Трава в поле, объеденная голодными овцами или коровами, была совсем короткой. Вероника сорвала мои белые джинсы, и сердце у меня застучало, как все двенадцать цилиндров «мазерати». Мы оба были одновременно испуганы и распалены до такой степени, что почти теряли рассудок и тут же оказались на земле, сливаясь друг с другом.
На обратном пути я чувствовал себя слабым, как котенок, руль словно налился свинцом, всю дорогу до гаража я не превысил пятидесяти миль в час. Мы прошли на террасу, и я налил пару больших бокалов бренди, а Вероника раскурила сигареты.
— Вероника, я хочу, чтобы ты вернулась в Лондон.
Она протянула мне сигарету и взяла бокал с бренди, рука ее легла поверх моей.
— Когда?
— Завтра. Твой билет в спальне. Прямой рейс.
— Почему?
— О нет, не следует беспокоиться. Я тебя не бросаю. — После сегодняшней ночи даже сама мысль об этом была невероятной. — Но через три дня я покину Датос навсегда и не хочу, чтобы ты оставалась там после этого.
Наступило молчание, прерываемое только стрекотом цикад и мягким плеском моря о скалы.
— Ты решился на что-то опасное, Филипп?
— Не беспокойся, любимая. Я это переживу. Но следующая неделя может оказаться трудной. Когда вернешься в Лондон, позвони Рикки Килмари — он знает, что нужно делать, и позаботится о тебе.
— Значит, что-то опасное. Что-то связанное с тем коротышкой, что сюда приезжал. Что он заставляет тебя делать?
На глаза ее навернулись слезы.
— Да, это с ним связано. Но я обязан…
Я чувствовал, что сам вот-вот сломаюсь и могу расплакаться. Неожиданно я почувствовал, что не в силах оказаться лицом к лицу со смертью — жизнь была слишком хороша, чтобы ставить ее на карту. Вероника крепко прижалась ко мне, и мы слились в страстном объятии. Ужас охватывал от того, что я мог ее потерять.
— Что это, Филипп? — Я покачал головой и отпустил ее, продолжая удерживать за руку.
— Я не могу рассказать тебе, пока все не кончится. Но это самое грязное и опасное дело, с которым мне когда-нибудь приходилось сталкиваться.
Она снова заплакала, и все будущие опасности вылетели у меня из головы, пока я пытался ее успокоить. Смыв с себя все наносное, пережив эмоциональный катарсис, мы отправились в постель, и было нам очень хорошо.
10. Вылет
Я вернулся в Датос в день своего вылета. Приземлиться в пустыне предстояло где-то к полуночи, и по расчетам к рассвету я мог приземлиться в Алла Сюраит. Генерал спросил, как я провел отпуск, и я ответил, что все было замечательно и что Вероника осталась еще на пару дней с нашими друзьями. Это уже было ложью, так как в этот момент «Боинг» проносил ее над Парижем на высоте тридцати тысяч футов.
Затем он коротко меня проинструктировал, повторив опознавательные знаки, расстояния и расчет времени. Мы провели вместе около часа, обсуждая детали довольно сложного полета. В этом рейсе мне всю дорогу следовало держаться на высоте 500 футов — и ночью над пустыней это была нелегкая задача. Он дал мне лист с барометрическими данными по всему маршруту, чтобы я мог должным образом настроить высотомер — на случай, если откажет радио.
После того как я высажу пассажиров, мне следовало лететь в Бахрейн и отдохнуть там день. Затем я должен буду доставить представителя нефтяной компании в Афины, а уже оттуда вернуться на Датос.
Отставной генерал Ноландер откинулся назад, насмешливо мне улыбнулся и протянул сигару с обрезанным концом. С каждым разом, когда я с ним встречался, он все больше и больше походил на лысеющего плюшевого медвежонка. Я уже начал сомневаться, был ли он когда-то грозой европейских небес.
— Вот так-то, Филипп. — Мы закурили, и я уже собрался уходить, но он жестом показал, чтобы я снова сел. — Это не такой уж трудный полет, по крайней мере, для тебя, — сказал он. Неожиданно я почувствовал, что его что-то смущает, — он хотел мне что-то сказать, но не знал, как это сделать. Учитывая мои нынешние отношения с «Интернэшнл», я почувствовал себя несколько виноватым. Я не мог не любить Ноландера, ведь он относился ко мне, как к сыну.
— Филипп, будь поосторожнее с этими людьми.
— Почему?
В моем голосе звучало искреннее удивление. Он пожал плечами.
— Это бывшие нацисты. — Он мрачно рассмеялся, — О да, я ведь тоже бывший нацист, но не такой, как они. Я верил в Гитлера и его третий рейх, но я также верил в порядочность и, может быть, даже в рыцарство. Я знаю, что в небе не было истинного рыцарства — когда это удавалось, противника расстреливали в спину, — но существовало какое-то товарищество. А этот человек, Детман, — он буквально выплюнул это имя, — хуже бешеной собаки. Он — убийца, Филипп, будь осторожен.
Я кивнул и поднялся. Так как все меня все время предупреждали, я начинал чувствовать себя все лучше и лучше. Все старались представить Детмана буквально двойником Люцифера. Ноландер пожал мне руку, я шутливо откозырял ему.
— До встречи, майн генерал. — И я вышел из его кабинета, складывая полетные карты и бортовой журнал. Бортовые журналы «Интернэшнл Чартер» были, наверное, самыми фальшивыми документами на свете с тех пор, как люди начали подделывать бумажные деньги.
