– Чайку? Да, у Бородина характеристика положительная, я буду рекомендовать его на УДО.
– Не боитесь? Он ведь и здесь не сидит тихо, и на воле будет бороться за справедливость.
– Какая к черту справедливость, десятый год человек сидит…
– А вы не спешите с выводами. Я знаком с его делом, из-за грифа секретности оно до сих пор полно слухов и тайн, в этом деле были замешаны высокопоставленные начальники, а они до сих пор, между прочим, у власти. А кое-кто даже пошел на повышение по партийной линии.
– И что с того? Майор, они-то не сели, как Бородин…
– Полковник! Я просто вам рекомендую не спешить. И потом, что стоит в тюрьме устроить небольшую провокацию, в результате которой один зэк может случайно пырнуть другого?
– А зачем мне портить статистику? И потом, это не тот случай, майор. Бородин не уголовник, он талантливый человек, которому просто не повезло…
– Он пытался бороться с системой, за что и пострадал. А пока и мне хотелось бы увидеть это чудо техники, изобретенное Бородиным.
– Пойдемте, здесь недалеко.
Майор Шевелев с любопытством поглядел на овощерезку Бородина, которую на этот раз продемонстрировал в работе придурковатый человечек маленького роста по имени Борис. Прошелся по чистой кухне и разрисованной столовой, задержался на несколько минут в бараке, пообщавшись с Топором и несколькими зэками, а затем отправился восвояси в Москву.
Утро праздничного дня 9 мая 1981 года выдалось солнечным, но холодным. По лагерному репродуктору громко звучали бравые песни в честь Великой Победы над фашистской Германией. Топор, застилая шконку перед завтраком, на секунду блеснул на солнце лезвием и спрятал нож в рукав.
– Что, брат, счеты решил свести с Бородиным? – не вовремя пристал сосед по нарам.
– Не твое дело, сиди тихо, а то следом пойдешь… – огрызнулся Топор и двинулся на утреннюю перекличку.
В столовой он долго всматривался в движение по кухне, но кроме придурковатого Бориса долго никого не замечал. Наконец Бородин появился совсем рядом. Встав из-за стола, он направился к выходу, и Топор, оставив недоеденной пайку, шустро последовал за ним. Когда до выбранной жертвы оставался метр с небольшим, Марк внезапно весь почернел, упал на пол, а из его рта пошла пена. Топор и сам не понял, что произошло.
– Ты что, придурок? Ты что наделал? Ты его зарезал? Я видел у тебя нож! – подскочил сосед Топора и схватил за грудки. – Скотина, знаешь, на кого ты руку поднял? Он ведь никому ничего плохого не делал…
– Да не я это, – пытался убедить скопившуюся вокруг толпу зэков Топор, – Не я!
– Что случилось? Кто это сделал? – подбежал сотрудник ВОХРа.
Разъяренные зэки тут же накинулись на уголовника по кличке Топор, и в момент потасовки из его рукава выпал нож.
– В карцер его! – скомандовал дежурный вертухай.
Откуда ни возьмись на бездыханное тело Марка бросился заплаканный Борис:
– Отравили, ироды, отравили! – тело маленького Бориса бесконечно содрогалось на поверженном теле Марка Наумовича.
Марка похоронили еще до того, как жена Соня и родственники добрались на вертолете до безлюдного краешка земли, вокруг которого сплошная вода. Почти два километра зэки с почетом несли гроб на руках. Чернота на лице Бородина растворилась, а появившаяся холодная бледность излучала спокойствие.
Жене Соне, оплакивающей мужа, начальник лагеря полковник Дыханов выразил соболезнования и передал заключение врача, из которого следовало, что Марк Наумович Бородин, 1924 года рождения, осужденный на 15 лет за хищение социалистической собственности, скончался 9 мая 1981 года от инфаркта.
Насколько можно было верить заключению лагерного врача, если не было вскрытия, Соня не знала, как неведомы были ей и судьбы остальных фигурантов уголовного дела под номером 92 под грифом «совершенно секретно».
Под винтом вертолета простиралась то бесконечная водная гладь, то глухие непролазные болотные топи, то огромные сосны, способные уничтожить не одну человеческую жизнь, так похожую на жизнь муравьев…
В пыли блуждающего бумерангаКриминальная драма
Бриллиант, упавший в грязь, все равно
остается бриллиантом, а пыль,
поднявшаяся до небес, так и остается пылью.
1
Несмотря на бушевавший за окном перестроечный 1987 год, за стеклянной витриной районного продуктового магазина красовалась глянцевая пустота. Старые заветренные свиные ноги местные жители размели еще вчера, и теперь покрытые белой эмалью чистые металлические противни призывно поглядывали из-за обшарпанного изогнутого стекла. К обеду в Минторге обещали завезти вареную колбасу, молочные сосиски и сахар по талонам, но как только поступит дефицитный товар, весть о нем разнесется по округе быстрее ветра, только успевай припрятать какой-нибудь килограмм себе.
– Марина, когда ждать-то чего-нибудь путного?
В магазин ввалилась живущая неподалеку грузная пенсионерка с авоськой.
