступников.
Постепенно Марк Наумович привык к жизни в заключении рядом с бандитами и убийцами. Усвоив тюремные законы, он ни с кем не ссорился и ни с кем не сближался. Самым тяжелым оказалось для вчерашнего руководителя Оршицкого райпотребсоюза получать письма из дома и сознавать, что теперь он ничем не может помочь детям и жене, в одночасье лишившимся основной опоры в семье. Разумеется, в письмах Соня не жаловалась, но оттого-то бывало еще горше на душе, ибо Марк прекрасно понимал, как ей тяжело, как отвернулись так называемые друзья-товарищи, боясь не только протянуть руку помощи, но и просто поздороваться, проходя мимо по улице: трудно ждать великодушия и помощи от людей в условиях безнадежного страха, чтобы в одночасье не оказаться по другую сторону закона. И Сонина жизнь отныне превратилась в экономную жизнь от посылки до посылки в молитвах за мужа.
Перед отправкой на край света в исправительно-трудовой лагерь судьба еще раз свела Марка с Фимой Рыжиковым.
– Фима! Ты ли это? – удивился Марк, заметив в столовой знакомые очертания бывшего подчиненного. Тюремная реальность прошлась по Рыжикову настоящим катком, и теперь из некогда добродушного семьянина он превратился в отощавшего сломленного загнанного зверька, над которым издеваются все сидельцы.
– Присаживайся! – пригласил Марк за стол.
– Не стоит, Марк Наумович, нельзя мне с вами, зашкваренный я. – пролепетал Фима.
– Садись, не говори ерунды…
– Неправильно это, Бородин, – впрягся басовитый сосед по столу, – не по закону и не по понятиям.
– Я не уголовник, чтобы соблюдать ваши законы!
– При всем уважении, Бородин, ты не один живешь, в обществе.
– Ветрогон, неужто не знаешь, что сижу я от того, что всегда был выше системы? Садись, Фима, не бойся, – стоял на своем упрямый Марк Наумович.
– Я тебя предупредил, – пробасил сосед, поднимаясь со стула. Фима осторожно присел рядом с Марком, но не успел он притронуться к баланде, как грозный бас хлопнул по алюминиевой миске кружкой со всей силой так, что тарелка полетела вверх, обрызгивая на лету содержимым всех окружающих зэков.
– Сиди, Фима, не рыпайся, на вот, мою пайку ешь, – невозмутимо продолжал Марк.
– А вы как же?
– У меня тушенка есть, я не останусь голодным… Не бузи, Ветрогон, не тревожься, – обернулся Бородин к басовитому соседу, – уезжаю я скоро в далекие края, дай с товарищем давним поговорить без нервов. И запомни: я не уголовник и в шкварки ваши не играю. Ну как ты, Фима? Переживаешь? – сбавил обороты Бородин.
– Да, Марк Наумович, сломали меня, опустили, еще в изоляторе…
– Кто?
– Да, почитай, вся хата. Сначала лысый следак избил, я без сил был, вот и воспользовались слабостью.
– И ты раскис на всю жизнь? Фима, полтора года прошло!
– Так ведь коли один раз дырку продырявили, не зарастет она никогда. Как говорится, наше место у параши.
– И ты согласился со всем? Ну, предположим, тогда у тебя сил не было, а сейчас? Так и будешь дырку подставлять всем желающим?
– А что делать?
– Ты мужик или кто? Соберись и перестань стонать, а дырка на то и дырка, чтобы зарастать. Борись, Фима, главное – живы остались…
Через несколько дней Марка отправили в исправительно-трудовой лагерь по этапу на самый конец света, куда ни доехать, ни дойти и даже самолетом не долететь. По берегам сплошных озер тянулись склады бревен и досок, где-то проглядывали рельсы узкоколейки, прикрывая мокрый лесок и болотную топь. Глухой, заброшенный край без станций и названий уперся, наконец, в длинный забор с колючей проволокой.
43
Холодные бараки источали затхлость и сырость, в каждом таком строении содержалось по 130–140 зэков. Принцип существования в лагере мало чем отличался от тюремного, разве что только пространства было больше и в отряде, и на территории. А когда после обязательного карантина Бородин приступил к работе на лесоповале, так и вовсе сплошные просторы вокруг опьянили, потому что напомнили белорусские леса, только все это было безлюдным и угрюмым.
