– Завидую я тебе, подруга! – то и дело повторяла Алевтина, с завистью глядя, как отныне практически ежедневно Данила топтался у магазина, дожидаясь Маринку с работы.
– Я и сама себе завидую. Думаю, что сон это, и все это счастье, которое буквально свалилось на голову, не уж то оно мне дано за все страдания с Аликом?
– Вымученное счастье?
– Нет, скорее заслуженное… Заслуженное счастье всея Беларуси! Ты знаешь, я порой просыпаюсь по ночам, смотрю на спящего Данилу, разглядываю его красивое молодое тело, крепкие руки, брови, едва пробивающиеся милые усики, густые длинные ресницы, мягкие волосы и думаю: как сильно я его люблю, кажется, если, не дай бог, заболеет или что случится, я бы, наверное, жизнь за него отдала бы!
– Ого, ты бы про ребенка больше думала!
– Ребенок – это другое, я – мама, я нужна Оксанке, и она мне нужна, но тут какое-то невиданное всепоглощающее чувство…
– Чувство полной самоотверженной жертвенности всегда было присуще славянским женщинам. Похоже, ты – не исключение, раз способна на бескорыстную самоотдачу, принося себя в жертву. Смотри, он привыкнет к тому, что ты во всем ему угождаешь, растворившись в нем, забывая про себя и дочку.
– Ну что ты – я про Оксанку не забываю. Да и не исполняю я каждую его прихоть. Просто я люблю…
– Может быть, это – не любовь, а простая человеческая благодарность за то, что теперь у тебя есть нормальная семья, крыша над головой, достаток?
– Нет, Алевтина, ты не права. Согласись, чувство благодарности выглядит как-то иначе.
– Просто очень скоро ты начнешь жить только интересами Данилы, забывая про свои мечты, а он твою жертвенность никогда не оценит.
– Алевтина, завидуй молча, у тебя-то на личном фронте давненько без перемен. Дом огромный, но дом твой пуст. Все своими интересами живешь. Бывай! – Марина радостно распахнула дверь, поцеловала Данилу и вручила ему авоську с провизией.
5
Наступил апрель. В то утро Марина с Оксанкой направились в поликлинику, а Данила – на привычную оздоровительную пробежку. Только после часа тренировки, взмокший от спортивных нагрузок, он подбежал к подъезду и обнаружил, что забыл взять ключи от квартиры. Пришлось опуститься на скамейку и терпеливо ждать своих любимых женщин.
– Какие люди, давненько не виделись! – Данила поднял голову и увидел перед собой настоящего пижона в распахнутом белом длинном плаще, светлом костюме, черной атласной рубашке с повязанном поверх платком и светлых лакированных туфлях. Данила не сразу узнал своего одноклассника Никиту Мазовецкого.
– Да уж, классно выглядишь, какими судьбами? Давно вернулся?
– Так месяц уж точно тут торчу.
– Где был, что видел?
– Много колесил по Союзу, где только не бывал… Ты заходи вечерком ко мне, посидим, расскажу.
– Ты все там же живешь?
– Третий этаж, квартира 35.
– А родители где?
– Уехали в деревню жить.
– А сестра?
– Замуж вышла и укатила с мужем в Москву. Ладно, чувак, спешу я, рад был повидаться. Заходи вечерком, есть о чем поболтать!
– Зайду, зайду…
Данила Федоров с откровенной завистью проводил взглядом шикарного одноклассника: кто бы мог подумать, что из долговязого Никиты вырастет такой разодетый фраер, колесящий по всему Советскому Союзу! В школе ничем особенным он никогда не выделялся, с учителями не спорил, в драки не лез, смышленым был, правда, много читал, и законов не нарушал, в отличие от Данилы…
Свои первые две судимости Данила Федоров заработал по несмышленому малолетству, за грабеж и кражу. И не было каких-либо особых причин, чтобы двенадцатилетний ершистый подросток вдруг стал уголовником. Просто однажды на тренировке по легкой атлетике он случайно подслушал разговор тренера, из которого следовало, что серьезного спортсмена из него не выйдет в виду отсутствия особых природных данных и сильного целеустремленного характера. Забросив спортивную секцию, Данила тут же очутился на улице, на которой по обыкновению болталась без дела всякая шпана во главе с Дуремаром.
Кто наделил главаря уличной компании таким прозвищем, Федоров понятия не имел, но охотно подчинился этому высокому блондину с длинными прямыми вечно немытыми волосами. Был он на несколько лет старше и определенно обладал не только авторитетом среди пацанов, но и невесть откуда почерпанными умными мыслями о том, что не в деньгах счастье, а в их количестве, и если не пойман, то определенно – не вор.
Поначалу шпана промышляла в центре города в универмагах с самообслуживанием, пряча за пазухой конфеты и шоколадки, потом пацаны начали чистить плохо закрытые и неохраняемые сумки у бабулек или мужичков в добром подпитии. И вскоре дошли до открытого грабежа. И однажды оказалось, что разодетый толстый дядька, у которого Данила вырвал добротную кожаную сумку, жил в соседнем доме – разумеется, он узнал юного грабителя и заявил в милицию.