Я вернулся в свою виллу, чтобы забрать паспорт. Под деревьями стоял чей-то джип, потому я подъехал осторожно, держа автомат наготове. Внутри на моей постели растянулся пилот «Интернэшнл Чартер», которого я достаточно хорошо знал, американец, которого, конечно, звали Чак. Он махнул мне рукой.
— Привет, Фил, я забрался в этот конец острова и подумал, не заскочить ли к тебе. Как жизнь?
— Отлично, Чак. А как у тебя?
Он принадлежал к вечно молодо выглядящим американцам шести футов роста с фигурой, как они говорили, футбольного защитника. Мы немного поболтали, и он спросил, где же Вероника, — это был первый момент, который должен был меня насторожить, но я рассказал ему ту же историю, что и генералу. Наконец он перешел прямо к делу.
— Насколько я знаю, сегодня вечером у тебя секретный рейс, Фил?
Я уклончиво кивнул.
— Ладно, Фил, ты не согласился бы со мной поменяться?
Я уставился на него с безупречно разыгранным удивлением.
— Почему, черт возьми?
Он пожал плечами.
— У меня есть для этого определенные причины.
Я отрицательно покачал головой.
— Послушай, Чак, друг есть друг, но ты просишь слишком многого. За этот рейс полагается 500 фунтов, а я сейчас собираюсь купить «мазерати». 500 фунтов за секретный вылет для нас, младших пилотов, под ногами не валяются.
Он улыбнулся своей невинной улыбкой подростка и вытащил бумажник. Затем отсчитал шестнадцать стодолларовых банкнот.
— Вот твои деньги.
Я уставился на деньги, взял их и медленно пересчитал.
— Ты просто сошел с ума, парень. 500 фунтов за то, чтобы за меня проделать эту работу? Хорошо, но как я выпутаюсь? Расписание уже составлено, мое имя внесено в бортовой журнал — генерал полезет на стенку, когда я начну отказываться.
Он вытащил из кармана бутылочку и достал оттуда таблетку.
— Прими эту штуку, и она тебе устроит такие проблемы с желудком, что о полете и речи не будет.
Я удивленно покачал головой.
— Ты спятил, Чак. Ты знаешь, что это очень опасный рейс? Генерал сказал мне, что пассажиры — просто мерзкие типы. Что тебе от них нужно?
Он улыбнулся и пожал плечами.
— Ты хочешь получить шестнадцать сотен долларов просто так?
— А кто не хочет?.. Послушай, давай выпьем по этому поводу, Чак, и поговорим немного. Видишь ли, мне не хотелось бы обманывать «Интернэшнл Чартер». Там ребята сообразительные. — Я открыл шкафчик с выпивкой. — Чего тебе налить?
— Бренди, пожалуй, только не слишком много. Я надеюсь, что мне еще придется сегодня лететь.
Я принес бутылку и два стакана туда, где он сидел. Это было очень хорошее бренди, старое, в тяжелой бутылке с массивной большой печатью на донышке. Мягкое, как поцелуй девственницы. Я налил себе немного и поставил стакан на столик у постели. Затем снова покачал головой и стал наливать бренди в его стакан. Разумеется, бутылку я держал не за горлышко, а за широкую часть.
— Ну, дружище, достаточно.
Я стоял перед ним, чтобы он мог видеть, сколько я ему налил. Было очень просто неожиданно ускорить движение руки, протягивая ему стакан, так, что старое доброе бренди плеснуло ему в глаза. Затем, не перехватывая бутылку, я опустил тяжелое стеклянное донышко ему на голову — чуть-чуть ниже уха, как меня учили делать это в Техасе, но не с бутылкой бренди. Вот почему он, видимо, ничего не подозревал, хотя в конце концов он проходил такие же тренировки, и, кроме того, он явно действовал по правилам. А как я уже сказал, там ничего не было сказано о бренди.
Рухнул он как подкошенный, и мне не понадобилось слишком много времени, чтобы найти в доме изоляционную ленту и обмотать ему руки. Затем я крепко связал их тонкой веревкой.
Наша постель представляла собой большую двуспальную кровать с дубовой рамой. В верхней части была прочная дубовая спинка для подушек и такая же пониже — в ногах. Его связанные руки я прикрутил к спинке кровати, затем связал ему ноги, сняв башмаки и носки, и привязал их к изножью. Привязал достаточно туго, чтобы он не мог извиваться, и, затягивая узлы, мало беспокоился о его кровообращении. Не думаю, что вся операция заняла больше двух минут. Потом я принес большой кувшин воды и начал щипать ему мочки ушей — где-то читал, что это помогает привести в чувство человека, потерявшего сознание.
Чак пришел в себя, когда я вылил на него два кувшина. Выглядел он отвратительно и был мертвенно-бледен. Через несколько секунд его вырвало, и, это было ему тем неприятнее, что он не мог пошевелить головой.
— Не трать силы на крики, приятель, — проворчал я, — старина Серж, который живет рядом, сегодня в полете, а до следующего дома не меньше полумили.
Он смотрел на меня с ненавистью.
Я сунул руку в его легкую голубую куртку и вытащил бумажник. Заодно снял с пояса его «смит энд вессон» калибра 0,36. В бумажнике оказалось довольно много долларов и две кредитные карточки. Он, словно ястреб, смотрел на меня, когда я переписывал номера и делал вид, что сверяю их с каким-то списком. Представление получилось достаточно убедительным.