– Тетя Валя, к обеду обещали, но пока нет ничего, вы же видите…
– Надо будет очередь занять…
– На улице и занимайте сколько хотите. Если к обеду и привезут, пока примем товар, а там с двух до трех перерыв, так что раньше начала четвертого в магазине делать нечего! – продавщица, окинув взором стройные стеллажи с пакетами поваренной соли, сухарей и сушек, от безделья принялась поправлять маникюр.
– А кушать что? Обед из топора варить? – вздернула густо накрашенные химическим карандашом выщипанные брови напористая покупательница Валентина.
От нахлынувшего беспокойства все ее большое тело заколыхалось, задрожало и, наконец, улеглось.
– Ой, скажете, теть Валь, вы вон вчера ноги брали, студень сварите пока…
– И точно, пойду, что зря глаза мозолить, – тетя Валя, взглянув на стеллаж с густо заставленной в глубине зала эмалированной посудой и гранеными стаканами, с пустой авоськой хромой походкой поплелась в старых резиновых сапогах к выходу.
– Ну, как дела на личном фронте, Мариш? – выглянула из подсобки бухгалтер Алевтина.
– Вчера своему благоверному наконец сказала про развод, – отозвалась Марина, не отвлекаясь от подпиливания ногтей.
– И чё?
– Съел. Алевтина, ну сколько можно терпеть это бесконечное пьянство?
– Думаешь, развод что-то изменит?
– Не изменит, так хоть с меня ноша свалится. Не работает, не помогает, мозги последние пропивает, не помню, когда Оксанку трезвым видел, папашка хренов… Сколько уж живем порознь… Не то семья, не то разведенка.
– Вот и будешь разведенкой… А про развод когда говорила, он трезвый был, что ли?
– Да нет…
– Так он и не вспомнит сегодня, что было вчера.
– Вещи соберу, выкину на двор, сразу вспомнит!
– Так он не уйдет никуда! Куда ему идти, в деревню возвращаться, в которой ни кола ни двора?
– А мне какое дело, мать сказала, все равно родители не пропишут у себя в доме.
– Хозяюшка, принимай товар! – оборвал обсуждение наболевших проблем в женской личной жизни приехавший на грузовике Сергеич.
– Что привез?
– Отмечай накладные: колбаса вареная «Докторская» – 8 палок, колбаса вареная «Юбилейная» – 10 палок, сосиски «Молочные» – 7 кило. Сейчас принесу ящики.
Сергеич юркнул к грузовой машине, поставил один ящик с продуктом на другой и метнулся в торговый зал.
– А сахар где?
– Нет сахара, не дали. Пряники есть и печенье.
– Да на кой мне эти пряники с печеньем, народ сахар ждет в начале месяца, даже по талонам невозможно купить. Лето на дворе, варенье варить надо!
– Что дали, то и привез. Бери пряники, свежие, в соседнем сельпо прямо с руками оторвали…
– Мариш, мне кило сосисок отложи сразу и полкило «Докторской»! – на ходу бросила Алевтина и убежала отмечать накладные.
– А куда ценники пропали, Алевтина, ты не видела? – Марина торопливо разложила сосиски на недавно вымытую стеклянную витрину, не забыв взвесить по килограмму себе и бухгалтерше.
– В коробке под прилавком посмотри! Мариш, тебя к телефону, срочно!
– Иду! Кому я еще понадобилась?
Марина пробралась в узкую подсобку, в которой на полке с документами ее ждала снятая черная трубка телефона.
– Алло! – женщина опустилась на стул.
– Мариша, – со слезами прокричала мать в трубку телефона, – Мы горим! Пожар! Хата горит! Скорей беги!
Опешившая Марина, даже не успев спросить у матери, вызвали ли пожарную машину, схватила сумку с молочными сосисками и выбежала из магазина. Три улицы до родительского дома она неслась что есть мочи, но было поздно. Пробираясь сквозь толпу собравшихся зевак, женщина, превозмогая запах гари, оказалась в густом дыму на пепелище родного дома. То тут, то там торчали обгоревшие дымящиеся балки, огонь молниеносно уничтожил все строение, лишь посередине оголив обугленную кирпичную кладку печи. Все сгорело дотла… Построенный отцом и дядей деревянный добротный дом голубого цвета с уникальными резными наличниками двадцатилетней давности, еще долго мог служить семье… Что теперь? Куда идти?
Через улицу, на скамейке напротив сгоревшего дома, глотая валидол, плакала мать Евдокия Петровна, а рядом, безучастный к происходящему, сидел отец. Вокруг сновали соседки с ведрами, то и дело выливая воду на пепелище, что-то взволнованно кричали друг другу, причитая и охая.
– Мама, из дома что-нибудь вынести успели?
– Нет, дочка, только сумку с документами схватила, – продолжала лить слезы погорелица. – Я пока документы и деньги искала, балка как рухнет по спине… Меня отец вытащил…
– А что случилось? Пожар отчего?
– Да разве поймешь отчего… Боже мой, что теперь будет?
– А вещи Оксанкины?
– Ничего не спасли, доченька, ничегошеньки… – пуще прежнего зарыдала в голос Евдокия Петровна.
Наконец, подъехала громогласная пожарная машина, но, констатировав пепел на руинах, уже не требовавших ка