К глухой заброшенной стороне и тяжелому труду Марк быстро привык, с детства не слыл лентяем, несмотря на свою худобу и жилистость, всегда легко вставал в строй и отряд не подводил. Кроме того, в нелегком изнурительном труде легче было избавиться от грустных мыслей и тоски по дому. Но Марк поставил перед собой задачу, как на войне: выжить. И вскоре Бородин, самый старший в отряде, своим умом, рассудительностью и покладистостью заслужил непререкаемый авторитет, так что зэки позабыли про кличку и называли Марка Наумовича исключительно по имени-отчеству. Да что там зэки! Сотрудники ВОХРа, или попросту «вертухаи», тоже относились к Марку со всем уважением.
Прилетая на край света вертолетом, раз в год Марка навещала жена Соня, всячески пыталась поддержать домашними пирожками, бог весть как сохранившими семейное тепло. Да и положенные раз в полгода посылки помогали выжить на скудном лагерном пайке.
Шли годы. Бородин примерно мотал срок. Однажды, через девять лет изнурительного труда на лесоповале, Марка Наумовича вызвал начальник лагеря полковник Дыханов.
– Тебе, Марк Наумович, когда на условно-досрочное подавать документы?
– Через год.
– А возраст уже не тот, чтобы тяжелым трудом развлекаться, понимаю. Вот что! Давай-ка переведем тебя в столовую, будешь заведующим.
– Спасибо, гражданин начальник!
– Спасибо я тебе скажу, если не будешь красть продукты, как твой предшественник, и посуда засияет чистотой!
– Не волнуйтесь, гражданин начальник, все будет сделано!
Бородин с прежним энтузиазмом взялся за новую работу, вместе с несколькими помощниками отчистив до блеска стены, столы и стулья лагерной столовой. Теперь он часто вспоминал, как давным-давно с водителем фотографировал невероятно красивые шикарные рестораны и кафе в Закарпатье и Прибалтике. Наконец и у него появилась возможность осуществить давнюю мечту и превратить унылое заведение для зэков в подобие настоящего кафе. Для этого Марк Наумович позвал местного художника, отбывающего наказание за убийство матери, разрисовать стены яркими пейзажами, хозяйственная обслуга отчистила котлы и посуду, да и меню сразу же стало разнообразней.
Разумеется, труд на кухне был легче лесоповала, только ежедневная чистка картофеля изнуряла и изматывала. Через несколько месяцев от такой монотонной очистки и резки корнеплодов руки, постоянно находясь в холодной воде, покраснели, одеревенели и опухли. Несколько весенних дней 1981 года пытливый ум заключенного Бородина неустанно работал над усовершенствованием этого нудного процесса, пока, наконец, не выдал на-гора механизм, позволявший резать овощи. В полую цилиндрическую камеру, сооруженную из старого прохудившегося котла, Марк Наумович вмонтировал выточенные ножи, подточил, филигранно подогнал – и вуаля! Оставалось только тщательно мыть картошку, а чистить и резать на изобретенном механизме. Марк Бородин своему открытию радовался, как ребенок. Наконец-то он сделал что-то полезное для людей! Обнимаясь с блаженным Борисом, которого Марк полгода опекал на кухне, в ликовании они буквально выкатились в общий зал как раз в то время, когда туда строем вошли несколько отрядов. И тут глазами Марк встретился со знакомой отметиной на щеке Топора. Многолетний узник лагерей был все таким же тощим и наглым. Новичок вгляделся в радостную парочку, прищурился, узнав давнего знакомца.
– Неужто с Бородиным довелось встретиться? – пробормотал уголовник, только что переведенный из другого лагеря за «примерные» заслуги.
– Пересекались? – поинтересовался зэк по соседству.
– Было дело… Он здесь кем?
– Заведующий столовки. Правильный мужик. Скоро по амнистии на условно-досрочное выйдет.
– Посмотрим, какая амнистия ему светит, – Топор взял тарелку с супом и отправился за стол.
44
От изобретенной Бородиным овощерезки были в восторге не только зэки, но и сотрудники лагеря во главе с его начальником, полковником Дыхановым. Весть о толковом Кулибине и его новаторстве быстро облетела все места не столь отдаленные, и потянулись в забытый богом исправительно-трудовой лагерь делегации за обменом опытом. Чуть ли не каждую неделю Бородин с гордостью демонстрировал свое изобретение людям в погонах и без. А в апреле пожаловала в лагерь и высокая комиссия из Москвы во главе с майором государственной безопасности Шевелевым.
– Майор госбезопасности Шевелев, – входя в кабинет к начальнику, представился гость полковнику Дыханову. – Слышал про вашего Кулибина, на амнистию настроился?