Так несовершеннолетний Федоров попал в Могилевскую специализированную колонию, но ненадолго: Фемида была к нему благосклонна, вместо реального срока он получил только половину. И все же год, проведенный в местах не столь отдаленных, мало чему научил, поскольку, выйдя на свободу, Данила тут же оказался все в той же компании Дуремара.
За год знакомая шпана стала взрослее и опытнее: отныне переквалифицировалась на квартирные кражи. Кто-то искал информацию об очередной жертве, кто-то следил за выбранным объектом, кто-то стоял на шухере, а кто-то лез через форточку, чтобы обнести выслеженную зажиточную квартиру.
Дуремара и всю компанию милиционеры задержали на сдаче краденого в комиссионку, так что Данила, погуляв на свободе всего пару месяцев, вновь оказался в Могилевской специализированной колонии для несовершеннолетних.
Только на этот раз, несмотря на опять же небольшой срок наказания, жизнь в спецучреждении оказалась куда жестче, поскольку на пути Данилы оказался десятилетний уголовник, осужденный за особо жестокое убийство одноклассника в ванной из-за желания обладать фирменными джинсами марки «Левис». И отныне этот наглый убийца держал Данилу в постоянном страхе, так что он в полном отчаянии дважды был вынужден резать себе вены.
Пройденная наконец школа колонии если не перевоспитала Данилу Федорова, так хоть отрезала желание что-либо красть. Освободившись, он окончил профессионально-техническое училище и устроился на спичечную фабрику. И даже Марина, с которой он связал свою жизнь, ничего не подозревала о его бурном уголовном отрочестве.
– Ты чего тут сидишь? – у подъезда появилась Марина.
– Ключи забыл. Что врач сказала? Оксанку в садик отвела?
– Да, все хорошо, пойдем домой. Тебе сегодня во вторую смену?
– Нет, у меня сегодня выходной, я проголодался, у нас есть, что поесть?
– Ну конечно, идем!
6
Тем же вечером Данила заглянул в дом напротив к Никите Мазовецкому.
Обыкновенная хрущевка была обставлена, по всей вероятности его родителями, в полном соответствии с духом конца 80-х: на стене висел узорчатый бордовый ковер, в проходной большой комнате – привычная для советского быта секция из окрашенного шпона да пара кресел в углу. Венчал обстановку примостившийся у балкона с глухими занавесками цветной телевизор «Электрон» на тумбочке с тонкими длинными ножками. В центре зала на круглом обеденном столе на салатовой скатерти с вышитыми розами красовалось несколько недопитых бутылок советского шампанского.
– Молодец, что зашел, рад тебя видеть, старина! – широко обнял Данилу Мазовецкий. – Полусладкого шампусика?
– Не откажусь! – облегченно рухнул на кресло Данила.
– За встречу на родной земле! – звякнул хрустальными бокалами Мазовецкий. – И еще раз, чтобы побыстрей дошло!
Шипучий напиток с мелкими искристыми пузырьками влился в горло приятным вкусом, отдался громкой отрыжкой и слегка развеселил.
– Рассказывай! Что делаешь на грешной земле? – первым начал Никита.
– Работаю, на спичечной фабрике…
– Женат?
– Да нет, просто живу с девушкой и ее ребенком.
– Слушай, я помню, ты в колонию, кажется, угодил в шестом классе.
– Было дело… Да и в седьмом. Так, по малолетству попал на грабеже и краже. А ты как? Чем занимаешься?
– Так, езжу по белу свету… Чувак! Мир надо видеть, наш Советский Союз – огромный, представляешь, где я только не был: и в Ереване, и в Ростове-на-Дону, и в Тбилиси, и в Прибалтике… Про Москву и Ленинград вообще молчу. Тысячу раз на Петропавловскую крепость и Мавзолей глядел.
– И что ты там делал?
– Много чего разного, так – в картишки играл. Слушай, ты же в колонии в карты резался? – Никита достал новенькую колоду, слегка помял ее и виртуозно выгнул половинки в разные стороны, чтобы потом положить карты между большим и указательным пальцем и незаметно вытянуть нижнюю, толкая назад верхнюю.
– Так мы же на интерес играли, – удивился Данила ловкости рук Мазовецкого.
– А какой может быть интерес в колонии? – не понял Никита.
– Разный: продукты из посылки, конфеты, печенье или сделать то, что прикажет выигравший.
– Сыграем в очко?
– На интерес?
– Я без интереса не играю.
– Так я и денег с собой не брал.
– Давай под запись?
– А давай! – оживился повеселевший Данила, вспомнив, как избыток свободного времени в колонии позволил ему почти выйти на уровень профессионального игрока.
Впрочем, несколько лет он точно не играл и мог потерять форму.
– Я знаю, большая часть карточных игроков рождается в местах не столь отдаленных. И некоторым избранным новичкам удается постичь опыт старших. – ловкими движениями рук Никита сдал по две карты.
– Еще, – задумчиво произнес Данила, глядя на сданные ему десятку и короля. И Мазовецкий сдал нижнего туза.
– Перебор! – вздохнул Данила.
В ответ Мазовецкий тут же оформил очко. Через час с небольшим Федоров уже был должен бывшему однокласснику приличную сумму. Нет, он не сдавался без боя, иначе бы долг приблизился к тысяче рублей, а так – всего-ничего – триста рубликов, что равнялось двум его месячным зарплатам.